Лента: Общество

Об авторе: Пол Гренье – американский переводчик и эссеист, регулярно пишущий о философских проблемах политики. После углубленного изучения в стенах Колумбийского университета состояния дел в России, а также географии и международных отношений, он работал по контрактам с Пентагоном, Госдепом и Всемирным банком как синхронный переводчик русского языка, а также в качестве директора по научно-исследовательской работе Совета по экономическим приоритетам. Кроме всего прочего писал для таких изданий, как Huffington Post, Baltimore Sun, Ethika Politika, Godspy и Second Spring, а его переводы российских философов публиковались в католическом журнале Communio. Он – соучредитель совместного исследовательско-издательского центра Solidarity Hall, издающего его последние эссе, включая такие, как "Искореняя Анну Каренину" и "О Симоне Вейль и Новой холодной войне".

“Любопытная логичность всех -измов, их бесхитростная вера в спасительную ценность упрямой последовательности в чем-либо, не принимая во внимание особые изменчивые факторы, уже подпитывает первые ростки тоталитарного презрения к действительности...”
— Ханна Арендт, "Истоки тоталитаризма"

Что послужило началом новой Холодной войны? Согласно Госдепаратаменту США, это было незаконное нарушение Россией суверенных границ Украины. Со своей стороны Кремль настаивает на том, что все началось с поддержанного Америкой госпереворота на Украине, который уничтожил в стране конституционный строй, породив нестабильность и создав угрозу безопасности России, не оставившую последней выбора, кроме как отреагировать. По мнению сторонников внешнеполитического реализма в академической среде, причиной стала непосредственная угроза интеграции Украины в неуклонно расширяющийся военный союз, в котором дпоминируют США. Согласно же точке зрения Джорджа Фридмана, президента частной фирмы стратегической разведки Statfor, сам украинский кризис – скорее следствие, чем причина: конфликт разразился в 2013 году, когда Америка решила, что растущие влияние и мощь России создают для нее угрозу. И согласно позиции официального Киева, это Путин спровоцировал весь этот кризис, выдумав себе угрозу так называемого украинского "фашизма" и будучи во всех отношениях мотивирован сочетанием имперских амбиций со страхом перед демократией.

Я сейчас не ставлю целью попытаться рассудить все стороны конфликта с их заявлениями. Несмотря на очевидные их различия, у всех из них есть общая черта: никто не предлагает однозначного пути по выходу из этой неразберихи. Самое время попробовать разобраться в проблематике новой Холодной войны с абсолютно иного ракурса. И я начну неоригинально, т.е. устаревшим, многократно "опровергнутым" тезисом Фрэнсиса Фукуямы.

С окончанием первой Холодной войны Фукуяма объяснил (причем скорей с печалью, нежели торжествуя), что американская модель либерально-демократического капитализма одержала победу и что это было той причиной, по которой "история" с ее борьбой и поисками верного ответа на главные политические вопросы закончилась. Фактически же победил как раз набор ответов на такие ключевые вопросы политической жизни, как происхождение и предназначение государства, а также то, что значит быть человеком, что объединяет всех людей в том, что они делают или за что им стоит бороться. Классические источники типично американских ответов на эти вопросы известны: все они как таковые относятся к либеральной политической мысли.

Еще один общеизвестный факт на грани клише: с 2001 года тезис о "конце истории" неоднократно был оспорен самой жизнью, а точней текущими событиями. Которые фактически не могут опровергнуть тезис Фукуямы потому, что он никогда не говорил, что неприятности бытия когда-либо прекратят быть частью человеческого опыта. Он сказал, что люди вряд ли выработают компромиссное решение для главных политических вопросов привлекательней и эффективней, чем достаточно унылый набор решений, составляющих собою либерально-демократический мир капитализма. Тем же, кто указывает, что феномен ИГИЛ опроверг его тезис "конца истории", Фукуяма с полным правом мог бы отвечать: "Ну, если Вы считаете такие вещи привлекательными, можете принять мои поздравления".

Но я пишу не с тем, чтоб защищать или оппонировать Фукуяме. Просто я указываю, что нам должно отойти от его положений и двигаться далее. И все же ключевой момент заключается в том, что мы оказываем самим себе плохую услугу, избегая или же демонизируя решения проблем политики, полностью отличных от ортодоксального либерализма. Может быть, в либерализме, демократии и рыночном капитализме очень много правильного, тем не менее, имеются все основания подозревать, что мы еще не обнаружили истины в последней инстанции насчет людей как в их биологической, так и политической ипостасях.

