Лента: Общество

Иеромонах Фотий (Мочалов) из Свято-Пафнутьева Боровского монастыря считает свое участие в популярном российском телепроекте "Голос" на Первом канале дерзким поступком, но говорит, что согласовал его и получил благословение митрополита. В преддверии финала конкурса он рассказал в интервью для проекта "Религия и мировоззрение" РИА Новости о целях беспрецедентного и неоднозначного участия монаха в светском шоу, о том, где и как он учился пению, что привело его в церковь, как устроена современная монашеская жизнь, интересен ли старцу Власию Григорий Лепс и что будет после "Голоса". Беседовали Алексей Михеев и Ольга Липич.

– Отец Фотий, вопрос, который вам уже задавали, наверное, много раз, но, возможно, вы как-то переосмысливаете ответ на него: какова цель, с которой вы пришли в телешоу "Голос"? Это некая миссия или простое человеческое желание реализовать заложенные в себе таланты, победить?

– Конечно, я пришел на "Голос" прежде всего как простой человек, чтобы действительно реализоваться как-то, показать дар, который мне Господь дал. Это желание было не совсем мое – большую роль сыграли друзья. И я хотел попасть еще на второй сезон проекта, но тогда не удалось получить благословение.

– Не успели просто или не дали?

– Вначале я просто побоялся обратиться к более высоким церковным властям. А в этот раз имею благословение митрополита (Калужского и Боровского Климента, который является правящим архиереем Калужской митрополии, на территории которой расположен Боровский монастырь – ред.). Уже и патриарх знает об этом.

– Патриарх уже после того, как вы начали участвовать в проекте, об этом узнал?

– Да, он по факту узнал и неофициально высказал свое отношение после переговоров с владыкой о том, что можно это сделать и что он благословит меня на этот конкурс.

– Долго ли вы сами решались на участие в проекте, были какие-то сомнения?

– Когда еще на второй сезон "Голоса" подавал заявку, думал, может быть, это не совсем правильно. И когда у меня не получилось это организовать, я посчитал, что это знак Божий, что все это не нужно, что, может, действительно, дело это не монашеское. Хотя и так и так оно не монашеское... Тогда я сказал себе, что я не буду этого делать, чтобы никого не вводить в соблазн и не повредить своей душе.

– А что потом заставило все-таки поменять решение?

– Меня спрашивали друзья: почему ты все же не попробовал? Говорили: напиши заявку еще раз! Я думал, что уже, наверное, не будет больше "Голоса" или прием заявок закончился, но зашел на сайт Первого канала и оказалось, что прием анкет в самом разгаре. И решил: была – не была, напишем. Мне позвонили с телеканала и спросили, в силе ли мое желание участвовать? Я ответил: да, только нужно получить благословение владыки. И они предложили сами написать ему письмо, от канала. Владыка благословил, сказал, что не против.

– Ваш духовный наставник – савтарец схиархимандрит Власий – тоже вас благословил и поддержал?

– Поддержал. Я у него спрашивал об этом.

– Это, наверное, первый человек, у которого вы спросили?

– Да, это кратчайший путь разрешения всех вопросов, потому что он – духовник и все-таки важнее, чем административное начальство.

– А сейчас он вам как-то помогает в ходе проекта?

– Я, конечно, ему рассказываю. И он даже посматривает за моими выступлениями – келейник показывает. Он меня спрашивает: "Да, ну как Лепс? Что ты там, прошел или не прошел?"

– Даже на сайте монастыря объявляется, когда будет ваше выступление. Вы чувствуете поддержку братии в целом?

– Конечно. И даже те, кто неоднозначно относится к этому проекту, стараются не показывать этого, чтобы меня не расстраивать. Они просто молчат об этом, но, в принципе, ко мне дружелюбны.

– Думаю, те, кто поддерживает, воспринимают ваше участие в "Голосе" как миссию. Какую пользу с точки зрения церковной это приносит, на ваш взгляд?

– Люди испытывают большую радость, когда видят меня на экране – для них это как глоток свежего воздуха. Все привыкли видеть на экране только накрашенные, расфуфыренные лица. Шоу есть шоу. И даже если кто-то поет оперную арию, это не приносит такого эффекта, как появление батюшки. Самое приятное, что люди, увидев меня, задумываются о чем-то духовном.

