Лента: Общество

В прошлом году издательством "Пробел-2000" была выпущена книга "Перелом" с подзаголовком "Сборник статей о справедливости традиции". Центральной статьей сборника является, без сомнения, эссе Александра Щипкова "Левый консерватизм". На мой взгляд, эссе Щипкова – не просто блистательный и глубокий текст. Это событие в российской политической мысли. Особенно, разумеется, в мысли консервативной.

Как и следовало ожидать, сборник прошел почти незамеченным. Между тем, обсуждение идей Щипкова чрезвычайно важно сегодня для российских консерваторов. Кстати, думаю, было бы полезным и переопубликовать этот текст на сайте "Русская idea", если, разумеется, автор не будет возражать.

Этот текст произвел на меня очень сильное впечатление. Казалось бы, мне, как человеку аттестующему себя левым консерватором уже лет 15 – 20, трудно обнаружить что-то новое в статье своего единомышленника. Однако Щипкову это удалось.

При том, что все основные мысли, высказанные в "Левом консерватизме", мне очень близки, и, более того, я их разделяю уже давно, однако ход мыслей Щипкова оказался для меня весьма новым и неожиданным.

Если коротко резюмировать ход мысли автора, то он выглядит чрезвычайно парадоксальным. Сначала Щипков доказывает, что в России "нечего консервировать", причем, доказывает это несколькими концентрическими кругами рассуждений, каждый из которых является, в некотором смысле, более радикальным, чем предыдущий. А потом, так сказать, диалектически отрицая все сказанное в первой части текста, автор производит, на мой взгляд, чрезвычайно успешно, поиск и реконструкцию собственной российской традиции. То есть, именно того, что и "следует консервировать".

Эссе начинается с того, что буквально в первой же фразе констатируется: "в российской политике консервативное направление – самое проблемное". Это связано с тем, что, как я уже говорил, в России "нечего консервировать", поскольку национальная традиция в тот или иной момент времени выглядит как отрицание ценностей предшествующего периода.

С чем связана ситуация, когда "прерывание традиции само по себе превратилось в традицию и повторяется от эпохи к эпохе"? Тут Щипков первый раз обостряет. По его мнению, с которым я совершенно согласен, инициатором прерывания традиции в России всегда является ее правящий класс. Прерывание традиции всегда является результатом "революции сверху". По этому поводу в другом месте Щипков очень удачно цитирует Пушкина: "Все вы, Романовы – революционеры!".

Но за этим тезисом тут же следует еще одно обострение. При каждом прерывании традиции ситуация искусственно возвращается на предшествующий уровень. "Как в подростковой компьютерной игре". Не могу снова удержаться от цитирования: "Всякий раз мы видим ужесточение условий договора власти и общества. Каждый новый исторический отрезок – это игра на понижение".

Таковы были последствия всех российских революций сверху – Смуты, Раскола, Петровских реформ, Большой революции 1905-1922 года и, разумеется, Великой Августовской Демократической Революции. Я бы добавил к этому списку еще и великую приватизацию дворянством крестьян и земли при Екатерине.

И, наконец, еще одно обострение. Можно сказать, куп де грас. Щипков солидаризуется с восходящей к Сергею Михайловичу Соловьеву мыслью, что российская государственность уже много столетий осуществляет в стране политику внутреннего колониализма.

То есть, Щипков практически открыто признает, что власть в России на продолжении уже более чем четырех столетий является колониальной. Я бы даже сказал резче – оккупационной. Мне этот тезис много лет очень близок. На фоне непрекращающегося спора любителей "России, которую мы потеряли" с радетелями "броня крепка и танки наши быстры", этот тезис является чрезвычайно трезвым и охлаждающим горячие головы. Если, конечно, не придерживаться инфантильного требования "но надо же во что-то верить!". Впрочем, Александр Щипков, как и я, склонен верить в вещи гораздо менее осязаемые, чем та или иная модель "державной мощи".

