Лента: Общество

Мишель Ельчанинофф — преподаватель философии, заместитель главного редактора журнала Philosophie Magazine, специалист по феноменологии, русской философии и Достоевскому, которому посвящена его последняя книга, Le Roman du corps, (Ноябрь 2013, изд. Jérôme Million). В июньском номере Philosophie Magazine вышла его статья «Быть Владимиром Путиным».

RFI: Существует ли философия Владимира Путина? И как получается, что привластные круги получают в подарок, подлежащий обязательному чтению, книги Ильина и Бердяева?

Мишель Ельчанинофф: Когда я начал исследование о философских идеях, которыми вдохновляется президент Российской Федерации, многие мои собеседники утверждали, что там лишь один двигатель — деньги и власть. Я подумал: с одной стороны, и денег, и власти у Владимира Путина уже в избытке, а то, что он желает оставить в Истории — это след, выражающийся в расширении русских земель. Так что есть идея следа в Истории, а не только деньги и власть.

С другой стороны, определить философскую доктрину Владимира Путина в настоящее время просто невозможно — мы ничего об этом не знаем. Напротив, то, что мы можем определить — это чисто философские основания, составляющие идеологическую базу его риторики и его действий.

И тут, на мой взгляд, можно найти философов, которые позволяют выстроить эту риторику и эти действия. Надо отметить, что с момента его возвращения к власти в 2012 году Владимир Путин демонстрирует идеологически очень выстроенные риторику и действия, за которыми должны стоять источники. Это, в частности, некоторые русские философы, о которых мы поговорим, которых он цитирует в своих речах и которых, вслед за тем, читают в кругу, приближенном к Владимиру Путину.

— Каковы же эти корни?

— Мне думается, надо различать три уровня, три взаимосвязанных момента. Прежде всего, я думаю, Владимир Путин, с его очевидным советским бэкграундом, развил консервативную идеологию. Это он смог сделать при помощи своего друга Никиты Михалкова, который многое сделал для реабилитации русского философа Ивана Ильина.

Иван Ильин родился в 1883 году и умер 1954, был убежденным антибольшевиком, крупным специалистом по Гегелю, автором философских работ по Гегелю. Советская власть изгнала его из России в 20-х годах. Он жил в Германии, в Швейцарии и был идеологически близок кругу офицеров белой гвардии. Это означает, что это была ярая антикоммунистическая философия, а также антитолстовская философия — он написал очень значительную книгу о концепции Толстого о непротивлении злу насилием.

По Ильину, нужно уметь сопротивляться насилию насилием, то есть, иногда применять силу. И, наконец, у него есть политическая философия, связанная с идеей вождя, которого единодушно одобряет народ, который воплощает идею естественной демократии. То есть, Ильин, с одной стороны, критикует большевизм, но, с другой стороны, он критикует западную демократию, которую считает чисто математической и формальной. Он полагает, что Россия должна создать после падения большевизма некую новую демократию, возглавляемую вождем, обожаемым народом.

— Есть некий диссонанс в том, что Путин опирается на Ильина, на антибольшевстское произведение. Мы знаем, что крушение Советского Союза он назвал величайшей катастрофой ХХ века. К тому же, вы говорите, что Ильин — антитолстовец. А если помните, однажды Путин сказал, что единственный человек, с которым он хотел бы беседовать — это Ганди.

— Вот тут мы понимаем, что если у Путина есть философия, она имеет чисто прагматическое приложение. То есть, у разных философов Путин будет заимствовать то, что его интересует, чтобы создать некую идеологию, иногда бессвязную, которой он хочет пропитать российскую власть.

С одной стороны, у Путина есть советская составляющая, а с другой — он восхищается таким философом, как Ильин, просто потому, что Ильин предлагает формулу сплава демократии с авторитаризмом, которая стала путинской формулой. Путин оставляет без внимания ильинский антибольшевизм и берет у него то, что ему подходит, то есть, политическую формулу.

Что касается Толстого, я думаю, Путин изменился, теперь Ганди не может больше быть для него моделью, поскольку он считает, что тем, кого он называет «украинскими фашистами», нужно отвечать силой, и нужно иногда давать энергичный ответ. В этом прагматический подход Путина к философии.

Итак, первый пункт — Иван Ильин, который ратует за консерватизм, за идею сильного вождя, которым восхищается народ, за консервативные ценности для Европы: защита семьи, патриотизм, защита церкви, традиционных ценностей. И Путин совершенно ясно высказывал в своих выступлениях, что он защищает сегодня консервативную идеологию, которая состоит в сопротивлении пресловутому «либерализму» Запада.

