О тенденциях
духовного оскудения общества предупреждали многие деятели культуры и мыслители XIX-первой половины XX веков. И Запад источником вырождения тоже указывали безошибочно. Вл.С. Соловьёв усматривал в Западе движение к идеалу "безбожного человека", вопрошая "кто же решится сказать, что современная Европа богаче духовными силами хотя бы католической и рыцарской Европы средних веков?"
Однако беспокойство за судьбу человечества обыкновенно ограничивалось темами вырождения религиозной жизни, измельчания великой культуры прошлого, власти денег, низменных обывательских и мещанских интересов, распространения рационального утилитаризма в философии. За эти рамки в указанный период не выходил по большому счёту никто. Даже Лев Толстой. Даже канонизированные впоследствии святые православия и католицизма. Даже такой радикальный критик западного цивилизационного пути, как Рене Генон.
Даниил Андреев тоже предвидел не всё. Это и невозможно, ибо метаистория – не предустановленный фатум, свершающийся независимо от знаний о будущем. Но метаисторическое познание открывало перед ним картину возможностей грядущего неизмеримо более широкую и несравненно более ясную по логике событий, нежели перед любым иным мыслителем.
В 1950-х гг.
он предвидел и недвусмысленно обозначил наиболее эффективную форму духовного растления человечества, актуализированную и задействованную много позже, и раскрывающуюся новыми и новыми оттенками дьявольского цвета в наши дни: сексуальную революцию, прогрессирующую во всевозможные извращения, ниспровергающую основы традиционной морали, стирающую из подпавших душ саму возможность устремления к чистоте и небесному свету.
Он указал причину столь экстраординарной духовной разрушительности, кроющуюся в опоре на глубинные бессознательные пласты омрачённой человеческой природы, подвергшейся искажению демоническим вмешательством в ход становления жизни.
И тем более знаменательны его предупреждения, что в окружавшей русского духовидца действительности не было решительно ничего, указывавшего на возможность подобного разворота. Да, борьба с духовностью в СССР 1920-50-х гг. велась; но иными, куда более топорными, грубыми, менее результативными методами. Между тем, сам коммунизм в российском его первоначальном осуществлении и в последующих подражаниях (исключая более поздний западный неомарксизм) оказался не чужд своеобразной аскетики и моральных норм, близких к традиционным. И вот, вопреки данности своего времени, Даниил Андреев свидетельствует об иной опасности, вполне сознавая неожиданность своих предсказаний для современников:
"Инстинкт морально-общественного самосохранения держит, со времён родового строя, самодовлеющую сексуальную стихию в строгой узде. Но вряд ли выдержала бы долго эта узда, если бы она выражалась только во внутренних самоусилиях человека; если бы общественное принуждение не приходило ей на помощь в виде социальных и государственных узаконений. Здоровый инстинкт самосохранения говорит, что снятие запретов со всех проявлений сексуальной стихии без разбора чревато разрушением семьи, развитием половых извращений, ослаблением воли, моральным растлением поколений и, в конце концов, всеобщим вырождением – физическим и духовным. Инстинкт морально-общественного самосохранения силён, но не настолько, чтобы предохранить общество от этой опасности без помощи государственных законов, юридических норм и общепринятых приличий. Здоровый инстинкт силён; но когда с инстинкта сексуальной свободы срывается внешняя узда, этот второй инстинкт часто оказывается сильнее. Не следует бояться правды; следует признать, что этот центробежный инстинкт потенциально свойствен, в той или иной мере, большинству людей. Его подавляют внутренние противовесы и внешнее принуждение, он угнетён, он дремлет, но он есть. О, сексуальная сфера человека таит в себе взрывчатый материал невообразимой силы! Центростремительный инстинкт морально-общественного самосохранения притягивает друг к другу, спаивает элементы личной жизни каждого из нас: благодаря ему личная жизнь среднего человека являет собой некоторую систему, некоторую элементарную стройность, подобно тому, как в микромире нуклоны образуют плотно спаянное ядро атома. Но если найти убедительное и обаятельное учение, которое убаюкало бы человеческий страх перед снятием узды с инстинкта абсолютной сексуальной свободы, произойдёт моральная катастрофа, подобных которой ещё не происходило никогда. Высвобождение центробежной энергии, заложенной в этом инстинкте, могло бы, переходя в цепную реакцию, вызвать такой сокрушительный общественно-психологический переворот, который сравним с высвобождением внутриядерной энергии в области техники.
То, что я сейчас говорю, останется, боюсь, для многих непонятным и враждебным. Слишком прочно укоренилась в нашем обществе недооценка значения сексуальной сферы. Тем более неприемлемой покажется мысль, будто именно эта сфера таит в себе такие разрушительные возможности. Легко представляю себе, как возмутит благонамеренного читателя подобный прогноз и с какой поспешностью окрестит он его пустым домыслом, возникшим из замутнённости этой сферы не в человечестве вообще, а только у самого автора. Ах, если бы это было так! Нет сомнения, что соблазны Дуггура остаются в психике большинства из нас пока что вне круга осмысляемого. Меньшинство же, не подозревая об их трансфизическом источнике и боясь признаться в этих искушениях даже перед собой, в полном уединении, тем не менее смутно их осознаёт. Рассчитывать на человеческую откровенность об этом с окружающими было бы слишком простодушно. Лишь ничтожное число людей, сознавая эти соблазны с совершенной отчётливостью, готово не скрывать их в тайниках души, а, напротив, дать им волю при первом случае. Но робкое в этом отношении большинство сделается несравненно отважнее, когда самые авторитетные инстанции – научные, общественные и религиозно-государственные – провозгласят необходимость полной сексуальной свободы, неотъемлемое право на неё каждого человека и системою многообразнейших мер будут ей способствовать, поощрять её и оборонять.
