Лента: Общество

Субъекты общественных процессов — не индивиды, а общности, собранные и воспроизводимые на какой-то матрице. Состояние всей системы общностей, соединенных в общество, — один из главных факторов безопасности страны. Их воспроизводство и развитие — одна из главных функций государства.

Как и в отношении понятия народ, обыденное представление об обществе проникнуто эссенциализмом. Это значит, что мы думаем о нем как о вещи — массивной, подвижной, чувственно воспринимаемой и существующей всегда. Критики такого представления пишут: «Можно констатировать, что подавляющее большинство социологов отождествляют социальную группу с “субстанцией” — множеством людей, границы которого тем или иным способом конструирует научное сообщество».

В стабильное время с этим можно мириться, а во время бурных изменений надо рассматривать общество как сложную систему, которая не возникает «сама собой» и не существует без необходимых условий. Общество надо конструировать и создавать, непрерывно воспроизводить и обновлять. Общество находится в процессе непрерывного изменения, так что в динамическом взаимодействии переплетаются интеграция и дезинтеграция — как отдельных элементов, так и всей системы в целом.

1. Состояние российского общества

Общий кризис индустриального общества отмечен преобладанием процессов дезинтеграции обществ. В 2002 году А. Турен таким образом сформулировал вызов, перед которым оказалось обществоведение в ходе кризиса индустриализма:

«Мир становился все более капиталистическим… Это привело к дезинтеграции всех форм социальной организации, особенно в случае городов. Распространился индивидуализм. Дело идет к исчезновению социальных норм, заменой которых выступают экономические механизмы и стремление к прибыли.

Главной проблемой социологического анализа становится изучение исчезновения социальных акторов, потерявших под собой почву или из-за волюнтаризма государств, партий или армий, или из-за экономической политики, пронизывающей все сферы социальной жизни. В последние десятилетия в Европе и других частях света самой влиятельной идеей была смерть субъекта».

Вывод, трагический для современной цивилизации: смерть субъекта. Исчезновение социальных акторов, то есть, коллективных субъектов общественных процессов. Это новое состояние социального бытия, мы к этому не готовы, а осваивать эту новую реальность надо срочно. Глубина и разрушительность этого кризиса «в Европе и других частях света» не идет в сравнение с тем, что переживает Россия.

Кризис российского общества, перешедший в 1991 году в острую стадию, потряс всю эту систему, все ее элементы и связи. Период относительной стабилизации после 2000 года сменился в 2008 году новым обострением. Одна из главных причин глубины кризиса в том, что в России произошла глубокая дезинтеграция общества. Здесь мы не будем обсуждать причины, по которым многие структуры и связи советского общества к 80-м годам ХХ века оказались очень уязвимыми к «культуральным» (идеологическим, информационно-психологическим) воздействиям. Они как будто удовлетворительно служили в стабильной ситуации «застоя», но были легко демонтированы при лавинообразном кризисе.

Этот процесс был запущен перестройкой и реформами 1990-х годов, маховик его был раскручен в политических целях — как способ демонтажа советского общества в целом. Но остановить этот маховик после 2000 года не удалось (если такая задача вообще была осознана и поставлена) — он начал крушить вообще все общности уже постсоветской России, кроме антисоциальных. Сейчас диагноз состояния системы общностей (социокультурных групп) стал актуальной и срочной задачей.

В 1999 г. исследователи этого процесса писали:

«Социальная дезинтеграция понимается как процесс и состояние распада общественного целого на части, разъединение элементов, некогда бывших объединенными, т.е. процесс, противоположный социальной интеграции. Наиболее частые формы дезинтеграции — распад или исчезновение общих социальных ценностей, общей социальной организации, институтов, норм и чувства общих интересов. … Социальная дезинтеграция способствует развитию социальных конфликтов… В настоящее время в российском социальном пространстве преобладают интенсивные дезинтеграционные процессы, размытость идентичностей и социальных статусов, что способствует аномии в обществе».