Второй пункт — это то, что можно назвать «русским путем». Это идея, в соответствии с которой Россия не отстает от Запада, Россия — не страна, которой надо европеизироваться, чтобы стать «нормальной» страной, а страна, у которой своя собственная миссия.

Тут Путин возрождает очень древнюю традицию — славянофильскую, в частности, традицию «второго поколения» славянофилов — Николая Данилевского, который написал знаменитую книгу в 1869 году под названием «Россия и Европа», в которой объясняет, что Россия — не Европа, что Россия не может быть частью Европы, но что Россия должна быть противовесом Европе. То есть, у России свой собственный путь.

— Тут нельзя не упомянуть проект новой культурной политики России, в которой — в ее первом варианте — присутствует фраза, шокировавшая общественное мнение — «Россия — не Европа». Эта концепция снова выдвигается на авансцену?

— Этот документ, действительно, является несколько инфантильной, несколько утрированной, но довольно точной интерпретацией идеологии Путина. Текст, который вы приводите, пестрит цитатами Владимира Путина и интерпретирует в неполиткорректной, преувеличенной, несколько неосторожной манере риторику Путина.

Тут присутствует идея, в соответствии с которой у России другая история, другая миссия, другие ценности, нежели те, что царят в Западной Европе. И Россия должна играть собственную роль, которая состоит в том, чтобы предложить иной путь, основанный на традиционных ценностях, совершенно отличный от того, что называется «западничеством».

— В тексте утверждается, что нам не нужны мультикультурализм и толерантность. А именно это — одно из оснований Европы, нашего общественного мнения, нашей нынешней культуры. Дмитрий Быков анализировал этот текст с большим юмором, присущим ему, и пришел к заключению, что они говорят «мультикультурализм и толерантность», а подразумевают «гей-пропаганда». Мы понимаем, что каждый раз пишется одно, а речь идет о совсем другом.

— Что забавно, это то, что этот текст, продвигаемый как российский закон, пестрит иностранными словами — американизмами, маркетинговыми терминами американской политики. Этот текст, утверждающий, что Россия — не Европа, не Запад, имитирует и изобилует западной лексикой.

Кроме того, навязчивая идея части российских элит — это сексменьшинства и однополые браки. Интересно то, что это очень слабый текст, поскольку это текст оборонительный: вместо того, чтобы предлагать грандиозные проекты для российской культуры, он концентрируется на общественных реалиях и общественных реформах, которые не являются фундаментальными во всем мире, а связаны с вопросом сексуальных меньшинств и их прав. В частности, с вопросом однополых браков.

Интересно, что, критикуя толерантность, критикуя мультикультурализм, автор этого текста нацелен на то, что его сильно шокирует — гомосексуализм и факт, что гомосексуалисты могут иметь права. И его навязчивая идея — это детали западноевропейской жизни.

Все происходит так, как будто культурная политика в России не строится на своем собственном величии (это величие реально и неоспоримо — русская культура не нуждается в защите подобного рода), этот текст не основывается на положительных ценностях русской культуры, а является реакцией на то, что расценивается как «западная опасность». И в этом слабость этого текста.

— Это был второй уровень. А третий?

— Второй уровень — это, действительно, этот пресловутый «русский путь», отличный от пути европейского. Третий уровень — это идеология, с которой мало знакомы на Западе, но очень известная в России и в постсоветском мире. Это «евразийство». Евразийство — это движение, появившееся у русских мыслителей-эмигрантов в 1920-х годах во многих городах Европы, в частности в Праге, Берлине или Париже. Евразийство состоит в изображении России, находящейся не в Европе и не в Азии, но на перепутье. То есть — некий третий континент. Континент, который не разделен Уралом, но соединен им.

Идея этих мыслителей 20-х годов состояла в том, что татаро-монгольское иго не было трагедией для России, а, напротив, позволило проявить азиатский дух, аспект русского континента, Евразийского континента. И сегодня нужно вернуться к этому евразийскому духу России посредством объединения всех народов этого континента. Евразийство — это концепция, по которой сегодня можно построить империю, еще более обширную, чем Российская Федерация, империю, где перемешаны Восток и Запад вокруг этой идеи России как третьего континента.

Сегодня две вещи воплощаются в нынешней риторике — с одной стороны, это политика Путина строительства Евразийского союза. Это большой геополитический проект Владимира Путина, в котором нужно собрать народы Киргизстана, Казахстана, Белоруссии, Армении, желательно — Украины. Огромный проект.