Фукуяма сам же предложил себя критиковать в том духе, что столь невысокое мнение обусловлено его скептицизмом по отношению к человеческому "материалу". Не так уж обязательно критиковать Фукуяму, чтобы указывать: многие в сегодняшнем мире, по крайней мере, стремятся к чему-то кроме нашего удобного мирка т.н. личной автономии и обладания гражданскими правами в чисто "локкианском" смысле слова. Среди них – те многие люди в славянском мире с его корнями в восточной (православной) ветви христианства, в жизненном пространстве китайской цивилизации с ее конфуцианским наследием, которое лишь только начинает просыпаться, и на, само собой, Ближнем Востоке. И это лишь довольно общие обозначения тех групп людей и стран, которые США идентифицировали в условиях своей отчаянной потребности в обновлении.

Многообразие и либерализм

Ранее пред Западом и США в особенности встал в полный рост судьбоносный выбор: стоит ли искать те формы сосуществования либеральных и нелиберальных стран мира, которые описывает известный тезис "живи и дай жить другому"? Или нужно попытаться сделать остальную часть планеты либеральной силовым путем ("загнать дубиной в либеральный рай"), таким образом, доказав, что история и впрямь наконец закончилась? Стоит ли сделать мир безопасным для поддержания многообразия, или стоит сделать мир единообразным для безопасности США? На Ближнем Востоке выбор был уже сделан: он должен был стать либеральным и демократичным насильно, под прицелом. Те огромные трудности, с которыми столкнулась реализация данного плана, убедили американскую "партию войны", представляющую, по всей видимости, большинство, что пора удвоить ставки и приложить еще больше усилий не только на Ближнем Востоке, но теперь еще и в славянском мире.

Это ставит перед нами ключевой вопрос о многообразии и различии. Что делает страну самой собой, а не чем-то еще? Действительно ли только наличие суверенных границ? Или проведение своих собственных выборов с участием собственного населения? Ясно, что ни то, ни другое, ни что-либо наподобие. Быть нацией с ее собственной страной и продолжать существовать фактически означает именно осознание в течение продолжительного периода времени национальной идеи: для того, как выразился Эрнст Ренан в своей книге "Что такое нация?" (1882, цитируется Ханной Арендт), "чтобы сохранить с достоинством то неделимое культурное наследие, которое должно быть передано дальше".

То, что культурные ценности нередко заимствуются одними нациями у других, бесспорно и часто похвально. Но крайне важно, как однажды отметил американский историк Уильям Эпплмен Уильямс, КТО осуществляет выбор, что и как заимствовать. Адаптированы ли эти заимствования без принуждения изнутри или же они привнесены извне насильно? Неудачи в деле осознания последней дихотомии – это и есть то, что продолжает лишь усугублять "Трагедию американской дипломатии" (как называется одна из книг У.Уильямса).

Когда отдельные страны полностью разделяют американское либеральное мировоззрение, они в некотором смысле больше не являются полностью "отдельными". И это не плохо ни в коем случае, не обязательно плохо. Те же страны Северной Европы большей частью не страдают из-за тесного альянса с США, в том числе в культурном отношении. Но вот вопрос на 6 трлн. долларов: готовы ли США мириться на постоянной основе с существованием других сверхдержав, не принимающих либеральные цивилизационные ценности в том виде, как их определяет Америка? Я говорю "другие сверхдержавы" потому, что в конечном счете только сверхдержава или же ее протекторат способны гарантировать собственное длительное существование.

Нелиберальный статус России был недавно представлен в качестве страшной угрозы безопасности как для Америки, так для всего мира. В поддержку этой основной сюжетной линии российский президент был увязан с российскими мыслителями прошлого, предположительно являющимися источником фанатизма, которым объясняются все эти разговоры о Путине и России (сплавленных в бесконечно повторяемый конструкт "путинская Россия"), на одном дыхании как ИГИЛ. Но представления о не – или не полностью либеральной России ни в коем случае не являются полностью неприемлемыми. Ведь они как раз напротив предлагают плодотворный путь для пересмотра некоторых наших самых сокровенных догадок о природе политики и международного права.

Тогда и сейчас

Когда в конце 80-х и начале 90-х коммунизм был отброшен в сторону, для вдумчивых россиян и не только стала очевидной неизбежность создания новых концептов государства, человека и общественной философии. Как тогда, так и сейчас по-прежнему открыт вопрос о том, будет ли новая российская идентичность импортирована с Запада, позаимствует ли что-то из родной сокровищницы дореволюционных философских учений или, может быть, скомбинирует и то, и другое. Как можно ожидать от страны, что подарила миру Достоевского и Толстого, когда до философии доходит дело, у России, говоря спортивным языком, есть длинная скамейка запасных.


В те месяцы, что следовали сразу за февральским госпереворотом в Киеве 2014 года и, как следствие, растущим напряжением в отношениях Москвы и Вашингтона, три российских философа, из которых за пределами России широко известны только два, все больше становились связаны с именем Владимира Путина. Последовавшее толкование их взглядов на страницах ряда наиболее влиятельных газет Америки заслуживает самого подробного рассмотрения.