– То есть привлекаете к размышлению о духовном?

– Да, напоминание какое-то о совести, о храме. Я получаю комментарии, что люди, увидев меня, хотят пойти в храм после того, как 10 лет в нем не были.

– В монастырь стало приезжать больше паломников – послушать ваше пение на клиросе?

– Не знаю, насколько больше. У нас в основном едут к отцу Власию. Но паломники меня встречают, узнают, хотят сфотографироваться. И наши постоянные прихожане, трудники, даже те, которые с первого раза не поняли моего шага, спустя месяц, послушав другие мои выступления, изменили свое отношение.

– А не было мысли участвовать в этом конкурсе инкогнито, под мирскими именем, без подрясника, а потом в финале или на каком-то этапе сообщить о том, что вы монах? Для большего эффекта?

– Вряд ли это бы принесло дополнительный эффект. И я не имею права выступать в мирской одежде: я уже монах и везде на публике должен быть в монашеском одеянии, в подряснике.

– То, что вы попали в проект и успешно участвуете в нем, для вас это знак, что Господь благоволит этому начинанию? Или вы воспринимаете происходящее как плоды смелого поступка, который может иметь разные последствия?

– Естественно, это был дерзкий поступок. Но я его согласовывал, то есть это было не по самочинию. Как монах я обязательно должен спрашивать благословения на все, что я делаю, тем более на то, чтобы выезжать из монастыря куда-то. До сих пор на каждое выступление, на каждую репетицию я пишу бумагу, чтобы меня настоятель отпустил. Я человек несвободный, не могу делать все, что я хочу. И, конечно же, я увидел во всем этом промысел Божий. Раз все так складывается, что митрополит Климент благословил и на кастинге ко мне было такое доброжелательное отношение со стороны продюсеров.

– Продюсеры учитывают вашу непохожесть на других конкурсантов, монашество?

– Да, и руководство канала, и музыкальные редакторы. И когда я пришел на слепое прослушивание, то увидел доброе отношение к себе наставников, Григория Лепса. Для него, конечно, это был шок. Некоторые писали в комментариях, что Лепс к нему повернулся, это была его ошибка, он его сольет в ближайшие баттлы. Сейчас мы понимаем, что это не ошибка Лепса. Он повернулся на голос: этот голос ему понравился – и он решил его развивать. Впоследствии я увидел, что он очень мной заинтересовался, не хочет отпускать из проекта.

– Но изначально вы хотели себе в наставники более академического Градского?

– Да, я рассчитывал на это. К Лепсу у меня было отношение поверхностное, я его рассматривал как певца рок-эстрады, которую я не люблю и не слушаю.

– Он стал вашим наставником, это что-то поменяло в вас?

– Я даже благодарю Бога за то, что он стал моим наставником. Потому что у Градского непонятно, смог бы я пройти дальше.

– А вас не смущает в этом шоу соревновательный аспект, ринг, арена? У христианства ведь, в силу истории, особое отношение к такого рода вещам...

– Конечно, правила в конкурсе жесткие, 50 процентов участников уходят. И иногда кажется, что несправедливо убирать людей, когда только с ними познакомились. Но в течение конкурса не чувствуешь соперничества. От тебя мало что зависит – решает же наставник, не ты.

– А что потом? Если вы победите, это изменит вашу жизнь монашескую?

– Если так получится, что меня выведут в победители, это не означает, что я победитель как вокалист. Первый канал с помощью этого конкурса показывает, что хорошего есть в нашем обществе, какие есть певцы, которые могут быть примером для других. Допустим, раньше в "Голосе" выиграли Сергей Волчков, Александра Воробьева, Дина Гарипова – это не были такие звезды, которые создают шоу: побеждает не это, не нужно быть эпатажным, суперкрутым артистом сразу же. Побеждает именно зрительский интерес, наверное, спрос на что-то душевное, что берет сердца.

– Так все же что дальше? Вы останетесь на публике или перевернете страницу и уйдете обратно в тихую монастырскую жизнь?