Сделав походя вывод, на мой взгляд, абсолютно верный, что при революционной власти консерватор не может быть охранителем, потому что ему тогда придется охранять революцию, а вовсе не традицию, Щипков переходит от историософии и историографии к ситуационному анализу.

И здесь автор опять обостряет, делая вывод, что никакого консерватизма в сегодняшней России попросту нет. Большая часть людей, именующих себя консерваторами, являются не консерваторами, а клоунами. Таковы всяческие "монархисты", "шибко православные", бритоголовые нацики и прочие евразийцы. Такое впечатление, что либеральная власть специально их разводит, чтобы на их фоне выглядеть "цивилизованными людьми".

Так называемые "либеральные консерваторы" являются вовсе не консерваторами, а замаскированными либералами, "либералами в консервативной шкуре". Немалая часть именующих себя консерваторами являются бесплодными теоретиками-резонерами.

Те коммунисты, считающие себя консерваторами, и, при этом не являющиеся клоунами, мечтающими о новых "сталинских ударах", являются, по мнению Щипкова, утопистами. Поскольку восстановление советской модели социального государства невозможно без восстановления разрушенных гайдаровскими реформами промышленности и сельского хозяйства.

Тут я, пожалуй, с автором не соглашусь. Те коммунисты, которые желают восстановления социального государства, а не "советской системы", на мой взгляд, утопистами не являются, поскольку новая индустриализация для нашей страны весьма актуальна и, при определенных условиях, вполне возможна. Здесь, мне кажется, с Щипковым играет дурную шутку его старый диссидентский антисоветизм, из-за чего автор не видит и отказывается от возможных союзников.

Единственной перспективной силой для развития будущего консерватизма Щипков видит православную общественность. Однако ее возможности чрезвычайно ограничены в связи с запретом на партии религиозной ориентации и невозможностью для священнослужителей участвовать в политической жизни.

После этого ситанализа, с которым я, за оговоренным исключением, полностью согласен, Щипков меняет рамки анализа, переходя от обсуждения России к темам глобальной социологии. И здесь он остается верным себе, и еще больше обостряет основной тезис. Щипков заявляет себя сторонником концепции "центр-периферия", то есть сторонником социологической теории миросистем Броделя-Валлерстайна-Арриги.

Щипков пишет: "В мировой экономике действует правило центра и периферии. Капиталы перетекают от периферии к центру (из стран третьего мира в страны первого), и любая власть выполняет функции диспетчера этого движения. В этих условиях западные либералы, отстаивая статус-кво, объективно укрепляют экономику своих стран как принимающих субъектов.

Россия принадлежит к мировой периферии. Либеральные принципы в России также работают на сохранение этой модели. Но для России она означает не присвоение, а отдачу – вывоз сырья и капиталов, утрату внутреннего рынка, захваченного импортом. Все это подрывает материальное состояние страны.

Следовательно, западный либерал... – по своей функции консерватор. Он стабилизирует систему. А либерал российский, занимая место на другом полюсе системы "ввоз – вывоз", и исповедуя те же взгляды, напротив, социально деструктивен. Он делает то же, что и коммунист – экспроприирует...

И, наоборот: левая идея в контексте Запада революционно-деструктивна. А в России, как и в любой стране третьего мира, левая (солидаристская, умеренно-социалистическая) идея – консервативна, поскольку революционером является сама власть. Этот политический перевертыш называют зеркальным эффектом глобальной системы. Или законом "двойной парадигмы". Так функционирует система "центр – периферия"".

Я не смог удержаться от столь обильного цитирования, уж больно восхищает меня этот ход мыслей Щипкова. Рассуждая подобным образом, автор "погружает" всю традиционную ситуацию "спора о России", начиная от дискуссии западников и славянофилов, и заканчивая дискуссией о гайдаровских реформах, в контекст мировой истории и глобальных проблем.

Кстати, таким образом, вся проблематика "русской самобытности" вовсе не устраняется. Она занимает справедливо соответствующее ей место в теме национальной психологии. А вот социологическая сторона вопроса "отношений Россия – Запад" оказывается при таком подходе вовсе не уникальной, а типичной.