Мария Снеговая, докторант Колумбийского университета по направлению "политология", инициировала обсуждение статьей в Washington Post от 2 марта 2014 года. "Просоветское мировоззрение" Путина, как пишет Снеговая, не сознается отчетливо:

"Чтобы вчитываться... нужно уточнить, что именно предпочитает Путин в плане чтения. Что ж, в фаворитах у него плеяда русских философов-националистов начала ХХ века (Бердяев, Соловьев, Ильин), которых Путин часто цитирует в своих публичных выступлениях. Более того, недавно Кремль дал особое задание региональным губернаторам России – почитать работы этих трех философов за время зимних праздников 2014 года. Главный тезис этих авторов есть мессианская роль России во всемирной истории, а также сохранение и восстановление российского православия и исторических границ.

Марк Галеотти в материале "Путинская Империя Духа" для журнала Foreign Policy от 21 апреля 2014 года также поворчал насчет тех же трех философов. "Эти трое, которых Путин часто цитирует", – пишет Галеотти, – "иллюстрируют и оправдывают его веру в исключительное место России в истории. Они романтизируют необходимость повиновения сильному правителю – будь то в деле управления боярами или защиты населения от культурного разложения – а также роль Православной церкви в защите российской души и социального идеала".

И наконец, Дэвид Брукс в своей статье "Путин не может остановиться" в "Нью-Йорк Таймс" от 3 марта 2014 года аналогично встревожен явственным влиянием Соловьева, Бердяева и Ильина на президента России. "Путин не просто цитирует этих парней; он хочет, чтобы и другие почитали их труды", – пишет Брукс. Он подчеркивает те три главные идеи, что объединяют взгляды Соловьева, Ильина, Бердяева:

Во-первых, исключительность России. Представление о том, что у нее свой собственный духовный статус и уникальная цель. Во-вторых, это преданность православию. В-третьих, вера в автократию (самодержавие). Смешав эти три постулата, вышеуказанные философы выделяют Россию в качестве как бы теократической и националистической автократии, предназначенной к тому, чтобы играть на мировой арене наивысшую роль.


Брукс продолжает: "Под влиянием этих "парней" взнузданный Путиным тигр квазирелигиозного национализма теперь может выйти из-под контроля. И для Путина это может сделать трудно выполнимой задачу в один прекрасный день остановиться в деле эскалации конфликта, когда голос разума ему подскажет останавливаться". Брукс приходит к выводу: Россию более нельзя считать "нормальным" политическим режимом, вследствие чего возможен "хаффингтоновский конфликт цивилизации с Россией".

Что мы должны вынести из этих аналитических выводов, которые все нашли место на страницах авторитетных американских изданий?

Одну бесспорную вещь. Оценки эти отражают масштабный и довольно удивительный разворот на 180 градусов интеллектуальных кругов Запада в отношении к Соловьеву и Бердяеву в частности (с Ильиным эти круги, как выше отмечалось, знакомы гораздо меньше). Вплоть до этих статей, увидевших свет в марте-апреле 2014 года, я даже не припомню, что прочел бы хоть одну-единственную негативную оценку вышеназванных российских мыслителей. По крайней мере, не среди исследователей на Западе! Ни единого обвинения во враждебном отношении к Западу, ни единого предположения об их симпатиях к российскому шовинизму или национализму.

Наследие России

В своей монографии "Российская мысль после коммунизма" американский советолог Джеймс Скэнлан, ведущий западный эксперт по русской философии, описал Владимира Соловьева (1853-1900) в качестве "общепризнанно величайшего и влиятельнейшего из всех мыслителей в истории России". А в недавно вышедшей "Истории российской философии" (Издательство Кембриджского университета, 2010) ее соавтор Рэндал Пул написал, что "Соловьев считается всеми величайшим из философов России". Конечно, есть и горстка тех, кто данную почти единодушную оценку не разделяет. Современный российский философ Сергей Хоружий, например, считает Соловьева очень важным для России философом, но вместе с тем немного слишком западным в своей ориентации, чтобы заслуживать почетный титул величайшего российского мыслителя в узком смысле слова.

Помимо этого даже те ученые, которые известны своей враждебностью ко всему русскому – к примеру, бывший гарвардский преподаватель Ричард Пайпс – почтительно, однако, отзываются о Соловьеве: "Православная церковь никогда не находила общего языка с образованной частью населения по той причине, что ее консервативное мировоззрение делало ее и отчетливо антиинтеллектуальным общественным институтом... Одного за другим она от себя оттолкнула самые прекрасные религиозные умы страны: славянофилов, Соловьева, Льва Толстого и широкий круг мирян, собравшихся в начале 1900-х гг. вокруг Религиозно-философского общества..." (из монографии "Старорежимная Россия", стр. 243).