– Вернусь, конечно. Я и так живу в монастыре, делаю просто периодически такие вылазки.

– Как часто, кстати?

– Вначале – каждый месяц, потом вот неделя всего между выступлениями. Думаю, меня не будут раскручивать как поп-звезду. Меня нет смысла раскручивать – я уже ушел из мира. Будут приглашать иногда туда-то или туда-то, но так, чтобы не казалось, что я триумфально шагаю по телевидению, везде-везде. Чтобы это было максимально культурно и целесообразно.

– А есть ли сейчас и предвидите ли в будущем ограничения в репертуаре, жанрах, лексике, в передачах, местах, где вам позволено выступать? Ограничения, продиктованные вашим внутренним цензором или тем человеком, который вас благословляет?

– Об этом мне никто никогда не говорил. Это действительно уже внутренний цензор – все зависит от моего вкуса, моего понимания приличия. Я не пою рок-музыку. Могу какие-то эстрадные композиции петь, но больше лирические.

– Почему рок не поете?

– Как жанр он мне не нравится. Не потому, что я священник. Просто я его не слушаю и, не имея симпатий к нему, не смогу его правильно исполнить.

– А какая музыка вам больше всего импонирует?

– Я меломан. Я люблю всякую музыку.

– А какие любимые жанры?

– Кроссовер – соединение классики с эстрадой. В таком стиле поют Джош Гробан, Андреа Бочелли.

– А из отечественного – эстрада или классика?

– Могу и Пугачеву спеть, если мне нравится песня, типа баллады, с мудрым философским содержанием, не попса.

– Сколько языков в вашем певческом активе?

– Много. Знаю я только немецкий и английский, немножко греческий. А пою на многих – итальянский, английский, испанский, немецкий, латинский, греческий, сербский...

– Кто вам помогает в этом музыкальном развитии? Есть педагог, с которым вы постоянно занимаетесь?

– Во время этого проекта я спрашиваю иногда своего педагога, с которым занимаюсь вокалом уже 10 лет. Как только пришел в монастырь, попал к хорошему педагогу. Здесь узнали, что я пою, что я музыкант, и сразу отправили меня к педагогу. Он из Москвы, и периодически всех певчих с клироса отправляли к нему на занятия. Во мне они увидели особый талант, и я провел в Москве даже больше времени, чем полагалось: всем обычно 10 уроков дают, а мне дали 20. Когда я приехал после этих уроков, произошли заметные изменения в моем голосе, звук стал ярче, звонче, как бы вторая ломка моего голоса произошла.

– А вы могли бы назвать этого педагога?

– Виктор Витальевич Твардовский, один из потомков нашего известного поэта. Он из Владимира, заканчивал Московскую консерваторию. У него очень интересная методика, он учит классическому итальянскому бельканто. Добавляются новые обертона, высокие частоты, певческий аппарат приобретает совершенно новое качество.

– Вы планируете и дальше с ним заниматься?

– А мы и занимаемся. Он сейчас приезжает к нам в монастырь и дает уроки, которые оплачивает монастырь.

– Если вернуться к репертуару, то почему, идя на шоу с миссионерской задачей, вы не поете на нем духовных песен?

– Это не нужно. Если уж я пришел в такой светский конкурс, надо петь светские песни.

– В чужой монастырь не со своим уставом?

– Это тоже, да. Я священник, от меня ожидают духовного – и это будет для проекта неинтересно. Иное дело, когда кто-то мирской будет петь духовную песню, думаю, это будет более адекватно восприниматься.

– А есть какие-то табу для вас – в лексике, манере исполнения? "Рюмку водки на столе" споете?

– Нет, мне это не будут давать. Мне дают такие песни, которые соответствуют моему голосу и которые другие не споют.

– Как вы считаете, вас стараются не смущать?

– Продюсеры, в частности Юрий Аксюта, максимально стараются сделать так, чтобы ни в коем случае не затронуть мою репутацию.

– Они чуткие такие?

– Конечно.

– Не похоже на стереотипное мнение о шоу-бизнесе...

– А это не шоу-бизнес. В шоу-бизнес проникают не через конкурсы, а совершенно другими путями.