Жаждать власти будут сотни и тысячи. Жаждать сексуальной свободы будут многомиллионные массы." (РМ 12.4.15-17)
"Под давлением крайне левых кругов общества будут незаметно сняты, наконец, последние запреты, ещё ограничивавшие свободу слова: запрет нарушения норм общественного стыда и запрет кощунства. Именно это и откроет широкий доступ предтечам великого исчадия тьмы к сердцам человеческим." (РМ 12.4.21)
Другая обозначенная Даниилом Андреевым составляющая, не опирающаяся напрямую на тёмное начало в человеческой природе, и потому лишь второстепенная, сопутствующая – снятие запретов на кощунство, глумление над религиозными символами (вспомним т.н. "панк-молебен" в Храме Христа Спасителя 2012 года, снискавший его организаторам
славу на Западе, и даже включение в некие "рейтинги интеллектуалов"; иные многочисленные антирелигиозные акции, выставки и постановки) – могла бы выводиться из опыта большевистских и сталинских гонений на религию. Впрочем и здесь нельзя назвать делом очевидным, легко предсказуемым экстраполяцию антицерковных нападок государственного атеизма в качественно иные условия демократического общества, соотнесение новых попирателей религиозного духа с "либеральными" левыми кругами, выступающими за расширение свобод своего самовыражение в область насмешки и глумления над святынями.
Поскольку главной целью Даниила Андреева было изображение светлых возможностей будущего, относимых к двум-трём столетиям торжества всечеловеческой Церкви-братства, то и тёмные предвестия отодвигаются им ко времени заката Розы Мира, выражая причины конца её эпохи. К сожалению, вышло по-другому: светлые возможности остались неосуществлёнными, а мрак приблизился.
Логика метаистории не предполагает единственную возможность будущего исторического пути. Ход борьбы сил добра и зла, света и мрака не может в нашем мире точно предсказывать ни одна из сторон, вовлечённых в противоборство.
В одном из стихотворений, записанных в тюрьме, поэт-метаисторик Даниил Андреев рисует возможную победу Запада в превентивной ядерной войне (в годы, когда такая война ещё не влекла самоубийственных жертв и последствий по части радиоактивного заражения территорий) с последующей оккупацией стран восточного блока:
А кругом, как новая заповедь,
Как ликующая гроза –
Золотые каскады
Запада
Льются светлым дождём в глаза.
Даль смеётся, качаясь танцами,
Мрея призрачной весной;
Торжествующих стран посланцами
Воздвигается новый строй.
И осудишь ли тех, кто бросится
В это марево, жизнью пьян,
Кто
отбросом духовным скосится
И откинется, как бурьян?
Запад здесь выступает в обрамлении фасада демократических свобод, красивой глянцевой жизни – образы хорошо всем нам знакомые – но оказывается тем не менее источником духовной гибели – нисходящего посмертия для миллионов соблазнившихся... Механизмы падения, незаметного и непонятного для самих утопающих в пучинах духовного небытия, в стихотворении не раскрываются; но этого и нельзя ждать от стихотворной формы.
В чём разница с нашим временем? Лишь в том, что ядерной войны не случилось, и военной оккупации России не было, а "новый строй" воздвигался по западному образцу новой российской "демократической" государственностью, или же при её попустительстве. И ещё, во многом благодаря сохраняющемуся пока противоборству центров великодержавной государственности, Россия, наряду с другими культурами вне Запада, отстаёт в прогрессе динамики "нового строя". Только благодаря означенному противоборству отодвигается перспектива всемирного объединения человечества и неизбежного затем перехода к тоталитарной форме власти, с отбрасыванием отработавшей своё личины "демократии", но при сохранении сексуальных свобод и преумножении материального комфорта жизни.
Хорошо, если приведённое стихотворение послужит предупреждением кому-то из ныне соблазнённых Западом – неважно, продуктом ли массовой культуры, кажущейся ли "демократией", техническим ли прогрессом, или же общей "прогрессивностью" в одномерной иллюзии "правильного" хода истории. При всём даже вероятном первоначальном отторжении, возмущении, несогласии, желании иронизировать над
духовностью как над символом бессмыслицы и фикцией. К Даниилу Андрееву стоит прислушаться более, чем к кому-либо ещё. Из раз в раз он оказывается прав много более, чем кто-либо ещё. Одно дело когда критика звучит из современности, совсем другое – из 1950-х гг., от человека, любившего и ценившего духовную культуру Запада, чуждого предубеждений, полностью разоблачившего сперва инфернальное происхождение всемирной коммунистической доктрины, и лишь затем – только-только явившуюся как бы на замену ей, не разработанную тогда ещё идеологию столь же всемирного замаха, строившуюся поначалу на основе космополитического американизма.