И сегодня идеолог, очень известный в России и во всем мире, Александр Дугин, позиционирует себя как провозвестника «нео-евразийства», ставит себе целью создание Евразийского союза в качестве противовеса Атлантическому союзу, который является «американо-европейской империей». Такие идеологи, как Александр Дугин, полагают, что будет война между Евразийской империей, которую строит Владимир Путин, и Атлантической империей, которая объединяет все демократические страны Западной Европы.

— Владимир Путин цитирует имя Бердяева. Что он находит в творчестве этого философа?

— Он может отталкиваться от текста, который называется «Философия неравенства», где содержится идея об иерархиях, которые надо уважать. Но, действительно, он иногда цитирует Бердяева, что противоречит здравому смыслу, когда Путин употребляет имя Бердяева в своих выступлениях, как утверждают все специалисты по Бердяеву.
Русский философ Николай Александрович Бердяев

Бердяев — сторонник свободы творчества, философ свободы вероисповедания, философ, который объясняет, что основной источник бытия — творчество и свобода. В этом он опирается, естественно, на «Великого инквизитора» Достоевского. Таким образом, подводить Бердяева в качестве базы под мировоззрение Путина — это противно здравому смыслу. И лучший пример этого противоречия — это то, что певицы из Pussy Riot сылаются на Бердяева, когда утверждают, что в момент исполнения их панк-молебна в церкви не могло идти речи о кощунстве, а это был акт свободы вероисповедания. Творческая молитва, таково их мнение.

Во всяком случае, Путин иногда обращается к некоторым философам несколько поверхностно. Видимо, его спичрайтеры, которые пишут тексты его выступлений, пытаются включить иногда философов, которые не имеют к этому никакого отношения.

Нужно отметить, что русская философия — чрезвычайно богатая и плодовитая. Начиная с Владимира Соловьева и до философии ХХ века, которая выжила при советской власти, русская философия не имеет никакого отношения к национализму, не имеет никакого отношения к философии прославления власти «князя». Но у этих больших имен, таких, как Николай Бердяев, Леон Шестов, софиологи и др. — это, наоборот, философия свободы и творчества, которая не может включаться в государственническую идеологию, которую выстраивает Путин, опираясь исключительно на философов, которые могут ему быть полезны.

— Окружение Путина заявляет, что Россия — не Европа, а Марин Ле Пен говорит: «Я и Путин, мы разделяем одинаковые европейские ценности». Вы цитировали Ильина, который говорит о лидере, о вожде одновременно демократическом и авторитарном. Известно также высказывание лидера австрийских крайне правых о том, что Путин — это демократ с долей авторитаризма. Есть ли связь между философией европейских крайне правых и Путина?

— Это очень сложно, и нужно понимать, что такое Европа. Для мыслителей, близких власти, Россия — не Европа в том смысле, что Россия выбивается из ряда этого либерального целого, каким является Европа. У России — собственные ценности. Но для этих мыслителей Россия — это будущая истина Европы. Россия должна поведать народам Европы истину о Европе, которую они забыли.

С одной стороны, это то, что она — христианская. То, чего Европа сегодня не принимает по своим собственным причинам, но что Путин декларирует, заявляя, что у Европы — христианские корни, и я, по крайней мере, это признаю.

Во-вторых, как утверждает Дугин, сегодня Путин воплощает греко-римские корни, то есть имперские корни Европы. Идея состоит в том, что Россия — не сегодняшняя Европа (он ее считает слабой, отрицающей этноцентризм, растерянной, не имеющей убеждений, отваги и т. д.), а Россия — это будущее Европы в том смысле, что она должна открыть совершенно потерянной нынешней Европе ее подлинную природу, ее корни, которые являются христианскими, греко-римскими.

Стратегия Путина и его окружения в этом направлении — это завязать тесные связи с крайне правыми и популистскими европейскими партиями, например, связи личные — приглашать, к примеру, в Госдуму французский «Национальный фронт». Короче, завязать связи с «Национальный фронтом», чтобы он стал передаточным механизмом идеи, в соответствии с которой сегодняшней Европе нужно вспомнить о своей природе, которая является идентификационной.

Битва, которая начинается сегодня между Европой идентичности, Европой, основанной на христианстве, на христианской империи, с одной стороны (это идея Путина, которую разделяют крайне правые и популисты), и, с другой стороны, демократическим видением Европы, где Европа не является христианской империей, но где философские, христианские ценности и ценности иных традиций строят демократическую Европу. То есть, разгорается борьба ценностей, которая будет только разрастаться, как мне кажется, которая будет все более обостряться, между видением идентификационным и видением демократическим Европы.