– Что это тогда для вас – просветительский проект?

– Нет. Это просто честный народный конкурс, где зритель сам выбирает, кого он хочет слушать. Не ему навязывают, а он выбирает.

– Через смс-голосование?

– Естественно.

– Почему вы выбрали именно этот конкурс? Участвовали в каких-то других?

– Участвовал, да, но не в телевизионных. В Обнинске участвовал. Участвовал в конкурсах и не певческих – это к вопросу о соревнованиях.

– Не певческих, а с чем связанных?

– Связанных с сочинением музыки. В конкурсе композиторов. Еще был конкурс любительских видеофильмов в Калуге.

– Вы еще и кино снимаете?

– Делаю, да, такие небольшие фильмики.

– Вы очень разносторонний человек. Стихи не пишете, слова песен на свою музыку?

– На свои стихи у меня нет песен. Потому что я боюсь сочинять стихи. Умею это делать – знаю законы жанра, правила стихосложения. Но понимаю, что это огромная ответственность и лучше за это не браться, если не посвятил этому жизнь. На шару сочинить нельзя, нужно иметь призвание. Если все время у тебя в голове рифмы, если ты поэтически думаешь, тогда да. Я очень критически отношусь к любительской поэзии.

– К музыке вы менее критичны, чем к поэзии?

– Да нет, и к музыке... Просто я сочиняю музыку больше.

– В каком стиле? И как вы записываете свою музыку?

– Симфоническая, инструментальная музыка, в стиле киномузыки, саундтрека. Пишу, естественно, на компьютере, нотами, используя банки виртуальных инструментов.

– Будете продолжать участвовать в конкурсах со своими музыкальными произведениями?

– Нет. Я сейчас оставил сочинение музыки, потому что не вижу в этом перспективы. Как пришел в монастырь, я перестал писать музыку.

– То есть 10 лет назад перестали писать для конкурсов? А для себя?

– Да. Для себя музицирую, конечно, дома, в келье. У меня есть инструмент – клавиши цифровые, как пианино. Иногда пишу музыку к песням для воскресной школы.

Есть одна песня духовного плана, ее можно в сети найти – "Сколь краток век наш". Музыку сам написал, сам аккомпанировал, а стихи взял у одного автора, активно пишущего в сети, Виктора Шпайзера.

– Диски со своей музыкой или с исполнением произведений других авторов вы записывали, выпускали?

– Я записываю все в келейных условиях. Есть уже два диска кавер-песен. Полтысячи уже точно, наверное, раздал. Но все это я не имею права продавать, поскольку все эти песни не мои и минусовые фонограммы тоже беру в интернете.

– Прецедент, который вы сейчас создаете, может послужить толчком к развитию творчества среди черного духовенства? И насколько подобная самореализация допустима для монахов в других видах деятельности, например, взять "Ледниковый период" – вдруг кому-то захочется показать владение коньками, лыжные или еще какие гонки выиграть?

– Я об этом не задумывался. В принципе, у нас и так духовенство талантливое, кто только чем не занимается в свободное время, и на лыжах катаются – все возможно. Священник – тот же самый человек, и человек, Богом помазанный. Думаю, если Господь человека поцеловал, то наградил его и другими дарами.

– Но может ли человек, отказавшийся от мира, их развивать?

– Все зависит от его желания. Ему никто не будет препятствовать.

– Образно выражаясь, церковь – не тюрьма?

– Конечно. Церковь – она для человека, а не человек для церкви. Наоборот, она даже поощряет, если человек, пришедший в церковь, изнутри показывает, что здесь адекватные люди, не мракобесы, не маргиналы. Ведь есть стереотип, что духовные люди – неважно, монахи они или белые священники – недалекие, глупенькие, поэтому поверили в Бога, типа секты. Очень важно показывать, что люди уходят и с талантами в монастырь: они настолько любят Бога, что решили пожертвовать даже своей карьерой.

– А почему вы лично выбрали монашеский путь?

– Из желания жить с Богом, жить в ограде церкви, не размешивать церковь с мирской жизнью, чтобы была такая простая чистая жизнь в церкви, служение, пение. Я думал, что если пойду в монастырь, смогу петь на клиросе, предполагал, что одним из послушаний у меня может быть хор – в детстве я пел в церковном хоре. Других причин нет.