Короче говоря, недопонимание Соловьева со стороны Марии Снеговой едва ли могло быть еще большим. В каком еще смысле Владимир Соловьев, у коего не наблюдалось ни единого намека на "советское", мог бы считаться вдохновителем путинского якобы "просоветского мировоззрения"? Ведь по факту сочинения данного якобы "просоветского" философа – точно так же, как бердяевские и ильинские – были советской цензурой запрещены.

Как можно вообще Владимира Соловьева называть "националистом", если его выдающийся труд "Оправдание добра" (та самая книга, прочитать которую Владимир Путин убедил по слухам собственных чиновников), заявляет диаметрально противоположное? Нелегко себе представить более безусловного осуждения идеи национальной исключительности, чем то, что содержал в себе капитальный труд в области этики за авторством Соловьева.

Или – или. В смысле: или мы в целом должны отказаться от христианства и единобожия, согласно которым "никто не свят как только один Господь”, и признать, что как таковые наши нация и страна есть наивысшая ценность, т.е. заместить ими Бога – или мы должны признать, что люди могут быть хорошими не в силу простого факта своей конкретной национальности, но лишь поскольку они соответствуют и участвуют в деле абсолютного Добра.

Та же антинационалистическая тема проходит красной нитью через весь корпус текстов Владимира Соловьева. Он полемизировал ожесточенно со своими современниками-националистами славянофильской ориентации. Чтобы изучить его взгляды на данную тему, Снеговая при ее возможности читать источники на русском языке могла бы ознакомиться с академическим трудом в области социологии "Государство, общество, управление", вышедшим в 2013 году под редакцией в том числе Ходорковского (в симпатиях к Путину, мягко говоря, не замеченного). В этом русскоязычном сборнике статей ведущих либеральных теоретиков России мыслитель Соловьев классифицирован в качестве авторитетного критика российского национализма, включая национализм того сорта, что время от времени проскальзывал у Достоевского.

В конце концов, далекий от того, чтоб быть фанатичным сторонником РПЦ (т.н. православным фундаменталистом), Соловьев довольно резко отзывался о российской церкви, называя оную "всецело подконтрольной светской власти и лишенной всей своей внутренней живости". И опять же все это хорошо известно. Многие, включая даже этаких выдающихся богословов, как кардинал Урс фон Бальтазар, полагают: Соловьев отверг православие и стал католиком – настолько тепло он отзывался о католической церкви.

Соловьев, предположительно консервативный православный зилот, хвалил католицизм среди прочего за то, что он в нем рассмотрел как раз независимость от националистических соблазнов, равно как ее готовность действовать глобально, во всем мире. "Восток [в значении православных] молится; Запад [в значении римского католичества] молится и действует: что правильней?” – вопрошает Соловьев риторически в своем знаменитой работе "Россия и Вселенская церковь". Взаимодействие с миром – благо, если это мир, который изменяется, продолжает свою мысль Соловьев. В каком смысле изменяется? В некотором отношении – в том, что пропагандируется западной концепцией прогресса. То, что разрушила Великая Французская буржуазная революция, а именно отношение к людям как вещам, движимому имуществу или рабам, заслуживает быть разрушенным. Тем не менее, Французская революция не установила справедливости, ибо справедливость невозможна без правды и в первую очередь правды о человеке. Революция же "узрела в Человеке лишь абстрактную индивидуальность, рациональное существо, лишенное всякого положительного содержания". В результате "свободный и независимый человек", продолжил Соловьев, "стал обречен быть беззащитной жертвой абсолютистского государства или "нации".

Едва ли можно примирить Соловьева, находимого по факту в его собственных сочинениях, с предложенным Снеговой и Бруксом портретом религиозного шовиниста, русского националиста с просоветскими наклонностями. Ссылка Брукса на соловьевское мессианство также демонстрирует поразительное отсутствие адекватного понимания. Но исключительнейший пример двоемыслия, когда черное зовется белым и наоборот, успешно нам продемонстрировал Чарльз Пирс в статье "Наш мистер Брукс и мессианский мистер Путин" для журнала "Эсквайр" от 4 марта 2014 года.

Философ свободы

Николаем Бердяевым (1874-1948) написано многое, и в ряде случаев его же собственные взгляды претерпели сильные изменения, но поскольку именно его работу "Философия неравенства" призвал прочесть своих чиновников Владимир Путин, то начать нам имеет смысл с нее. Найдем ли мы в ней охапку "просоветских" взглядов? Даже близко нет. Взамен мы обнаружим в этом сочинении лишь эмоциональное осуждение всего за что выступали отцы-основатели советского государства (книга была написана по горячим следам Октябрьской революции 1917 года, и Бердяев был полон горя и негодования). Большую часть книги автор тратит на ругательства по адресу движения большевиков за их преувеличенный восторг по поводу их специфичной формы политического устройства России. Но, говоря по правде, настаивает Бердяев, политические институты всегда вторичны по отношению к человеческому духу. Добр человек или порочен, ратует за справедливость или же ее противоположность – все это имеет мало общего с тем, является ли кто-то монархистом или демократом, социалистом или же сторонником частной собственности.