А. Тойнби писал, что «больное общество» (в состоянии дезинтеграции) ведет войну «против самого себя». Образуются социальные трещины — и «вертикальные» (например, между региональными общностями), и «горизонтальные» (внутри общностей, классов и социальных групп). Это и происходит в России.

В условиях глубокого кризиса, когда система расколов, трещин и линий конфликта является многомерной, классификация общностей не может быть основана только на экономических индикаторах (собственность, доход, обладание товарами длительного пользования и т.д.).
Кластеры отношений, соединяющих людей в группы, выражают именно социокультурные структуры.
Поэтому произошедшие в обществоведении после краха СССР методологические сдвиги не приблизили к пониманию процессов дезинтеграции с их сильными синергическими эффектами.

Надо говорить о социокультурных общностях.

П. Сорокин, говоря об интеграции, исходил именно из наличия общих ценностей, считая, что «движущей силой социального единства людей и социальных конфликтов являются факторы духовной жизни общества — моральное единство людей или разложение общей системы ценностей». Но нынешние социальные страты в России вовсе не интегрированы общими ценностями. Напротив, по ряду ценностей группы складываются по вертикальной оси, пронизывая все страты и соединяя их в «больное общество».

Например, отмечено, что «тревожность и неуверенность в завтрашнем дне присущи представителям всех слоев и групп населения, хотя, конечно, у бедных и пожилых людей эти чувства проявляются чаще и острее». И таких «вертикальных связок» много, и они едва ли не сильнее, чем горизонтальные связи в социальных стратах. Можно сказать, что происходит вертикальное членение общества, а не слоистое.

Социолог культуры Л.Г. Ионин пишет:

«Гибель советской моностилистической культуры привела к распаду формировавшегося десятилетиями образа мира, что не могло не повлечь за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровне, а также на уровне общества в целом…

Болезненнее всего гибель советской культуры должна была сказаться на наиболее активной части общества, ориентированной на успех в рамках сложившихся институтов, то есть на успех, сопровождающийся общественным признанием. Такого рода успешные биографии в любом обществе являют собой культурные образцы и служат средством культурной и социальной интеграции. И наоборот, разрушение таких биографий ведет к прогрессирующей дезинтеграции общества и массовой деидентификации.

Наименее страдают в этой ситуации либо индивиды с низким уровнем притязаний, либо авантюристы, не обладающие устойчивой долговременной мотивацией... Авантюрист как социальный тип — фигура, характерная и для России настоящего времени».

Российское общество переживает процесс дезинтеграции — происходит разрыв связей между общностями и в то же время разрыв связей между членами каждой общности. С другой стороны, идут и процессы интеграции — иногда в виде «сетей взаимопомощи», нередко в болезненных формах (например, в теневой или даже криминальной экономике, в молодежных сообществах типа фанатов или гопников). Динамическое равновесие неустойчиво и может быть резко нарушено, да и деградация, скорее всего, преобладает и ускоряется по мере исчерпания тающего запаса советских ресурсов.

2. Как собираются и скрепляются общности?

Во-первых, для «сборки» общности необходима конструктивная деятельность особой группы, которая выстраивает матрицу будущей общности.

В интервью (1992) П. Бурдье сказал: «Тот особый случай, который представляет собой проблема социальных классов, считающаяся уже решенной, очевидно, чрезвычайно важен. Конечно, если мы говорим о классе, то это в основном благодаря Марксу. И можно было бы даже сказать, если в реальности и есть что-то вроде классов, то во многом благодаря Марксу, или более точно, благодаря теоретическому эффекту, произведенному трудами Маркса».