И, главное, при таком подходе принципиальный вопрос о взаимоотношениях консервативной идеологии с идеологией социальной справедливости и солидаризма становится принципиально решаемым. По крайней мере, для стран мировой периферии и полупериферии.

Впрочем, решаемым не значит решенным. Ведь консерватизм, как это многократно подчеркивает Щипков, охраняет и консервирует вовсе не революционную по своей функции власть, а традицию. А где же взять традицию в условиях ее постоянного революционного "опрокидывания сверху"?

Поэтому вся заключительная часть эссе Щипкова, как я уже говорил, посвящена поиску и реконструкции русской национальной традиции. Действующая же власть и ее политика однозначно определяется автором как либеральная.

При этом из этого тезиса вовсе не следует, что консерваторы всегда должны находиться в непримиримой оппозиции к такой либеральной власти. В тех случаях, когда власть, несмотря на весь свой либерализм, действует в рамках национальной традиции, консерваторам естественно ее поддерживать. И, разумеется, консерваторы не должны оставлять попыток "перевоспитать" власть, направив ее политику в рамки традиции.

Поиск традиции Щипков ведет тем же методом "концентрических кругов", при помощи которого в первой части текста он производил "расчистку поля". Сначала автор формулирует свои методологические основания, при помощи которых будет производится последующая работа. Затем обращается к анализу консервативной и отчасти левой российской мысли XIX века. Затем анализирует массовую народную психологию в тот же период времени. И только после этого обращается к российской современности.

Методологические основания для заключительной части текста Щипков берет уже не у Иммануила Валлерстайна, а у Макса Вебера и, прикровенным образом, у Владимира Соловьева. Щипков принимает тезис Вебера о том, что базовым ядром национальной психологии, определяющим, в конечном счете, ее модус операнди, является, для любой нации, этическая система той религии, которая являлась воспитателем этой нации в течение многих столетий.

И если модус операнди стран Северной Европы и Северной Америки определяется через "генетический код протестантизма" классической формулой Вебера "протестантская этика и дух капитализма", то наш генетический код определяется, по мнению Щипкова, формулой "православная этика и дух солидаризма". "Православная этика", – пишет Щипков, – "предполагает солидарность, частичную эголитарность, связь традиционной нравственности и справедливости".

При этом, следуя Веберу, Щипков подчеркивает, что никакая секуляризация не может отменить генетического кода культуры. Об этом, кстати, в свое время писал Лосев в "Диалектике мифа", говоря о "протестантских" и "православных" материалистах. Об этом же не столь уж давно говорил и президент Лукашенко, назвав себя "православным атеистом".

Щипков подчеркивает эту же мысль, говоря о том, что многие российские революционеры-социалисты, при всем своем атеизме, были движимы вполне православной психологией. И здесь из-за Макса Вебера отчетливо проглядывает концепция Владимира Соловьева из его знаменитой статьи-лекции 1891 года – "Об упадке средневекового миросозерцания".

В ней Соловьев, как известно, говорит, что большинство успехов европейской цивилизации обязаны собой деятельности людей, формально считавших себя противниками христианства, но реально движимых христианским духом. Тем более, что их антихристианство в значительной мере объяснялось недостойным поведением верхушки католической церкви того времени.

Мне очень приятно видеть, что Щипков здесь опирается на Соловьева, поскольку этот текст Соловьева вот уже почти полтора века регулярно подвергается ожесточенным атакам со стороны людей, безо всяких на то оснований считающих себя выразителями "духа строгого православия", а на самом же деле являющихся иллюстрацией тезиса Спасителя о том, что "на седалище Моисеевом сели книжники и фарисеи".

Анализируя историю русской общественной мысли, Щипков, в первую очередь, обращается к идеям славянофилов, и, прежде всего, к хомяковской идее соборности. Исследуя использование идеи соборности в русской философии, Щипков приходит к выводу о том, что главный смысл соборности состоит "в сближении крестьянской общины с общиной церковной через посредство идеи "коллективного спасения"".