Почему же книга называется именно "Философией неравенства"? Не потому, что автор равнодушен к эксплуатации и несправедливости. И еще меньше потому, что одобряет тиранию – ведь Бердяев был напротив неустанным критиком деспотизма, а этим словом он привык обозначать царизм. Николай Бердяев никогда не отрекался от марксистских увлечений раннего периода полностью, даже после его обращения на рубеже веков к христианству. По характеру он был скорее человеком левых, чем правых взглядов, несмотря на продолжительное влияние на него философии Ницше. Что волнует Бердяева так это неравенство между тем, что занимает более высокое или более низкое положение в сфере духовности и культуры. Большей частью он поддерживает либеральные позиции, находит в них нечто аристократическое или во всяком случае не революционное. Напротив, демократия и социализм – в точности по той причине, что они претендуют на заполнение всей окружающей жизни своим содержанием – легко способны стать лже-религиями. Временами философия Бердяева частично совпадает даже с либертарианством, что аналогично отвергает любое злоупотребление индивидуальными свободами человека в утилитарных целях.

Охарактеризовать вероисповеданье Бердяева трудно. Он был христианином, экзистенциалистом и кем-то, кто верит в абсолютный примат свободы... но не обязательно всеми тремя сразу (эти ипостаси не полностью совместимы, даром, что Бердяев не всегда был последователен). Огромное религиозное значение для него имели письма Достоевского.

Бердяева легко понять неправильно из-за его отсутствия системности во взглядах и из-за того, что он смотрел на одни и те же понятия с точек зрения, порой взаимоисключащих. Возьмем, к примеру, несколько парадоксальное понимание Бердяевым национальной уникальности.

Достоевский, как пишет Бердяев, "есть российский гений; русский национальный характер отпечатался во всех его произведениях, и он показывает миру все глубины русской души. Но этот самый русский из всех русских в то же время принадлежит всему человечеству, он наиболее универсален из всех русских". То же самое могло быть сказано о Гёте и других национальных гениях, которые аналогично универсальны по причине не своей типичности, но скорей того, что всегда оставались самими собой (в случае Гёте – специфически "немецким"). Бердяевский ракурс в данном случае особенно полезен, если мы желаем сделать мир чуть безопасней в интересах в равной степени его единства и многообразия. Мировая цивилизация, стирающая все различия, отвратительна, в то время как мессианство, возвышающее одну страну за счет других, есть Зло. Но все же христианство как таковое по своей природе – мессианское, ибо утверждает все, что оно рассматривает, в качестве универсальной правды, правды Христа. Однако же власть этой правды не носит характера принуждения.

Насколько я знаю, до начала 2014 года никем не оспаривалось представление о том, что Соловьев с Бердяевым представляют для России в высшей степени гуманистичные и привлекательные альтернативы... по крайней мере, никем из тех, кто уделил этому вопросу внимание. Во время перестройки, когда в России наконец-то заново открыли для себя ту русскую философию, что не лежала в русле советской традиции, тепло воспринимались утверждения о положительном влиянии данных философов на развитие отечественной мысли. Билл Келлер в материале для газеты "Нью-Йорк Таймс" хвалил советский журнал "Новый Мир" за его повышенное внимание к "таким более ориентированным на Запад русским мыслителям XIX столетия, как Николай Некрасов, Александр Герцен и христианские философы Владимир Соловьев и Николай Бердяев". Именно они, подчеркивает Келлер, были мыслителями такого рода, кто в состоянии вдохновить "гуманную альтернативу рьяному марксизму-ленинизму и еще более мрачному русскому национализму". Пубикуя же труды таких писателей, продолжил Келлер, "Новый Мир" показывал, что "занимает ключевое центристское положение, пытаясь примирить западников с патриотами на общей почве демократических идеалов и терпимости".

"Либеральный консерватор"

В случае с Иваном Ильиным (1883-1954), которого Путин цитирует регулярно и, как известно, уважает в особенности, все сложнее. Некоторые подозрения Снеговой насчет него действительно точны. Он более консервативного характера. И справедливо называть его националистом, хотя его интересы касались лишь одной России без каких-то мессианских устремлений. Как мы увидим ниже, авторитаризм Ильиным не осуждался. Тем не менее, Ильин был не так прост и заслужил гораздо более вдумчивого рассмотрения.