Надо сказать, что советское образование в этой проблеме не освоило даже заделов Маркса, не говоря уже о Ленине. Маркс постулировал деление людей на классы по их отношению к собственности, но это была научная абстракция сугубо для политэкономии. Более того, Маркс уточнил, что группа людей, объединенная определенным отношением к собственности на средства производства, объективно существует как «класс-в-себе». У этой группы еще не сформировалось самосознания как особой структурной единицы общества. Только с момента формирования субъективного коллективного сознания (например, пролетарского мировоззрения), эта группа являет себя обществу как «класс-для-себя». Это важное уточнение модели, но у нас оно не отложилось. На нем не делали акцента, поскольку оно противоречило упрощенной официальной истории русской революции как пролетарской.

Выдвигается тезис, согласно которому «социальная группа практически существует лишь как субститут группы, способный действовать в качестве практической группы». Отношение между этим субститутом и социальной группой подобно отношению между обозначающим и обозначаемым. Об этом отношении Бурдье писал: «Обозначающее — это не только тот, кто выражает и представляет обозначаемую группу; это тот, благодаря кому группа узнает, что она существует, тот, кто обладает способностью, мобилизуя обозначаемую им группу, обеспечить ей внешнее существование».

Для того чтобы возникло самосознание, должна быть создана внутренняя система коммуникаций (язык, знаковые системы, стиль, каналы передачи информации — в наше время СМИ).

Во-вторых, группа складывается в ходе общей деятельности. В нашем обществоведении не задавались вопросом: класс — реальность или абстракция? Именно западные историки-марксисты (особенно Э. Томпсон в Англии) поставили этот вопрос и пришли к выводу: в определенный исторический период классы — реальность! Они сделали две оговорки, которые именно для нас меняют все дело.

В труде Томпсона «Формирование рабочего класса Англии» (1963) сказано: «Класс есть образование “экономическое”, но также и “культурное” — невозможно дать теоретического приоритета ни одному аспекту над другим». История становления рабочего класса показала, что структура общества складывается из социокультурных общностей.
Было также установлено, что классы образуются, стягивая людей на единой основе, лишь в действии, а именно в классовой борьбе. Важный факт: классовая борьба предшествует возникновению класса, а не наоборот.
В Англии вполне классовая борьба началась в XVIII веке. Но даже и в XIX веке это была борьбой крестьянской общины против нового класса «патронов», отступивших от традиционных понятий справедливости.

В основательном обзоре сказано: «Группу, мобилизованную вокруг общего интереса и обладающую единством действия, нужно производить, создавать путем постоянной целенаправленной работы — социально-культурной и в то же время политической — как через конструирование представлений о группе, так и через репрезентирующие ее институции (от «групп давления», возникающих аd hос, до ассоциаций, обществ и партий)».

Подобные группы, «представляющие» общность (актив), в разных сферах формируются по-разному. Но именно эти группы видны обществу, и их образ — язык, поведение, ценности и интересы, образ действий — приписывается стоящим за их спиной общностям. Если такая группа не образуется, то общность не видна, а значит, ее как социального явления не существует, ибо она не имеет канонического образа «самой себя» и не может обрести самосознания. Она остается, перефразируя Маркса, «общностью в себе».

Таким образом, в-третьих, общность не только должна иметь актив, который формирует ее самосознание, представляет ее обществу и организует ее общественную деятельность (например, борьбу за ее интересы и идеалы). Общность еще должна быть постоянно в поле зрения общества, о ней должны говорить и ее установки обсуждать граждане. «То, что не присутствует в СМИ, не существует».

3. Процесс дезинтеграции общества

Рассмотреть этот процесс надо, чтобы представлять себе варианты «сборки». Она требует знания о внутренних связях общностей, характере поломок и разрушений. В технике такое знание достигается анализом аварий или при экспериментах, в обществе — при изучении социальных катастроф как «незапланированных экспериментов».

