Лента: Общество

Государственные мужи не часто обращаются к большой поэзии. Они редко цитируют поэтов. И весьма редко строки из стихов становятся поводом для новой политической дискуссии. Однако в этом году классика в моде: замерзающие на январском ветру толпы москвичей ломятся на выставку живописца Валентина Серова, в то время как президент России и члены Совета по образованию и науке размышляют об истории и современности при помощи цитат из "Высокой болезни" Бориса Пастернака.

Наблюдатели обратили в первую очередь внимание на то, как отозвался Владимир Путин на слова директора Курчатовского института Михаила Ковальчука о Ленине, который, как писал в 1928 году поэт, "управлял теченьем мысли и только потому страной". Путин сказал, что "теченьем мысли" он, может быть, управлял, да только результаты этого управления оказались не слишком успешными в дальней, но тем не менее, уже понятной нам перспективе. Ленин настоял на том, чтобы Россия, собранная большевиками в эпоху Гражданской войны, стала не просто федерацией (как РСФСР, например), но именно союзом, с правом выхода из него всех образующих союз республик. Это была "атомная бомба", взорвавшаяся в 1991 году. Были, однако, в тот момент и альтернативные проекты – Сталин, Орджоникидзе и Дзержинский настаивали в 1922 году на так наз. "автономизации", то есть на предоставлении новым социалистическим республикам статуса "автономии". Если бы такой план был принят, нельзя исключать, что Украина и Белоруссия сегодня оставались бы частью России, даже после краха социализма.

У истории нет сослагательного наклонения, и вообще-то трудно рассуждать о том, что было бы, если бы чего-то не было. Однако в данном случае у нас есть основания для своего рода верификации слов Президента. Очевидно, что если бы в 1956 году Карело-Финская ССР не была преобразована в автономную республику в составе Российской Федерации, с весьма большой вероятностью, если не стопроцентно точно, мы бы сегодня имели независимую Карелию. "Юридические фикции" имеют тенденцию становиться реальностью в момент кризиса. Мы часто ругаем Хрущева, что он подарил Крым Украине, но забываем его поблагодарить за то, что он оставил России живописнейшую Карелию, с ее бесконечными хвойными лесами, пустынными озерами и таинственными пиктограммами, отменив ее союзный статус. Неожиданно выяснилось, что в Карелии не так много финнов и не так много собственно карелов, а гораздо больше русских.

Карелию сохранили, потому что в СССР отказались от стремления вернуть Финляндию, а таковая идея, разумеется, присутствовала в сталинском решении создать Карело-Финскую ССР в 1940 году. В принципе, никаких принципиальных проблем не было – мировая революция, о которой грезил Ленин и от которой не до конца отказался Сталин, позволяла создать еще одну союзную республику – Финскую, наподобие тех, что возникли в Прибалтике. Союз был не совсем Российской империей в новом виде, это был прообраз нового мирового, или по крайней мере, континентального единства – Земшарной республики Советов. "Течением мысли", направленным в эту сторону, и управлял Ленин, как о том написал русский поэт.

Можно, конечно, сказать, что без большевиков и Ленина Союз просто бы не возник, то есть Российская империя не восстановилась бы почти что в старых территориальных границах – без Финляндии и Польши, но с прихватом Галичины, Западной Буковины, а после Великой Отечественной – еще и части Восточной Пруссии. Это правда, но все-таки лишь часть правды. Вся правда состоит в том, что большевизм, и этого нельзя вычеркнуть из его истории, пришел к власти на гребне национального развала и военного предательства, как то политическое течение, которое откровенно подстрекало к дезертирству на фронтах, содействовало развалу армии, лидеры которого выступили за перерастание империалистической войны в гражданскую. Кстати, они честно реализовало свой программный лозунг. Нельзя сказать, что именно большевики привели к распаду России, Россия стала распадаться сразу после Февральской революции, однако, большевики ради сохранения своей власти были готовы пожертвовать территорией страны, пойдя на сделку вначале с немцами в марте 1918 года (Брестский мир), потом после их поражения со странами Антанты в марте 1919 года (так наз. Принкипский проект).