– И все-таки вы ушли в монастырь очень молодым человеком... Сколько лет вам было тогда?

– Постригся в 24 года. Но стригут же не сразу – приехал в монастырь в 20 лет. У меня была такая переоценка жизненных ценностей. Ничего не случилось – просто решил оставить все ради Бога. Как вот есть изречение в Евангелии, что человек, нашедший поле, на котором зарыт клад, все оставляет и покупает это поле. Вот это поле можно сравнить с монастырем. Я все оставляю ради Божией благодати, этого клада невидимого, который есть в монастыре.

– Не бывает сожалений об уходе из мира, особенно во время соприкосновения с телепроектом с его аплодисментами, зрительскими симпатиями, славой?

– Такого ощущения у меня нет. Я уже как-то абстрагировался от мира, чувствую свою непринадлежность к нему.

– Этот проект для вас – не искушение, а миссия, которую вы решили исполнить?

– Это дело временное, я всегда это осознаю.

– И будущее свое видите исключительно в монастырских стенах?

– Да.

– А у вас есть желание управлять, стать в будущем епископом, патриархом?

– Я вообще от этого бегу, не то что бегу, мне никто не предлагал. Я боюсь и никогда не буду стремиться к руководящим должностям.

– Стремиться – это плохо?

– Нет, вообще стремиться это хорошо, вот апостол Павел говорит, что желание быть епископом – это благое желание, с точки зрения...

– Служения?

– Да, управлять церковью – это же огромная ответственность. У меня нет административных способностей. И мне бы меньше всего хотелось заниматься такими делами.

– Какие проблемы вы видите сегодня в церкви, в монашестве и каковы пути их решения? Сохраняются ли традиции, старчество, зачем молодежь в большинстве своем постригается в монахи? Каким вообще вы видите монаха через 50 лет, через 100 лет?

– У нас идет активное восстановление храмов, постройка новых...

– Но только ли здания требуются сегодня?

– Да, внутренняя жизнь на самом деле требует большого лечения. В монастыри уходят, прибегают люди из этого сложного мира. Священство и монашество – это все равно отражение мира. Мы не имеем права требовать от священников святости. Монах – это человек, ушедший из этого же мира, с теми же самыми страстями, он с ними как-то борется. Сейчас очень много проникновения мира в монастырь. Как пророчествовали святые, "будет в монастыре как в миру, а в миру как в аду". Конечно, есть обмирщение, но это не апостасия (не отступничество), это неизбежный процесс – так сложилось. И это не значит, что все так плохо. Просто, если сравнивать с древними монастырями, о жизни которых мы читаем в книгах, то конечно, мы видим несоответствие.

– Да, многих смущает, например, приход технических новшеств в монастыри – айпадов и так далее...

– Опять же, почему люди удивляются? Потому что они начитанны, у них есть какой-то идеал, с которым они все время сравнивают. Это неправильно.

– А как правильно?

– Правильно – жить с Богом и мыслить гибко. Понимать, что заповеди можно исполнять и в современном мире. И неважно, есть у тебя компьютер, айпад, смартфон или нет. Если они у тебя есть, это не значит, что ты погиб. Это детали, реалии нашего мира. И в этом миру можно спасаться. Самое же главное – любовь, она может быть в любых условиях.

– А вообще, у вас какая основная цель в жизни – спасение?

– Это общая цель. Что значит "спастись"? Сам себе не скажешь, что вот если ты что-то делаешь, значит, спасешься. И сам процесс исполнения заповедей не для того существует, чтобы мы думали, что, исполняя это, спасаемся...

– Что очки набираем?

– Ну да, что бонус какой-то. Это не бонус, это духовный закон. Просто если ты его не исполняешь, ты сам отдаляешься от Бога, сам себя вовлекаешь в погибель. А если хочешь спастись, просто бежишь от огня. Мотылек, который летит на огонь, он глупый, он обжигает свои крылышки. Если мы знаем, что что-то опасно, мы от этого бежим. В заповедях Господь нас просто предупреждает: не делай вот так. Не потому что он такой строгий, а потому что есть духовные законы, и если ты их нарушаешь, то гибнешь духовно.

