Лента: Общество

Подходя к годовщине Октябрьской революции, мы оказываемся перед необходимостью осознать – вернее, осознанно выработать – ту картину мира, из которой мы собираемся исходить при оценке нашего прошлого.

Приближение Дня памяти жертв политических репрессий (30 октября) и годовщины Октябрьской революции (7 ноября) вызывает волну публикаций, которые пытаются, так или иначе, осознать трагические события ХХ века. Люди требуют признать правду – ту или другую – и покаяться в тех или других заблуждениях.

И здесь нам стоит отличать факты от интерпретаций и некоторые интерпретации отвергнуть.

Существуют факты, и существует определенный, как говорят философы, нарратив, осмысленное повествование, в которое эти факты включаются и которое объединяет их в общую картину, позволяющую людям ориентироваться в реальности и принимать решения.

Массив исторических данных обрабатывается и упорядочивается внутри какой-то объемлющей концепции.

Коммунисты во всем видели классовую борьбу и интерпретировали все факты именно как свидетельство этой борьбы; адепты расовой теории видели историю как арену борьбы рас и упаковывали все ее факты именно в эту схему. Современные адепты либерального интервенционизма во всем видят борьбу авторитаризма и демократии, и так далее.

Подбор фактов и их интерпретация происходят (сознают люди это или нет) в рамках некой общей картины мира, которая и определяет, что будет подчеркиваться, а что – деликатно отодвигаться на второй план.

Хотя приверженцы различных нарративов могут яростно обвинять друг друга во лжи, ложь как таковая, намеренное выдумывание фактов, тут не обязательна. Просто идея подтягивает под себя факты, человек, уже в чем-то убежденный, везде будет видеть подтверждение своих взглядов – это хорошо известный психологический эффект.

Подходя к годовщине Октябрьской революции, мы оказываемся перед необходимостью осознать – вернее, осознанно выработать – ту картину мира, из которой мы собираемся исходить при оценке нашего прошлого, в том числе советского.

Пока что процесс развивается довольно стихийно и наиболее громко заявляют о себе два нарратива – советский и либеральный.
В советском варианте Россия до 1917 года – отвратительная страна. Тюрьма народов, где крепостники издеваются над крестьянами, аристократы хрустят французскими булками, пока трудящиеся умирают от голода, попы-мракобесы душат науку и просвещение, безвольный, но при этом такой кровавый Николай надевает всем столыпинские галстуки, кругом свинцовые мерзости, невежество и мрак. То, что в 1917 году с этой страной покончили, – замечательное достижение.

Революционный пролетариат положил мерзостям конец, сбылись вековые мечты, явилась весна человечества, товарищ Дзержинский поборол беспризорность, товарищ Сталин трудоустроил идейно сомнительных граждан на стройках социализма, победил Гитлера, потом были дальнейшие победы и достижения, а если кого зря стерли в лагерную пыль – ну, бывает, лес рубят, щепки летят, нечего тут очернять.

В либеральном варианте Россия до 1917 года – отвратительная страна. Все ровно то же самое, что и у советских – тюрьма народов, попы, крепостники, расхождения в нарративе начинаются после революции.

Февральская революция, которая уничтожила империю, – это очень хорошо, но тут из темных глубин русского народа выскочили большевики и построили еще более отвратительную страну, которая развила и усилила свинцовые мерзости Империи.

Преступления времен Ленина и (особенно) Сталина не только не оправдываются, но и осуждаются самым решительным образом, чтобы быть встроенными в ту же картину: Россия от Рюрика до Путина – ужасная и отвратительная страна, населенная ужасными и отвратительными людьми.

В «святые девяностые» мелькнула заря свободы, но она скоро угасла, и теперь Россия – вновь страна свинцовых мерзостей, населенная, по крайней мере на 86%, рабами и подлецами.

Оба этих нарратива объединяет резко негативное отношение к истории страны – у советских с 70-летним перерывом на советскую власть, у либералов – с коротким перерывом на «святые девяностые». Они оба являются революционными – либералы связаны с Февралем, советские – с Октябрем.

Они оба считают, что историческая Россия обладает негативной ценностью. Она есть зло, которое надлежит преодолеть, чтобы воздвигнуть на ее руинах что-то более достойное.

Они оба глубоко токсичны, в их эмоциональном фоне преобладает ненависть и презрение и глубокая озлобленность поражения – их мечты не сбываются, Россия движется совсем не туда, куда они хотят.
Как самоненависть может овладевать массами людей, мы видели и видим сейчас, когда люди русского происхождения, с русскими фамилиями и не знающие других языков, кроме того самого русского, на котором в детстве пела песню им мать, клянутся в вечной вражде к «русскому миру». Поэтому этой болезни надо тщательно избегать.

Факты нашей истории – в том числе ее тяжелые факты, в отношении которых мы хотели бы, чтобы их не было – не должны оцениваться в рамках нарратива «почему Россия ужасная страна и должна быть уничтожена». Этот нарратив не имеет права быть выслушанным.

Любая оценка прошлого должна исходить из того, что Россия – это огромная положительная ценность, она заслуживает нашей преданности, и то зло, которое было в ее истории (зло было в истории любого человеческого сообщества), в принципе не может этой ценности отменять.

Точно так же как дореволюционные историки вполне могли считать Ивана Грозного тираном – и вообще неблагоприятно оценивать тех или иных правителей в истории России – но безусловно считать Россию драгоценной (на уровне ценностей) и горячо любимой (на уровне эмоций).

На страшную и трагическую историю России ХХ века, с ее подвигами, страданиями и преступлениями, следует смотреть с любовью и состраданием. Это наша страна, и мы осуждаем зло, которое было в ее истории, именно потому, что любим ее.


Сергей Худиев
Источник: "Взгляд "