О Принкипском проекте нам недавно подробно рассказал Александр Эткинд в своей увлекательной биографии посла Уильяма Буллита. Буллит в 1919 году был направлен союзными державами к Ленину с целью уговорить его на участие в мирной конференции на Принцевых островах. Там, согласно Принкипскому проекту, должна была закончиться только что начавшаяся в России гражданская война, закончиться она должна была общим признанием всех существующих на тот момент на территории бывшей империи правительств – и Центральной Рады, и закавказских республик, и того правительства, что сидело в Омске, и того, что заседало в Новочеркасске, и само собой того, что обосновалось в Кремле. Речь шла о территориальном распаде страны и его одобрении всеми враждующими в России сторонами. Большевики охотно согласились на предложение Буллита, похоронили Принкипский проект именно белые, отказавшиеся торговать исторической территорией России. Это стоит помнить всем, кто постоянно упрекает белое движение в зависимости от стран Антанты. Конечно, белые надеялись на помощь западных стран, но они отнюдь не были их марионетками, и надо признать, именно они в 1919 году спасли целостность России.

Однако большевики смогли неожиданно овладеть "течением мысли", причем не только и не столько в России. Усталые от войны и от экономического неравенства рабочие массы почти что всей Европы поверили в большевистские лозунги, главным из которых стал лозунг "мира". Поверили и они и тем вождям интеллигенции, кто эти лозунги произносил. В Венгрии и Баварии возникли пролетарские республики. Во всех странах, участвовавших в интервенции против Советской России, начались массовые выступления протеста и рабочие забастовки. В США усилились изоляционистские настроения, что сделало невозможным присоединение этой страны к Лиге наций. Троцкому удалось за короткое время создать новую армию, и эта армия чудесным образом не только нанесла поражение воинствам Колчака, Деникина и Юденича, но смогла также отвоевать Киев у поляков и Крым у Врангеля. Действительно, массы поверили новому интернациональному "течению мысли", которое обещало справедливый передел земли и "вечный мир".

Это немедленно изменило отношение к большевикам. В 1917-18 годах в восприятии их противников это еще была партия предателей, готовых отдать западные пределы страны на растерзание немцам. Авторы сборника "Из глубины" так и писали о большевиках, как о силе национального разложения. Но уже в 1919-м и 1920-м в соратниках Ленина стали видеть грозную силу, способную не только объединить страну, вернуть отпавшие земли, но, более того, совершить революционный переворот в самой Европе. Нам сейчас сложно вообразить, что стихотворение Блока "Скифы", написанное, как известно, в январе 1918 года, повествует отнюдь не о столкновении России и Европы, а о том, что русские отомстят европейцам, просто убежав с поля боя и открыв дорогу на Запад безжалостным азиатам. "Скифы" – отнюдь не призыв к революционной войне, а единственный в своем роде вдохновенный гимн массовому дезертирству, в котором гениальный поэт смог увидеть что-то героическое. Но уже в 1920 году, когда Красная Армия рвалась к Висле на помощь европейской революции, "Скифы" читались совсем по-другому, чем в 1918. И в словах "попробуйте сразиться с нами" прочитывалась готовность померяться силами с Европой, а не лукавое скифское "попробуй догони, попробуй поймай нас на необозримой северной равнине".