– Но это если мы берем те десять заповедей, которые содержат запрет. А как с заповеданной Христом в Евангелии любовью к Богу и ближнему – она является основой?

– Да, Иисус Христос именно для этого и пришел на землю, чтобы донести это (любовь) до человека. Потому что ветхий человек так и не понял, зачем и для чего предыдущие заповеди. Он думал, что это просто такой юридический закон: исполняя это, ты будешь просто праведником, молодец такой. На самом же деле: почему не укради? Не потому что такой закон, а потому что это есть акт любви. Если ты украл, это преступление против любви и против человека.

– Что раньше пришло в вашу жизнь – вера или музыка? Какие ключевые моменты своей биографии вы бы выделили?

– Музыкой я начал заниматься с детства, когда меня привели в музыкальную школу, в 7 лет. До этого я просто дома подпевал маме, когда она пела, она у меня музыкальная, закончила ту же музыкальную школу. Крестился я вместе с мамой, в 7 лет, почему-то у меня возникло такое непреодолимое желание.

– Не мама вас повела за руку, а вы сами решили?

– Да, взял маму и сказал: пойдем креститься. И она вместе со мной и вместе с братом крестилась. А вот уже в 12 лет – получилось, что я через музыку попал в церковь – мой учитель по вокалу из музыкальной школы (я учился на двух специальностях, по фортепиано и вокалу) захотел взять меня в церковный хор в детский православный лагерь. И в 12 лет я туда поехал. А уже после лагеря я поступил в воскресную школу, отучился там года три, полюбил храм и все, что с ним связано, почувствовал благодать, которую Господь мне дал тогда, авансом. Когда я повзрослел, уже меньше ходил в храм, но все равно мама напоминала мне причащаться, молитву почитать, всегда мне говорила: читай Иисусову молитву.

Когда я приехал из православного лагеря, очень удивил маму произошедшими во мне глобальными изменениями. Я не был каким-то хулиганом, но все равно мама увидела, что что-то поменялось. И она тоже стала интересоваться духовной литературой и стала очень глубоко верующей.

– А потом где вы учились музыке?

– В музыкальном училище в Нижнем Новгороде, где и жил. Один курс проучился, не закончил, потому что мы семьей эмигрировали в Германию, в Кайзерслаутерн. Там я начал заниматься на органе, чтобы продолжать учиться музыке. Там в каждой церкви орган есть, и я подрабатывал – играл на органе, иногда даже концерты.

Параллельно мы ходили в церковь. Один православный приход Московского патриархата находился в Саарбрюкене, на цокольном этаже католического собора. Католики разрешили сделать там православный храм. Это очень благородный жест, мы бы у себя такого никогда не позволили.

– Почему?

– Мы враждебно просто относимся к католикам, известно почему – не только потому, что есть догматические какие-то расхождения, но и крестовые походы были...

– И обвинения в прозелитизме (переманивании паствы – ред.), особенно после падения железного занавеса в 1990-е годы...

– Я за мир с любой конфессией. Я не призываю к объединению католиков и православных, не имею никаких экуменических идей – просто мне хочется, чтобы люди относились к любой конфессии христианской как к братьям по вере. Это те же самые христиане, и иногда мы даже можем у них чему-нибудь поучиться, иногда католик намного благочестивее, чем православный.

– А к другим религиям вы как относитесь: к иудаизму, исламу, буддизму?

– Если я общаюсь с представителями этих религий, то, естественно, стараюсь не конфликтовать, не заводить споры, не рассуждать о различиях. Я уважаю веру другого человека. Нужно понимать, что мы не какие-то там избранные люди, мы не должны этим кичиться, гордиться. Мы должны благодарить Бога, что он сподобил нас родиться в стране, где есть православная вера, и снисходительно относиться к другим.

– Вернемся к музыке. Если сравнивать пение и игру на органе или на других инструментах, для вас они равнозначны? Искусство вообще градируется как-то по важности, чистоте в общецерковном и в вашем личном понимании?