Далее Щипков формулирует еще более радикальную мысль. Переходя от бытования идеи соборности в русской общественной мысли к реальным предпосылкам этой идеи в массовом крестьянском сознании сразу за процитированной фразой он пишет: "Однако на самом деле проблема стояла гораздо шире и заключалась в создании нового общественного договора, который объединил бы все части российского общества под началом – нет, не религии, – но православных нравственных ценностей. Постулатами самоопределения крестьянского "мира" были, в первую очередь, справедливое владение землей и взаимопомощь".

Таким образом, Щипков констатирует единство нравственных ценностей современного консерватизма перед вызовом либеральной глобализации с ценностями дореволюционного русского крестьянства и с ценностями дореволюционной российской общественной мысли.

Причем эти ценности парадоксально объединяли совершенно разные, даже в чем-то противоположные течения. Здесь можно обнаружить единство взглядов славянофилов и последователей "русского социализма" Герцена, черносотенцев и народников вплоть до эсеров.

Реализацию таких взглядов Щипков связывает с задачей построения "русского гражданского общества". По его мнению, и я с ним в этом совершенно согласен, эта задача не смогла реализоваться в дореволюционной России из-за прямого противодействия правящих классов – "обезземеливания крестьян, искусственного разрушения крестьянской общины, всевластия "хлебной олигархии"".

Далее Щипков проводит параллели в антинародной политике дореволюционной олигархии и революционной советской власти. Здесь я еще раз поспорю с автором. Ведь именно сопротивление правящих классов российской империи созданию русского гражданского общества и послужило важнейшей причиной революции. Другое дело, что Щипков прав в том, что революционные власти продолжили, в этом отношении, политику властей дореволюционных.

Таким образом, Щипков сначала показывает, что ситуация "опрокидывания традиции" и "революции сверху" не является "самобытной особенностью" нашей истории, а типичной ситуацией из жизни стран периферии и полупериферии. Но потом Щипков демонстрирует реальную самобытность нашей истории, обнаруживая ее не в социологии, а в национальной психологии как производной от религиозной, в нашем случае, православной, этики.

И здесь Щипков, может быть, сам того не замечая, в очередной раз, и, на мой взгляд, совершенно справедливо, разыгрывает вслед за Герценым, поздним Марксом периода известного письма к Вере Фигнер и Виктором Черновым, тему о "исторических преимуществах российской отсталости".

Ведь оказывается, что нравственные и политические ценности, необходимые нашей стране в связи с ее положением в структуре глобального мира, совпадают с теми ценностями, которые реально наличествуют в нашей национальной традиции. То есть с ценностями традиционной православной этики в сочетании с ценностями справедливости и солидарности.

Наконец, Щипков говорит о строительстве на основе этих ценностей нации и национального государства. "Совершенно очевидно, – пишет он, – что нация не может существовать только на контрактных началах, как утверждает классический либерализм. Тем более, нация не может состояться как некий политический1 "проект" (неолиберальная доктрина). Без традиционной этики не складывается пазл благополучной политической системы. Государство либо распадается, либо живет угнетением собственного народа. Задача консерваторов – изменить этот сценарий".

Говоря эти слова, Щипков не просто выступает в роли "этнического предпринимателя" в смысле Бенедикта Андерсона. Он выступает также как носитель традиции русского этнического национализма.

Не гражданского национализма, наивно полагающего, что людей, принадлежащих к разным, зачастую плохо совместимых, этническим традициям, может объединить в единый народ общее гражданство. Но и не биологического национализма, не менее наивно предполагающего, что в один народ людей может объединить только "общая кровь".

А именно национализма этнического, национализма "языка, почвы, истории и культуры". Национализма полагающего, что в единый народ может объединить только общая традиция.

Вот, собственно, все, на мой взгляд, основные идеи рецензируемого текста, если не считать небольшого отступления, в котором автор рассказывает о, весьма близких русской лево-консервативной традиции, духовных движениях в дореволюционной и межвоенной Германии.