Предположение о том, что именно Ильин – источник пресловутых "просоветских" позиций, легко оспорить. Так, чекисты, арестовавшие и допросившие Ильина шесть раз в период между 1918 и 1922 годами, очень удивились бы такой характеристике. К тому же все это не вяжется с тем фактом, что Ильин, как и Бердяев с массой прочих видных российских философов, из СССР были высланы в 1922 году за их "антисоветскую агитацию". Ильинский корпус текстов, говорят, включает более, чем 40 книг и эссе. Ряд из них написаны академическим техническим языком, так что охарактеризовать мировоззрение Ивана Ильина довольно сложная задача, посему хорошая отправная точка в его изучении это сборник "Наши задачи". Это не просто книга, цитировать которую любит Путин; наряду с "Оправданием добра" Соловьева и "Философией неравенства" Бердяева это еще одна книга, прочтением которой своих чиновников "озадачил" Путин. "Наши задачи" – сборник журналистских эссе, написанных Ильиным в 1948-1954 гг. Их наиважнейшей темой стала необходимость нанести коммунизму поражение и положить конец правлению Советов, а также план восстановления России после разрушительных физических, моральных, политических невзгод и бед, постигших Россию при Советской власти.

Трудно себе представить более бескомпромиссной критики советской идеологии и практики, чем этот сборник статей Ивана Ильина. В любом случае можно обвинить его в преувеличении ошибок и промашек Советской власти. Тем не менее, не стоит забывать: Ильин, умерший в декабре 1954 года, не дожил до того, чтобы увидеть эру после Сталина или хотя бы услышать антисталинскую речь Хрущева на XX съезде КПСС в 1956 года.

И все-таки Ильин критиковал не только коммунизм, но также лидеров России прошлого: за их жестокость (в случае Ивана Грозного) или их некомпетентность (в случае Николая II). Как и Бердяев, Ильин порой позволял себе острую критику русских за их, как ощущал он, политическую незрелость и потребность в интенсивном курсе по повышению юридической грамотности. Он был уверен, что после падения Советской власти, в конечном счете, будет разруха, т.к. Ильин был до крайности скептичен в отношении характера людей, живущих в России на момент разрухи, и в их способности к разумной личной автономии, которая, как он настаивал, является целесообразной временной мерой по выживанию в переходный период авторитарного правления. Вот как в "Наших задачах" автор описал характер "советского человека", которого унаследует будущая Россия:

"Тоталитарная система навязывает множество нездоровых привычек и склонностей, среди которых можно обнаружить следующие: готовность донести на других (и сознательно при этом оболгать), ложь, притворство и утеря чувства личного достоинства, отсутствие хорошо укоренившегося патриотизма, рабская манера мышления и выдавание чужих идей за собственные, лесть на грани раболепия и постоянный страх. Бороться, чтоб преодолеть все эти нездоровые повадки, будет нелегко... потребуется время, честное храброе самосознание, очищающее покаяние, приобретение новых привычек к независимости и уверенности в себе и своих силах и, самое главное, обновленная национальная система духовного и интеллектуального образования".

Действительно Ивана Ильина глубоко беспокоила опасность распада России и вопрос защиты ее границ (хотя и не экспансия по их восстановлению). Чтобы избежать подобного распада, он пытался донести до русских необходимость не повторять то самое, что он считал фатальным промахом Февральской революции с ее преждевременным импульсом к установлению "полной демократии". В этом и во многих других отношениях стратегические рекомендации Ильина частично совпадают с мыслями Солженицына, пребывавшего под глубоким влиянием Ильина. То, что именно Иван Ильин – крестный отец путинского бренда "либерального консерватизма", уже отмечалось в 2012 году канадским ученым Полом Робинсоном.

В отличие от Соловьева и Бердяева на ранней стадии перестройки Иван Ильин был малоизвестен и внутри, и за пределами России, хотя он был довольно знаменит в течение ряда лет, предшествовавших и следовавших Октябрьской революции 1917 года, включая то время, что он жил в изгнании. Его слава в начале XX века в основном произрастала из хорошо известного научного исследования сочинений Гегеля, работы, что считается в России, да и в целом мире лучшей из когда-либо написанных на эту тему.

Ильин врывается в идеосферу постсоветской России сцену в 1991 году, когда впервые были напечатаны эссе "Наших задач", включая пророческое "Что сулит миру расчленение России?" В нем Ильин писал, что остальная часть планеты будет по незнанию возможных последствий нетерпеливо стимулировать распад России и с этой целью обеспечит несусветные объемы организационной и идеологической поддержки. В результате, как писал Ильин, вся "территория Россия закипит от бесконечных смут, вооруженных конфликтов и гражданских войн, которые все время будут разрастаться до международных столкновений..." Чтобы избежать подобной участи, как отмечалось ранее, Ильин настаивал на том, что для России жизненно необходим переходный период авторитарного правления.