– Нет, просто есть искусство ради искусства, когда человек творит что-то, пишет картины, книги и тем самым уподобляется Богу, использует по назначению свой талант, полученный от Бога. Было бы грехом зарыть его, не реализовать. А другое дело, когда человек использует свой дар для развлечения. Играя на музыкальном инструменте, ты можешь создавать и искусство, и предмет развлечения. Господь принимал прославление в музыкальных инструментах. В Ветхом завете мы встречаем упоминания об игре на гуслях, тимпаны, литавры, бубны – всевозможные там были инструменты, на которых восхвалялся Бог. Просто изначально природа инструментов – есть такая теория – усладить слух. Орган в католическом храме – яркий пример того, что мы сами себе больше помогаем возгревать какие-то душевные движения, чтобы сердце умилилось, пришло в покаянное состояние. Для этого орган и существует. Человек думает, что у него слезы, потому что он проникся, осознал все свои грехи, – нет, это ему орган помог.

– Но, в принципе, в этом же нет чего-то греховного?

– Греховного, конечно, нет ничего. Я имел в виду очень тонкие духовные процессы. Духовная жизнь очень интересна, и если человек хочет ее сделать максимально беспримесной, максимально искренней, все-таки орган – это не искренность. Это "прелесть" по-русски называется, на духовном языке, когда человек льстит самому себе, что он такой верующий, такой благочестивый. Настоящая духовная жизнь основана не на этом, она абсолютна трезвенная, без всяких услад и всяких вспомогательных костылей.

– А пение не является усладой или костылем?

– Здесь все остается за голосом, непосредственно принадлежащим тебе, то есть ты из сердца, из своего существа поешь, непосредственно восхваляешь Бога своим голосом, как своей речью, так и своим пением. Пение – это своя какая-то ипостась, ее нельзя сравнивать с инструментом.

– Как вы думаете, для чего Господь позволил такому разнообразию существовать в этом мире: разные люди, религии, искусства, таланты, страсти, столько сложностей?

– Чтобы не скучно было. На самом деле во всем есть причина, какая-то отправная точка. Люди сами во всем виноваты.

– Мир – он вообще совершенен или нет?

– А в чем он несовершенен?

– В том, что существуют войны, насилие, агрессия...

– Все это происходит из-за вражды, а вражда – плод греха.

– А как же природные катаклизмы или то, что живые существа, в том числе и человек, вынуждены убивать других, чтобы выжить? Это все следствия грехопадения?

– Конечно, наш мир несет печать этого разрушения, которое человек сам произвел. С того момента, как человек был изгнан из рая, он был призван своим трудом кормиться.

– Если мы за скобки выносим человека с его грехами, в чем виноваты другие живые твари?

– Так они же вместе были...

– И человек всех потащил в этот круговорот?

– Произошло такое вот огрубение. Человек стал больше похож на животное, а животные стали такими агрессивными. Почему комары кусаются? Не потому что Господь так придумал. Ну зачем в раю такое существо? После грехопадения изменилась природа. А вообще, они питаются нектаром...

– В чем суть первородного греха?

– Непослушание. Господь дал человеку разум и свободу выбирать между добром и злом. И зло заключалось в том, что человек не захотел слушаться Бога, своего Творца, а захотел сделать по-своему и поэтому попробовал запретный плод.

Еще важно то, что Адам и Ева услышали от змия, какой мотив был совершения этого непослушания: что станете как боги.

– А какой вывод из этого можно сделать для современной повседневной жизни? Человеком не должно двигать стремление возгордиться, возвыситься над остальными, а мотивацией любого поступка должно быть послушание и служение Богу?

– Не нужно зацикливаться только на религии как связи с Богом или постоянно думать о том, как бы угодить и каждое свое действие рассматривать с точки зрения пользы в духовном смысле. Нужно просто в определенные моменты своей повседневной жизни понимать, что есть грех. Часто мы соглашаемся с грехом и говорим, ну и ладно, плюем на совесть, а это все больше и больше приводит к окаменению – и совести потом уже почти не слышно. Нужно прислушиваться к своей совести.


Алексей Михеев, Ольга Липич
Источник: "РИА Новости"