Ленинизм, начавший свою историю похабным миром с внешним противником, вроде бы расплатился с историей взятым Берлином, атомной бомбой и запуском первого космического спутника. Но тем не менее изначальный грех национального предательства не был изжит, режим не принес покаяния за измену 1917-18 годов. Брестский мир и политика Ленина того времени всегда в СССР подавались как пример разумной тактики, жизненно необходимой для спасения социалистического строя. Либеральные поклонники Ленина типа драматурга Михаила Шатрова усматривали в Брестском мире, наравне с введением НЭПа и предоставлением независимости Финляндии, проявление глубинной мудрости вождя пролетариата. Так это и вошло в сознание советских людей незыблемой догмой, что за сохранение как бы прогрессивной власти можно расплатиться исторической территорией России. Потом как-нибудь соберем. И, видимо, неслучайно злосчастный Беловежский договор Ельцин, Кравчук и Шушкевич подписали как раз под Брестом, то есть невдалеке от тех самых мест, где был заключен первый международный договор советского государства. История большевизма началась предательством, и им же она и завершилась, коммунизм оказался неспособен сбросить с себя "брестское проклятие".

Впрочем, корни предательства идут еще дальше и глубже, и об этом предательстве как раз и говорится в той поэме Пастернака, которую процитировал Михаил Ковальчук. Напомню, что заключительная часть, посвященная выступлению Ленина на IX съезде Советов 1921 года, вошла лишь во вторую редакцию поэмы. Первая завершалась строками, в которых говорилось об отречении от престола Николая II:

"Все спало в ночь, как с громким порском
По царский поезд до зари
По всей окраине поморской
По льду рассыпались псари

Бряцанье шпор ходило горбясь
Преданье прятало свой рост
За железнодорожный корпус
Под железнодорожный мост"

Речь, по-видимому, в этих строфах идет об отречении от монархии – и высшего офицерства ("бряцанье шпор"), и священства ("преданье") – все сословия и все страты в этот момент разделили общую ответственность за предательство.

"И уставал орел двуглавый
По Псковской области кружа,
От стягивавшейся облавы
Неведомого мятежа".

Исследователи хорошо знают, как тот же "железнодорожный сюжет" псковского отречения вошел тайнописью в "Доктор Живаго", в котором тема "монарха" явно перекликается с темой отца Живаго, выбросившегося из поезда в самом начале романа. Его смерть потом отразится в гибели самого Живаго, при падении из трамвая в момент неожиданного сердечного приступа. Между этими смертями – встреча Живаго с Николаем II на фронте и странная история с телеграфистом Колей и мадмуазель Флери, которая пытается отправить Юрия Андреевича обратно в Москву. Коля по какой-то странной причине ведет разговор с Псковом (куда в этот момент и был загнан убегающий от мятежа царский поезд). Мадмуазель же говорит Коле довольно странные слова: "Ты мне не пускай пыль в глаз кироман, Псков, Псков, кироман, я тебя насквозь буду водить на чистую воду, ты будешь завтра сажать доктора в вагон, и больше я не разговариваю со всяких убийц и маленький Иуда предатель". Обнаружение этого контекста принадлежит замечательному знатоку творчества Пастернака Константину Поливанову, и я всецело доверяюсь его авторитетному мнению, что тема отречения последнего монарха проходит лейтмотивом в романе "Доктор Живаго". И не случайно мадмуазель Флери бросает лукавому телеграфисту слова "маленький Иуда предатель", и не случайно также, что именно француженка, этот странный эпизодический персонаж, значение которого в романе так и не объяснено до конца исследователями, оказывается свидетелем смерти Юрия Живаго в душной Москве 1929 года.

Роман повествует о гибели целого сословия русской интеллигенции в стране, из которой ушло монархическое начало, если понимать под ним не конкретный государственный строй, а представление об особом сакральном смысле царской власти. Отрекаясь от мужского начала – монархии, интеллигент, согласно Пастернаку, предает себя женственной стихии революции, и хотя герой романа выходит из этой стихии нравственно не сломленным, сохраняя ясное понимание религиозного смысла истории, он не может пережить всеобщего духовного опустошения, которое охватывает в том числе и ближайших друзей. В "Высокой болезни" предстает очень похожая картина самоубийства интеллигенции, десятилетиями осаждавшей крепость самодержавия. Однако в сюжет добавляется финал с появлением на исторической сцене "гения", способного управлять "течением мысли" и готового развернуть этот омертвелый, обездушенный мир в еще неизведанном направлении.