Первым объектом демонтажа общностей, еще во время перестройки, стал народ (нация). Это привело к повреждению или разрушению многих связей, соединявших граждан в народ помимо этнических. В результате сразу же началась деградация внутренних связей каждой отдельной общности (профессиональной, культурной, возрастной). Совокупность общностей как элементов общества потеряла «внешний скелет», которым для нее служил народ (нация). Была утрачена скрепляющая народ система связей «горизонтального товарищества», которые пронизывали все общности — и как часть их «внутреннего скелета», и как каналы их связей с другими общностями.

Прежде всего демонтажу были подвергнуты профессиональные общности, игравшие ключевую роль в поддержании политического порядка. Для советского строя таковыми были, например, промышленные рабочие («рабочий класс»), интеллигенция, офицерство, правоохранительные органы.
Грубо говоря, для распада любой социокультурной общности достаточно разрушить три скрепляющей ее структуры — когнитивную (понятийный аппарат, картину мира и самосознание), информационную (каналы передачи сообщений внутри общности и с внешней средой) и нормативную (правовые и нравственные нормы и правила социальных отношений в общности и в обществе в целом). Когнитивная структура, соединяющая население в общество, была разрушена на удивление быстро. Социолог пишет (2012): «Общество постепенно отучили размышлять. Эта усиливающаяся тенденция принимается без возражения и им самим, так как осознание происшедшего приводит к глубокому психологическому дискомфорту. Массовое сознание инстинктивно отторгает какой-либо анализ происходящего в России».

Сразу были ослаблены или ликвидированы многие механизмы, сплачивающие общности. Например, такие простые укорененные социальные формы сплочения, как общее собрание трудового коллектива (аналог сельского схода в городской среде). Были повреждены инструменты системной памяти общностей — необходимого средства для их сплочения. Политическим инструментом разрушения самосознания профессиональных общностей стало резкое обеднение населения. Директор Центра социологических исследований РАГС В.Э. Бойков писал в 1995 году: «В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на основную массу населения и придушившие людей, вызывают в российском обществе социальную депрессию, разъединяют граждан и тем самым в какой-то мере предупреждают взрыв социального недовольства».
Так политический режим с помощью пауперизации приобрел «социальную терпимость» граждан ценой распада общества.

В социологии отложилась летопись разрушения главных общностей посредством их неожиданной пауперизации. Такое состояние общества стабилизировалось. Общие выводы подтверждены социологами и в 2009 году: «В настоящее время формы социального неравенства структурализованы, фактически закреплены институционально, ибо касаются распределения власти, собственности, дохода, других общественных отношений».

Самосознание социокультурных общностей разрушалось и «культурными» средствами — в ходе кампании СМИ, которую вполне можно назвать операцией информационно-психологической войны. О.А. Кармадонов в большой работе (2010) так пишет о «направленности дискурсивно-символической трансформации основных социально-профессиональных групп в годы перестройки и постсоветской трансформации»:

«Как следует из представленного анализа, в тот период развенчивались не только партия и идеология. В ходе “реформирования” отечественного социума советского человека убедили в том, что он живет в обществе тотальной лжи. Родная армия, “на самом деле” — сборище пьяниц, садистов и ворья, наши врачи, по меньшей мере, непрофессионалы, а по большей — просто вредители и убийцы, учителя — ретрограды и садисты, рабочие — пьяницы и лентяи, крестьяне — лентяи и пьяницы. Советское общество и советские люди описывались в терминах социальной тератологии — парадигмы социального уродства, которая, якобы, адекватно отображает реалии. Это, разумеется, не могло пройти бесследно для самоощущения представителей этих общностей и для их социального настроения, избираемых ими адаптационных стратегий — от эскапизма до группового пафоса.

Происходила массированная дискредитация профессиональных сообществ, обессмысливание деятельности профессионалов».

Основные профессиональные общности были выведены в «социальную тень», а упоминания о них были крайне негативными. Помимо нанесенного им удара реформы (обеднение), СМИ разрушили их самосознание, надев на каждую общность трудящихся «образ зла». Рассмотрим кратко примеры.

