В новостях мелькает новая выходка «художника» Петра Павленского, который поджег уже французский банк. Так он поблагодарил страну, которая приняла его после того, как из России ему пришлось бежать из-за обвинений в сексуальном насилии. Того, что «художник» и на новом месте нарушит закон, конечно, давно следовало ожидать.
Свой образ жизни во Франции он сам описывает безо всякого смущения: «Живем мы, как французы: не работаем и не платим. Допустим, дом, в котором мы сидим, — мы его захватили. Мы живем так, как живет большинство парижан. Люди, которые здесь живут и не идентифицируют себя с эмиграцией или туристами, живут захватами, кражами и перераспределением собственности. Из этого дома мы, например, никого не выгоняли. Он был пустой». Художник добавил, что еду они с семьей «берут» в магазинах — охрана там «не очень внимательна».
Глядя со стороны, Павленский оказывается просто тунеядцем, мелким преступником, и асоциальным типом, который устраивает поджог и которого, в итоге, задерживает местная полиция.
Каким образом он вообще попал в «художники»? «Художником» он является для очень специфической среды. Эта среда видит его как бы через некое волшебное стекло. Любые дурацкие или прямо криминальные выходки объявляются смелыми подвигами, признаками мужества и даже личной гениальности. Все, что он делает — от хулиганства до сексуального насилия — воспринимается через волшебное стекло, которое создает достоинства из ничего и не позволяет увидеть недостатки. «Художник» может творить все то, что было бы поставлено другому человеку в тяжкую вину — например, в высшей степени по-свински обращаться с женщинами — и все это ему не повредит, пока он «борется с режимом», а любые репрессии властей против него — это вопиющее удушение свободы.
Как теперь люди будут решать ту проблему, что Павленский арестован французскими властями — неясно.
Как формируется это волшебное стекло? Это достаточно очевидно — за счет дисциплинированного подчинения любых эстетических и этических суждений политическим, а всех политических — одной, но пламенной страсти, которую покойная В.И.Новодворская формулировала в лозунге «мой Карфаген должен быть разрушен».
Причем речь не идет об СССР, которого давно уже нет, речь идет о России. Впрочем, даже не только о России — это просто танатос как таковой, стихия разрушения, которую можно насылать на Россию или на кого угодно. Подобно тому, как самой по себе болезни все равно, кого убивать, но идея бактериологического оружия исходит из того, что болезнь можно разослать к соседям, в чуждые пределы, а самим как-то предохраниться.
Это патологическое явление, которое можно было бы назвать «постбольшевизм» — в большевизме было очень сильно присутствие этой стихии разрушения, но нельзя сказать, что он ей исчерпывался. У него было некое позитивное содержание, свой проект, утопический, мечтательный и обернувшийся многими кошмарами — но был. Постбольшевизм есть чистое, дистиллированное разрушение, в котором любая иллюзия позитивного содержания служит только отрицанию. Любые созидательные моменты из него убраны.
В этом отношении Павленский почти идеальный «художник постбольшевизма». Все его акции есть акции разрушения, членовредительства, патологии. Если другие «современные художники» нечто создают, выдают какие-то артефакты, то он достиг чистоты — ничего, кроме разрушения.
В этом отношении он передовик «работы адовой» по обессмысливанию всего, работы, к которой и сводится «современное искусство». «Современное искусство» конфликтует с «чувствами верующих» не потому, что оно специфически антирелигиозно — это не совсем так. Оно античеловечно — а верующие тут просто частный случай людей.
Оно построено на принципиальном отвержении и отрицании всякой истины, всякого добра, всякой красоты и всякого смысла; даже самых простых представлений о приличии и порядочности. Все подлежит расчленению, изуродованию, осквернению и посмеянию.
Оно намеренно разрушительно и антиэстетично, рассчитано на то, чтобы вызывать в зрителе смешанное чувство брезгливости, неловкости и отвращения — и в этом отношении голый мужчина, прибивающий мошонку к брусчатке, это олицетворение современного искусства.
Какую же функцию оно выполняет в обществе? Функцию формирования негативной элиты. Позитивная элита, как, например, аристократия, является носительницей культуры — национальной и европейской — эстетического вкуса и этических принципов. Представитель такой элиты — человек образованный не только в смысле «получивший знания» но и «правильно сформированный», человек, которого можно узнать по манере говорить — и манере действовать.
Негативная элита тоже опознает друг друга по общей системе ценностей — но эти ценности негативные. Например, огромный непристойный рисунок, изображенный, как на заборе, на мосту — это как один из знаков, по которому свои узнают друг друга. Если вы считаете это просто грубой шуткой, подростковой выходкой — вы не входите в этот избранный круг. Чтобы принадлежать к нему, нужно считать это именно искусством, достойным премии «инновация». Способность считать «искусством» нечто подчеркнуто антикультурное и антиэстетичное — пропуск в ряды этой элиты.
Когда простодушный внешний говорит «послушайте, но ведь это же просто омерзительно — вся это тяжелая психопатология с членовредительством, все эти чучела в эрмитаже, вся это гомопорнуха под видом спектаклей» — ему указывают, что судить о том, что такое искусство, а что нет, имеет право только элита.
Но каковы же критерии принадлежности к этой элите? Как раз ее антикультурность, вкус к омерзительному, тяга к разрушению и сексуальная извращенность.
И нам не надо смущаться называть вещи своими именами: «современное искусство» — это не искусство и никогда им не было. Это сообщество, посвятившее себя разрушению культуры и искусства.
Чудовищная наглость, с которой эти люди претендуют на статус «культурной элиты» и даже на деньги налогоплательщиков, не должна никого пугать. Это не творцы, это разрушители — да и разрушители-то мелкие, если не подкармливать их деньгами налогоплательщиков и неуместным желанием вписаться и понравиться «мировой художественной элите». Это совсем не та элита.
Сергей Львович Худиев
Источник: "Радонеж"