"Последний монарх", согласно Пастернаку, отнюдь не "гений" 1, он теряет контроль над течением мысли и в конце концов теряет страну, "гений" же своим появлением "предвещает льготы" – великие исторические свершения, но, в итоге, "гнетом мстит за свой уход" – результаты его правления в конечном итоге оказываются весьма печальными.

Еще один интересный контекст, который вполне мог прийти в голову поэту. Напомню, что Пастернак описывает появление Ленина в зале Большого театра, где проходил съезд следующими словами: "

Чем мне закончить мой отрывок?
Я помню, говорок его
Пронзил мне искрами загривок,
Как шорох молньи шаровой.

Слова Ленина, произнесенные его неподражаемым "говорком", поражают сознание слушателя как удары шаровой молнии. Можно сказать и так, что Ленин как будто управляет энергией молнии в зрительном зале: Дмитрий Быков в своем жизнеописании Пастернака отмечает, что сравнение "не такое уж лестное..., особенно если учесть, какими последствиями сопровождается обычно явление шаровой молнии".

Но, весьма возможно, Пастернак в этот момент и не хотел польстить Ильичу, не исключено, что этим образом он отсылал к одному хорошо известному в его эпоху произведению, в котором также выступление одного "управлявшего течением мысли" гения сопровождалось явлением шаровой молнии. Речь идет, конечно, о "Трех разговорах" Владимира Соловьева и том ключевом моменте ее заключительной части – "Краткой повести об Антихристе", когда прозревший в императоре-соблазнителе Мужа погибели старец Иоанн произносит свою фразу "Детушки, Антихрист". Тогда сопровождавший Антихриста папа Аполлоний, маг, овладевший искусством управлять "атмосферическим электричеством", прибегает к своему искусству. "В открытые окна храма было видно, что нашла огромная черная туча, и скоро все потемнело. Старец Иоанн не сводил изумленных и испуганных глаз с лица безмолвного императора, и вдруг он в ужасе отпрянул и, обернувшись назад, сдавленным голосом крикнул: "Детушки, антихрист!" В это время вместе с оглушительным ударом грома в храме вспыхнула огромная круглая молния и покрыла собою старца". Впоследствии той же шаровой молнией был убит и произнесший анафему Антихристу папа Петр II.

Дело, впрочем, не в том, что Пастернак считал Ленина в прямом смысле Антихристом, это предположение слишком прямолинейно и не находит фактического подтверждения: речь, скорее, о том, что в каждом "гении" момента, в каждом подобном человеке, которого выносит на гребень истории революция, обнаруживается что-то от этого "последнего человека", которому суждено вобрать в себя всю энергетику исторического зла, научиться управлять ей. Всякий "гений" такого рода несет в себе частичку погибели. И своим появлением, и своим неожиданным и, как правило, преждевременным уходом он приближает нас к ней. Иногда против своей воли, иногда не сознавая, что он делает.

И, конечно, Ленин был таким человеком. И потому ему была дана власть "управлять течением мысли", которой был лишен последний император – его абсолютный исторический антипод. Но в итоге то, что он сотворил, оказалось призрачным и зыбким: предательство похоронило строй, родившийся из предательства, преступление вернулось бумерангом к наследникам тех, кто его совершил. Наверное, для того, чтобы остановить полет этого бумеранга, нужен уже не гений, нужен святой. А есть ли сегодня таковой в современной России?

Notes:

Ср. известный отрывок из "Охранной грамоты": "<...> Почему монархами по преимуществу кажутся последние монархи? Есть, очевидно, что-то трагическое в самом существе наследственной власти.

Борис Межуев
Источник: "Русская idea "