Рабочие[1]

Первый удар, по этой общности, состоял в ее дискредитации. О выведении в тень рабочих (уже в 1985 году) сказано: «Драматичны трансформации с группой рабочих — в референтной точке 1984 года они занимают максимальные показатели по обоим количественным критериям. Частота упоминания — 26% и объем внимания — 35% относительно обследованных групп…

В 1985 году резко снижаются частота упоминания и объем внимания к рабочим — до 3 и 2% соответственно… Был период почти полного забвения — с 1999 по 2006 год индексы по обоим параметрам не поднимались выше 0,3%...

Работают символы и символический капитал. Утратив его, рабочий класс как бы «перестал существовать», перешел из состояния организованного социального тела в статус дисперсной и дискретной общности, вновь превратившись в “класс в себе” — эксплуатируемую группу людей, продающих свою мускульную силу, озабоченных выживанием, практически не покидающих область социальной тени, то есть, лишенных санкционированного поощрения в виде общественного внимания».

Второй удар нанесла приватизация промышленных предприятий. В 1990-е годы страна пережила деиндустриализацию, а рабочий класс, соответственно, деклассирование. В короткий срок контингент рабочих России лишился статуса и сократился вдвое.

Была прекращена общественная деятельность рабочих как трудового коллектива — были ликвидированы его полномочия в участии управлением предприятия. Социологи пишут: «Произошло практически полное отчуждение рабочих от участия в управлении на уровне предприятий, выключение из общественно-политической жизни в масштабах общества… Российские работодатели демонстрировали буквально иррациональную нетерпимость к участию рабочих в управлении. Происходит “разрушение статуса социальной группы”».

Был полностью разрушен «актив» рабочих — «кадровые рабочие», составлявшие рабочую элиту предприятия. Они были группой, представляющей рабочих в обществе и государстве, хранительницей социальных и культурных норм. В 1990 году в России из общей численности рабочих высококвалифицированных было 38%, а в 2007-м всего лишь 5% (для сравнения: в США — 47%).

В настоящее время «рабочий класс» существует лишь латентно, не представляя собой социальную и политическую силу. Рабочие вновь стали группой-в-себе — они порознь в России есть, а общность демонтирована.

Процессы дезинтеграции других общностей (крестьян, интеллигенции, офицерства и др.), в принципе, протекали сходным образом. Коротко отметим изменения в трех больших общностях.

Крестьянство

Судьба его, в принципе, схожа с судьбой рабочего класса, хотя во многих отношениях тяжелее. В 2008 году член Совета Федерации РФ С. Лисовский сказал: «Мы за 15 лет уничтожили работоспособное население на селе». Надо же вдуматься в эти слова! Уничтожили…

О.А. Кармадонов пишет: «В худшей [чем рабочие] ситуации оказались крестьяне. В 1984 году группа занимала в медийном дискурсе «АиФ» 11 и 13% по объему и частоте упоминания соответственно. После повышения обоих распределений до 16 и 14% соответственно в 1989 году, что было связано с надеждами на развитие фермерских хозяйств и спорами о приватизации земли, показатели не поднимались выше 4% (2001), а в 2008 году составили менее 0,3% по обоим критериям… Крестьяне, как и рабочие, вытеснены в социальную тень и характеризуются негативными символическими образами».

За годы реформы Россия утратила 7 миллионов организованных в колхозы и совхозы квалифицированных работников сельского хозяйства. Их осталось 1,9 миллиона, и еще 0,3 миллиона фермеров. И темп сокращения этой общности не снижается.

Реформа превратила село в огромную депрессивную зону с глубокой архаизацией хозяйства и быта — оно «отступило на подворья». Между современным индустриальным аграрным производством и архаичным подворьем — не только экономическая, но и культурная пропасть. Она травмировала массовое сознание. Три четверти сельскохозяйственных работ выполняется сейчас ручным и конно-ручным способом.