Хотя Иван Ильин вполне определенно восхищался Соединенными Штатами и Швейцарией, рассмотрев их зрелую демократическую традицию самоуправления, не очевидна его уверенность в том, что эти демократические лекала подходят странам и культурам российского типа. В то же время абсолютно ясна пылкая преданность Ивана Ильина концепту правового государство и самое идее юридической грамотности граждан. Это, собственно, и отличает Ильина от славянофилов, которых он во всех прочих отношениях напоминает.

Заключение: Россия либеральная и христианская?

Между этими тремя мыслителями есть очень важные различия. Тем не менее, все трое признавали значимость свободы для человеческой культуры и человеческого духа, хотя и отличались в своих акцентах. Несомненно, что мировоззрение всех трех выходит за рамки либеральных формул, даже если взгляды всех этих мыслителей включают немаловажные элементы, присущие либерализму или модернизму.

Все три философа согласны с либеральным миром в том, что люди независимо от их национальности, страны происхождения, религии, любых других отличия одинаково наделены безграничным достоинством. Притом для них это было не дежурной банальностью, когда они добавляли: достоинство сие людям даровано Господом Богом. Это среди прочего означает, что право на полную безопасность не может нарушать чьего-то права не быть подвергнутым пыткам. Абсолютное неприятие пыток и чего-либо на них похожего со стороны Ивана Ильина бесценно и довольно своевременно; об этом можно почитать в его книге "О сопротивлении злу силою" (1925). Воззрения же Соловьева на похожие вопросы можно отыскать в его "Трех разговорах о войне, прогрессе и конце истории" (1900) (см. также мой недавний уточненный вариант перевода этой книги).

Формат статьи не оставляет места для того, чтоб попытаться сделать нечто большее, чем просто краткое введение в наследие этих русских философов. Но уже должно быть ясно, что традиция, которую мы выше описали, предлагает всем нам при условии лояльного к себе отношения и подлинного желания сотрудничества удивительные возможности: ведь это шанс сформировать реальные взаимоотношения партнерства с нынешней Россией, чье мировоззрение хотя и отличается от нашего текущего мировоззрения, вполне себе разделяет большую часть нашего прошлого и нашего цивилизационного опыта, возможно, предлагая ряд путей по направлению вперед, к реальным договоренностям во все более и более опасном мире.

Как настоятельно рекомендует вышеобозначенный "список книг на лето", так и "путинская Россия" в целом не бросает своих попыток по повторному открытию своей же собственной традиции, пусть даже с некими дефектами, шероховатостями. Возьмите нашумевшее послание Путина к Федеральному собранию в апреле 2005 года. Хотя у комментаторов на Западе оно вызвало отвращение и на все лады было обругано за демонстрацию Путиным истинных своих взглядов, включая ностальгию по советскому строю, в действительности, как ясно дает понять весь текст речи и нижеследующая выдержка, он ничего подобного не говорил:

"Государственная власть, – писал великий русский философ Иван Ильин, – имеет свои пределы, обозначаемые именно тем, что она есть власть, извне подходящая к человеку... И все творческие состояния души и духа, предполагающие любовь, свободу и добрую волю, не подлежат ведению государственной власти и не могут ею предписываться... Государство не может требовать от граждан веры, молитвы, любви, доброты и убеждений. Оно не смеет регулировать научное, религиозное и художественное творчество... Оно не должно вторгаться в нравственный, семейный и повседневный быт и без крайней надобности стеснять хозяйственную инициативу и хозяйственное творчество людей".

Наивно ли приписывать такой идеализм Путину? Возможно. Только речь по факту не о Путине, а о России. Мы, в конце концов, сотрудничаем со страной, а не одним-единственным в ней человеком, а у традиции, которую мы описали, есть достаточно корней в России. Той России, что существует фактически, так что если мы решили с ней сотрудничать, у нас должен быть шанс на по-настоящему конструктивный диалог, единственно способный возродить доверие, восстановить нормальные ход событий, положение вещей.

Критики считают, что не так давно Россия стала местом, полным ненависти. Но то, как граждане России и сам президент Путин относятся к передергиванию их собственных слов (и это, как мы рассмотрели выше, лишь верхушка айсберга) и перевиранию их священных традиций в этакой, что очевидно, злобной и (пожалуй, даже что) насильственной манере? Хорошо осведомленные эксперты-аналитики корректно отмечают, что российские националисты вроде Александра Дугина воспринимают Соединенные Штаты как заклятого врага России. Представители этого "евразийского" лагеря ждут своего часа, а именно падения Путина. Усилия Америки по "смене режима" могли бы даже увенчаться успехом при содействии таким вот радикальным переменам к худшему. Ну и затем посредством пресловутой "любопытной логичности" американской идеологии мы снова с "упрямой последовательностью, не принимающей во внимание особые изменчивые факторы" спровоцируем еще одну катастрофу.