Я бы добавил к этому очерку аналогичный об Испании. Например, основатели фаланги придерживались весьма близких взглядов. В отличие от перехватившего, воспользовавшись их гибелью, их лозунги, генералиссимуса Франко. Здесь же я упомянул бы и убитого по приказу Гитлера австрийского канцлера Дольфуса и т.д. Но это, в общем, частности.

Заканчивает свой текст Щипков двумя первоочередными призывами организационного характера, адресованных русским левым консерваторам: "Вернуть себе идею социальной справедливости, монополия на которую остается в руках коммунистов" и "Перехватить у либералов семантическую власть и присутствие в медиасфере".

И добавляет: "решение первой задачи сильно облегчит решение второй". В другом месте он пишет по тому же поводу о необходимости "расцепить в сознании обывателя "коммунизм" и "социализм" некогда слитые в единое целое советским и постсоветским агитпропом". И прогнозирует "как только понятие "социализм" окажется "на свободе", то есть станет автономным, оно тут же начнет дрейфовать в поле консервативной идеологии.

По его мнению "пока удержать это движение удается, но уже с большим трудом", И тут я снова хочу поспорить с автором. Я разделяю предложенную им постановку задач. А вот приведенным в прошлом абзаце ее обоснованием не согласен. Причем не согласен сразу по трем пунктам.

Во-первых, "удержать" не удалось, причем достаточно давно. В этом пункте мое основное разногласие со Щипковым. Я уверен, и писал об этом много раз, что лево-консервативное большинство сложилось у нас уже к концу Перестройки. И его проблема, состоит не в неотчетливости лево-консервативных взглядов большинства нашего народа. Может, эти взгляды и не стопроцентно осознаны и, в чем-то, эклектичны. Но любой честный соцопрос их достоверно обнаруживает.

Проблема, на мой взгляд, в дефиците политического меню. В отсутствии общественно-политических сил, за которыми это большинство могло бы и захотело бы пойти.

Сегодня лево-консервативное большинство нашего народа почти полностью покрывается суммой "путинского большинства" с электоратом "системной оппозиции" – КПРФ, ЛДПР и СР. "Почти", потому что лево-консервативных взглядов придерживаются и многие абсентеисты.

Но "где взять такую партию" совершенно непонятно. И это приводит меня ко второму возражению. Я неоднократно пытался "расщепить социализм и коммунизм", участвуя в создании и деятельности социал-демократических и социалистических партий. И ни разу у меня ничего ни вышло. То по организационным причинам, то по идеологическим.

"По идеологическим" – это значит, что в ряде некоммунистических левых проектах возобладал вовсе не "тренд к консерватизму", а, наоборот, тренд к либерализму, чтобы не сказать, к "демшизе". И за консервативные взгляды меня там честили "красно-коричневым".

И наоборот, мой акцент на социальной справедливости и солидарности явно не прибавил мне популярности и в "младоконсервативном кружке".

И тут я перехожу к третьему возражению. Щипков, мне кажется, по причинам, о которых я уже говорил, явно недооценивает реальный тренд к консерватизму в КПРФ. Я бы даже сказал, что КПРФ сегодня, на мой взгляд, ближе всего к лево-консервативной идеологии. Другое дело, что этому тренду, и тут я со Щипковым полностью согласен, катастрофически мешают "советский язык", "советская ностальгия" и культ "советско-коммунистических святынь" типа Мавзолея.

Но, так или иначе, и первая и вторая задачи из поставленных Щипковым нуждаются для своего решения в организационном механизме. По-моему, первым шагом к их решению мог бы быть экспертный "Лево-консервативный клуб".

Я предложил эту идею Щипкову, но он, не возражая по существу идеи, сказал, что не умеет делать такие проекты. Полагаю, что идеальным решением могло бы быть создание такого клуба на базе сайта Политконсерватизм.ру или иной близкой платформе.


Виктор Милитарёв
Источник: " Русская idea "