В работе социологов 2007 года сказано о 1990-х годах: «Почти у половины аграрного населения доход был в пределах 5–27% от величины прожиточного минимума. В 2001–2007 годах он несколько вырос, но у 4/5 все еще ниже уровня прожиточного минимума».

Катастрофа крестьянства усугубляется той социал-дарвинистской трактовкой, которую ей дают идеологи реформы. Новые латифундисты в отношениях с бывшими колхозниками проявляют неожиданные наглость и хамство.

Фермеры выделились из общности крестьян и заняли особую социокультурную нишу. Они были сельской элитой, образованным составом сельского населения. Они были и активной группой, представлявшей российское крестьянство на общественной арене. 34,2 тысячи фермеров имеют высшее профессиональное образование, 4,8 тысячи — незаконченное высшее образование, а 46,6 тысячи — среднее специальное. Изъятие из общности крестьян такого числа специалистов и превращение их в мелких хозяев на клочке земли — удар по социальной структуре деревне. Крестьяне лишились представительства и языка.

Интеллигенция

Переживает дезинтеграцию интеллигенция — системообразующая для России общность. Она замещается «средним классом», новым социокультурным типом с «полугуманитарным» образованием, без жестких профессиональных рамок[2]. Социологи пишут: «Ситуация сложилась таким образом, что мы “потеряли” средний класс интеллектуалов и интеллигенции (так называемый новый средний класс) и получили средний класс предпринимателей (старый средний класс)».
Эту общность вытолкнули в «социальную полутень», что нанесло ей тяжелую травму и сразу деморализовало ее.
Вот изменение статуса двух массовых групп интеллигенции — врачей и учителей: «Специфична дискурсивно-символическая трансформация врачей. Анализ “АиФ” 1984 года показывает положительное к ним отношение — 88% сообщений такого характера… Объем внимания составлял 16%, частота упоминания –11%.

В 1987 году показатели обрушиваются до 0,1%. После этого освещение группы в медийном дискурсе приобретает нестабильный характер, не поднимаясь выше 5% по частоте и 6% по объему… С 1987 года больше пишут о недостатках; врачи становятся “труднодоступными” для пациентов. В 1988 году тенденции усугубляются, появляются первые статьи о врачебных ошибках (доминирующий Д-символ “вредят”), о врачах-мошенниках, нетрудовых доходах (доминирующий К-символ «преступники”)… В 1989 году появляются статьи о халатности и безответственности врачей... В 1993 году вновь доминируют термины “непрофессиональные”, “вредят”…

На протяжении 2002, 2004, 2006, 2007 годов доминируют символы исключительно негативной окраски: “преступники”, “дилетанты”, “убийцы”… Тем самым, наряду со снижением количественных показателей освещения группы врачей в текстах “АиФ”, происходила и негативизация их символических характеристик; «профессионалов» превращали в “дилетантов” и “мошенников”».

Краткий вывод из описаний учительства таков: «Сегодня мы имеем совершенно иные образ и суть учителя, нежели в 1984 году. Уважаемый, авторитетный, высококвалифицированный, молодой, полный сил советский учитель сменился стареющей, малообеспеченной, уставшей от жизни учительницей».

В целом, к 2005 году вывод социологов вполне определенный: «Этот деструктивный процесс [социально-структурная трансформация общества] особенно коснулся изменения социального статуса российской интеллигенции, остро ощутившей все негативные последствия экономического кризиса».

Непосредственную угрозу для экономики России представляет деградация инженерного корпуса — самой массовой общности технической интеллигенции. Эта общность в новых социально-экономических условиях теряет свои системные качества — профессиональную этику, социальные нормы и санкции за их нарушение. Красноречивым свидетельством этого процесса стала авария на Саяно-Шушенской ГЭС в августе 2009 года.

По данным всероссийского опроса в мае 2011 года (Левада-центр), на вопрос «Хотели бы Вы уехать за границу на постоянное жительство?» утвердительный ответ дали 33% специалистов, 53% предпринимателей и 54% учащихся и студентов.