— Путин — это Жанна д’Арк будущего?

— Путин сегодня имеет, на мой взгляд, видение истории, основанное на определенных философах и идеологах, и рассчитывает навязать это видение истории через своих посредников всем народам Европы.

— Представим себе, что россияне уверовали, что Россия — не Европа. Россия больше не в Страсбурге, обрублены связи с Европой, изгнали Платона, забыли Гомера... А для Европы Россия — это по-прежнему Европа? Ведь даже Советский Союз, при всей своей закрытости, неизбежно оставался филиалом европейской культуры.

— Тут тоже возможны два подхода. Для многих европейцев Россия — не Европа, а некое зачарованное царство, то волшебное, что на Западе обожают называть «русской душой». И вот уже более ста лет мы упиваемся этим романтизмом, где русские — не европейцы, но смесь скифов, людей поствизантийского Востока и ужасающих и, в то же время, привлекательных кочевых орд. Короче, в европейской культуре зачастую любили (возьмите ориентализм в западноевропейской живописи) отстранять Россию от Европы.

Но, конечно, есть другая европейская культура, чьи наследники сегодня, к счастью, активны, которые лучше знакомы с Россией и знают, что Россия — глубоко европейская страна в том смысле, что великие русские писатели были тем более страстно русскими, чем больше они любили Европу. Достоевский, один из величайших представителей русской культуры, перед самой своей смертью произнес речь о Пушкине в 1880 году, где объяснял, что Россия — это смесь специфики и полнейшего европеизма, то есть Россия — тоже Европа.

И утверждать, что Россия — не Европа, это значит оторваться от части русской культуры. И когда в тексте министерства культуры объясняется, что Россия — не Европа, на самом деле это ведет к исключению тех русских, которые считают, что Европа — это тоже их дом. Исключают, в некотором смысле, Пушкина, исключают Тургенева, само собой разумеется, западников, отчасти исключают Достоевского.

То есть, когда хотят отделить Россию от Европы, впадают в романтизм, который, на мой взгляд, не имеет отношения к реальности, к связям двух сторон. А также впадают в забвение определенных страниц русской культуры. Так что я думаю, что для части европейцев Россия — не Европа в связи с наивным романтизмом. А для другой части европейцев Россия — Европа, поскольку является существенным моментом нашей общей культуры.

— Будем надеяться, что те, кто считает, что Россия в культурном плане — Европа, более многочисленны, поскольку мы часто наблюдаем вокруг нас, что как только Россия выдвигает некую норму ценностей, в Европе тут же ужасаются: «Они сошли с ума!». То есть, европейцы немедленно полагают, что Россия ушла за грань нормальности, а должна вообще-то была быть, как они.

— Именно в этом и состоит ответственность Западной Европы в отношении России. Абсурдно утверждать, что Путин и русские одни в ответе за то, что им не нравится в Европе. Мы, западноевропейцы, сами отвечаем за наши взаимоотношения с Россией.

И тут надо выбирать, между разрушительным, совершенно выдуманным романтизмом, который отбрасывает Россию на полюс безумия, и здоровым, мужским (по утверждению Бердяева) видением России, в соответствии с которым Европа — не Европа без России. Такой выбор предстоит.

И мне кажется, идеологи из окружения Путина сегодня хотят оторвать Россию от Европы и увлечь ее к этому фантасмагорическому полюсу, и роль европейских интеллектуалов в том, чтобы интенсифицировать диалог с Россией, чтобы дать ей понять, что все мы, все европейские культуры — звенья единой культурной цепи.

— То есть нужно ожидать от России, и даже требовать, чтобы она соблюдала наши общие ценности?

— Конечно. Нужно, чтобы российские руководители поняли, что идеология «русского пути» — это признак слабости, а не силы. Я настаиваю на этом, потому что философия, которая утверждает, что у России особый путь, это, прежде всего, результат страха перед европейской культурой. Нечего бояться европейской культуры, как будто европейская культура — это засилье Макдоналдса и американского кино. Европейская культура — это диалог с русской культурой, и бояться тут нечего.

Поэтому текст, о котором мы говорили, текст министерства культуры — это текст страха, текст реакции, текст, который фантазмирует на тему однополых браков, на тему отрицания этнической идентичности, на тему слабости Запада. И более здоровый подход Запада мог бы донести до России, что европейская демократия, даже если она сталкивается с трудностями, жива, включает в себя различные культуры и очень сильна.


Гелия Певзнер
Источник: "Русская служба RFI "