Краткое примечание по идеологии

При всей в США превозносимой до небес свободе, когда дело доходит до ее внешней политики, Америка из раза в раз показывает удивительно ограниченное пространство для маневра. Не учитывая жизненных потребностей России в сфере собственной безопасности, не говоря уже об идентичности России, американские идеологи ведут себя, как будто всего этого не существует, либо все это полностью нелегитимно. Столь нездоровые политические повадки – верный признак идеологических болезней и недугов.

Как базовой, похоже, Снеговая, Брукс и Галеотти пользуются той же самой логикой, когда исследуют первоисточники философских взглядов Путина. Та логика примерно такова: а) Америка считает Россию проблемой, поэтому; б) Владимир Путин – бандит, поэтому; в) философ XIX века Владимир Соловьев мечтал о возрождении Советским Союзом его прежней христианской славы и могущества.

Столь неаккуратное мышление было бы невозможно, не будь эти трое умных людей ранее (и, надеюсь, временно) нивелированы посредством идеологических шор. Увы, такие же идеологические взгляды доминируют почти во всем американском дискурсе по отношению к России, делая задачу достижения политического консенсуса невыполнимой. В конечном счете, если политические идеалы США настолько же почти безукоризненны, насколько это вообще возможно в этом "падшем мире", дело за малым: пришпорить скакунов и победить "плохих парней" кавалерийским наскоком, тем самым принеся неоспоримое Доброе (и это мы!) для всех. К чему заморачиваться глубоким изучением конкурирующей системы? Ясно то, что Брукс и иже с ним не приложили к этому усилий. С них довольно и того, чтобы узнать, что политический идеал России значительно отличается от американского: следовательно этот идеал не имеет права на существование, что и требовалось доказать.

То, что сами США фактически не соответствуют своим же идеалам, как я уже писал везде, для американских идеологов ровным счетом ничего не меняет. В конце концов, каждое последующее возрастание американской мощи приближает день, когда поступки США (которые в целом реалистичны) и их слова (которые всегда демократичны и идеалистичны) сольются в гармонии. Тогда история и сможет наконец действительно закончиться.

И все же в свете вышеизложенного обзора важной части русской философской традиции есть кое-что, на что всем нам теперь ловчее можно указать: Россия также озаботилась тем, чтобы иметь идеалы.


Пол Гренье
Источник: "КОНТ"
Перевод: А.Лав-Марков

Автор хотел бы поблагодарить доктора Эдриана Уокера и Мэтью Франка за крайне полезные комментарии и предложения в рамках предыдущего проекта.

Notes

1. Randall A. Poole, “Vladimir Solovyov’s Philosophical Anthropology: Autonomy, Dignity, Perfectibility,” in G. Hamburg and R. Poole, ed., A History of Russian Philosophy 1830 – 1930 (Cambridge, Cambridge University Press: 2010), 131.

2. S. Nikol’sky and M. Khodorkovsky, ed., Gosudrastvo. Obshchestvo. Upravlenie: Sbornik statei (Moskva, Alpina Pablisher: 2013). In the article by Prof. Sergei Nikolsky, Solovyov is quoted at length precisely as an authoritative critic of Dostoevsky’s disrespect for other faiths and nations and specifically for Europe. For the sake of balance, Nikolsky might have noted that elsewhere, for example in his “Three Speeches in Honor of Dostoevsky,” Solovyov praises Dostoevsky in the highest possible terms and specifically denies that his political ideal is nationalist. It is worth noting that Nikolsky, in this same article, attacks Il’in for his too rosy views of Russian Czarist imperialism. Nikolsky probably has a point here.

3. N. Berdyaev, Sud’ba Rossii [The Fate of Russia], (Moskva: Eksmo-Press, 2001), 353.

4. The Fate of Russia, 361.

5. Bill Keller, “Forum for Solzhenitsyn and other Discontents,” The New York Times, Aug. 28, 1989, Section A, p. 7 (http://www.nytimes.com/books/97/05/11/reviews/19155.html)

6. According to Prof. Iu. T. Lisitsa, who has reviewed the records on Il’in from the KGB archives, Il’in “even in the hands of the Cheka, under threat of execution … remained adamant, precise, and articulate in his opposition to the Bolshevik regime.” From Philip Grier,”The Complex Legacy of Ivan Il’in,” in James Scanlan, ed., Russian Thought After Communism: The Recovery of a Philosophical Tradition (Armonk, New York, M.E. Sharpe: 1994), 183.

7. I. A. Il’in, Nashi Zadachi [Our Tasks], sobr. soch. [collected works], vol. 2 (Moskva, Russkaya Kniga: 1993), 23-24.

8. This point is made emphatically by Philip Grier in his “Complex Legacy of Ivan Il’in.” Grier, it should be added, who is the former president of the American Hegel Society, is also the translator of Il’in’s two-volume analysis of Hegel published by Northwestern University Press in 2011.