Военные

Коротко, несколькими штрихами, наметим картину изменений в офицерстве.

Вот выдержка: «Драматична дискурсивно-символическая трансформация социально-профессиональной группы «военные». Триада — “героизм”, “крепкие духом”, “защищают”, частота упоминания (7%) и объем внимания (10%) — не повторялись после 1984 года. В 1985 году оба показателя падают до 2%, в 1987 — до 1%... В 1990 году позитивная оценочная тональность сообщений “АиФ” о военных уменьшается до 50% (88% в 1989 г.). Нет речи о героизме советского воина. Все сводится к символам “дедовщина”, “недовольные”, “конфликтуют”... Доминирующая символическая триада 1991 года — “развал”, “ненужные”, “уходят”. В 1992 году “развал” дополняется символами “жадные” и “воруют”. Общая негативная тональность символических рядов сохраняется до 1999 года — второй чеченской кампании... Соответственно доминируют символы — “Кавказ”, “отважные”, “воюют”. После завершения той или иной “операции” внимание к группе военных стабильно ослабевало… Возникает впечатление, что армия России либо сражается, либо “зверствует” в казарме».

Была проведена целая кампания по подрыву авторитета и самосознания армии и правоохранительных органов СССР. Армия стала «безопасной» для нового режима, но одновременно утратила и волю защитника Отечества.
Начался отток из армии офицеров — признак распада профессиональной общности. В 1990 году количество рапортов на увольнение возросло по сравнению с началом 80-х годов более чем в 30 раз.
Около 70% — офицеры в возрасте до 25 лет, в большинстве своем дисциплинированные, прилежные, инициативные офицеры (90% из них окончили военные училища на «хорошо» и «отлично»).

С.С. Соловьев, социолог Главного управления воспитательной работы Министерства обороны РФ, пишет в 1996 г.: «Осознание своей причастности к защите Отечества, … выступавшее несомненной доминантой ценностей военной службы,.. в настоящее время воспринимается скорее как громкая фраза, нежели побуждающий фактор. Как личностно значимую ценность ее сейчас отмечают около 17% курсантов, 25% офицеров и прапорщиков и 8% солдат и сержантов»[3].

Следующий удар был нанесен по экономическому и социальному статусу офицерства. Это создало обстановку, немыслимую для вооруженных сил: «За крайне короткое время военнослужащие из категории сравнительно высокооплачиваемой группы населения превратились в социальную группу с низким достатком».

Опросы показывают, что в обществе происходят глубинные процессы переоценки нравственных ценностей воинской службы, особенно среди гражданской молодежи. Воинская служба перестает быть символом мужества, доблести и славы, осознанной необходимостью для каждого гражданина. Многие авторы обращают внимание на деградацию системы социальных норм, скреплявшую общность офицеров и вообще военных. Возникновение «кланово-коррумпированной прослойки в офицерской среде», которая организует и покрывает хищения военного имущества — это свидетельство распада общности.

Травму нанесла программа радикального разрушения «культурного генотипа» советской армии: «Идет формирование утопического и, следовательно, психологически тупикового имиджа профессиональной армии как идеального антипода существующей».

Социологи предупреждают: «Игнорирование моральных стимулов чревато скорым разложением создаваемой профессиональной армии. Анализ мотивационной структуры показал, что у призывников получает распространение психология “наемника”. Значительная их доля намерена заключить контракт на прохождение службы вне России, в том числе в армиях других государств (13,5%), в объединенных Вооруженных силах СНГ (5,6%), в казачьих формированиях (2,1%). Характерно, что свыше 50% желали бы участвовать в военных действиях и готовы служить в любых условиях, только бы больше платили».

Милиция

Очень коротко. Социологи считают главной причиной деградации этой общности коммерциализацию милиции с самого начала 1990-х годов. Вот выводы исследования 2004 года: «В середине 90-х годов появились данные о том, что сотрудники милиции получали дополнительный доход не только за охрану коммерческих структур, частный извоз, но и за выполнение роли консультантов по вопросам безопасности предприятий. Доля имеющих дополнительную работу составляла не менее половины личного состава органов внутренних дел. В целом спрос на платные услуги милиционеров высок: 89% опрошенных заявили, что сотруднику милиции несложно найти дополнительную работу. Только 11% считали, что это сделать сложно…

Какие виды дополнительной работы легче найти милиционерам, а какие труднее?.. Занятия, которые по их природе являются криминальными (плата вместо штрафа, плата с торговцев, плата при проверке документов и др.), по оценкам опрошенных, находятся легче, чем те, которые по их природе никакой криминальности в себе не содержат…

Активная занятость работников милиции коммерческой деятельностью переориентировала милицию как социальный институт с оказания правоохранных услуг жителям страны на оказание тех услуг, которые могут быть оплачены. Сложилась система, когда население в сфере правоохраны обслуживается по остаточному принципу. Мы спрашивали сотрудников милиции: как относится население страны к ним? Лишь 3% опрошенных считают, что отношение к ним населения хорошее, 58% — характеризуют его как настороженное, 32 — как негативное, 7% считают, что милицию боятся… Это означает, что включенность милиции в рынок самым негативным образом сказывается на безопасности населения, которое оказывается незащищенным перед растущей преступностью».


* * *

В целом, целенаправленных действий по восстановлению связности прежних больших общностей в общероссийском масштабе пока что не предпринималось ни государством, ни мало-мальски организованными оппозиционными силами. Попытка власти превратить какие-то «поднятые» реформой социокультурные группы в системообразующее ядро «нового» народа успехом не увенчалась. Эту функцию не смогли взять на себя «новые русские», видимо, ядром общества не сможет стать и средний класс.

Вот вывод социолога (2012): «Средний потребительский слой в нынешней России не может осуществлять функцию социального стабилизатора, определенную М. Вебером. Сегодня четверть этого “стабилизатора” склоняется к эмиграции, а три четверти надеются отправить своих детей жить за границу. У среднего потребительского слоя нет ни классового самосознания, ни классовых интересов, ни классовой солидарности, ни других основополагающих признаков класса. Нельзя отождествлять статистическую группировку и исторически сложившееся стабильное социальное образование. Это — принципиально разные общественные категории».

Сама доктрина сборки общности «среднего класса» еще остается очень сырой. Попытка взять за основу этой идеологии классический либерализм была ошибкой, его философия неадекватна нынешней реальности. Идея гибридизации остатков либерализма с православием и самодержавием также успеха не имела.

«Инсценировка» создания новых общностей путем имитации стиля оставшихся в прошлом сословных групп (типа дворян или казаков) идет с переменным успехом, но не может заменить структуру здорового общества, которая должна обладать динамичностью и разнообразием. Спонтанная консолидация асоциальных или антисоциальных общностей типа фанатов или гопников — особая тема, чреватая рисками.

Процессы, запущенные в 1990-е годы, обладают большой инерцией, и улучшение экономической ситуации после 2000 года само по себе их не останавливает. «Ремонт» структуры общества и конкретных общностей требует средств и времени, но такая задача еще и не ставилась.


Источник: "Центр проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования"

[1] В скором времени на сайте Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования problemanalysis.ru будет опубликован доклад «Состояние социокультурной общности “промышленные рабочие”: условие новой индустриализации и модернизации России».
[2]Высшее образование сейчас ежегодно поставляет на рынок труда уже около 800 тысяч таких суррогатных интеллигентов – при численности выпускников вузов по физико-математическим и естественно-научным специальностям около 25 тысяч.
[3] Несмотря на это автор, оценивая состояние других институтов государства, считает, что «Вооруженные силы оказались сегодня едва ли не единственным элементом политической структуры страны, сохранившим устойчивость во всех звеньях».