Лента: Общество

Статья из сборника "Перелом"

К проблеме построения нравственного государства

Cо школьной скамьи мы слышали: государство – это аппарат насилия. В том, что всякое государство следует принципу силы, сходились и сходятся многие историки, политики и авторы учебников. Правда, кое в чем их концепции различаются. Например, с либеральной точки зрения государство стоит на страже общества свободной конкуренции, в котором якобы достигнуто равновесие. И защищает оно это равновесие от изгоев, отщепенцев, революционеров, террористов и прочих деструктивных сил. С точки зрения левой мысли государство либо стремится к отмиранию, либо является орудием, которое трудящиеся унаследовали от «проклятого» буржуазного прошлого и должны применить для защиты своих завоеваний. Такое государство защищает не свободную конкуренцию или классовое «равновесие», но справедливое распределения благ. Также как в прошлом оно защищало несправедливый порядок. Иными словами, каков принцип распределения, таким будет и государство. Консервативные и монархические теории видели в государстве охранителя традиций, но каких именно традиций – отдельный вопрос. Что до теократии (например, в современном Иране), то здесь религиозная структура просто берет на себя часть государственных функций или служит влиятельным совещательным органом.

Но какого бы политического направления не придерживались эксперты, они почти всегда разделяют одну простую мысль: государство призвано решать сиюминутные исторические проблемы с помощью силы. Оно вечно «на подхвате» у истории. А потому обречено быть временщиком и впадать в моральный релятивизм, потакая интересам господствующих исторических субъектов: династий, сословий, классов, финансовых групп, политических «элит».

Во всех этих концепциях категория нравственности и категория порядка (стабильности) применительно к государству лежат параллельно друг другу и совершенно не пересекаются. Отсюда расхожие языковые штампы: «государство – аппарат насилия», «политика – грязное дело».

Насколько же нравственные требования применимы к государству в принципе?

* * *

Конечно, уровень нравственности власти не постоянен в разные периоды истории. Он представляет собой кривую, которая колеблется иногда даже на протяжении одного периода правления. Например, и в Западной Европе, и в России были монархи, удостоившиеся всенародного почитания. Скажем, во Франции это Людовик IX Святой. А у нас крестивший Русь князь Владимир Святой, уже канонизированный, и продолжатель его дела Иван III, которого в будущем ждет канонизация. С другой стороны, были правители – например, тираны эпохи Возрождения, вызывавшие коллективное осуждение. Это, к примеру, Генрих VIII английский или наш Иван IV Грозный.

Вообще-то всякий правитель может менять моральные установки, пересматривать свои прежние решения – нравственный поиск для него не закрыт. Скажем, опричнина, на которую Иван Грозный в какой-то момент сделал ставку, впоследствии была им же самим отвергнута, и он под страхом наказания запретил даже упоминать про «опричнину» и «кромешников». Правление Ивана IV началось с плодотворной работы (период Избранной Рады), в его поведении время от времени отмечались периоды искренней набожности, но в конечном счете в характере и поступках монарха взяли верх тиранические и человеконенавистнические тенденции.

Между тем, в самом обществе нравственные оценки власти не всегда однозначны. Например, Петр I после окончания периода его правления был превознесен правящим классом, официальными историками и западниками, но вызывал отторжение в народе и в кругах славянофильской интеллигенции. По поводу отдельных фигур советской эпохи спор в российском обществе идет до сих пор, и консенсус по-прежнему не достигнут, а во Франции аналогичным образом обстоит дело с эпохой Французской революции. Эти парадоксы и колебания в нравственных оценках весьма примечательны. Они явно нарастают в XX и ХХI вв. по мере временного ослабевания в обществе традиционных ценностей и распространения релятивистских установок (отличительная черта эпохи постмодерна).

Не столь очевидна, но так же важна другая закономерность. Как бы ни вели себя правители, как бы ни воспринимал их народ, государство само по себе – как таковое – не становилось нравственнее. Отдельные государственные деятели, участники социально-политического процесса, могли менять государство к лучшему «через себя», свое личное присутствие. Но стоило этим монархам и политикам сойти с исторической дистанции – и их усилия шли прахом, происходил срыв. Движение к нравственному государству останавливалось, и жизнь общества снова входила в накатанную колею.

Иногда сразу после окончания «нравственного» исторического отрезка общество падало в какую-то бездну порока, а затем появлялся усмиритель вроде Савонаролы, который подвел черту под эпохой Лоренцо Медичи (Великолепного), в продолжение которой тон в обществе задавали денежные мешки. Но так называемое усмирение не было оздоровлением государства – ведь диктатура имеет столь же мало общего с нравственностью, как анархия и разврат. И эти качели постоянно раскачивались.

* * *

Проблема заключалась в том, что над самим государством не было той инстанции или института, которые позволили бы ему поддерживать необходимый уровень нравственности. Именно поэтому никакие индивидуальные усилия, никакие классовые и социальные движения не вели к искомой цели, даже если видели свою миссию в утверждении какой-нибудь общественной морали – например, социалистической. Или если стремились превратить страну в «сосуд истинной веры», как предполагалось в период действия концепции «Москва – Третий Рим». Будучи достигнутым на короткий момент, нравственный уровень государства и общества не мог самовоспроизводиться. В конце концов, уже и само государство теряло способность к регенерации и двигалось к катастрофе – через череду смены режимов, смуты, интервенции, гражданские противостояния.

Впрочем, эта моральная деградация могла происходить и без резких потрясений – что-то подобное мы, собственно, и наблюдаем сегодня. Власти и институции стремительно теряют легитимность. Но происходит это не по причине всепроникающей коррупции и попрания законов. Как ни странно, зависимость скорее обратная. Нарушение правовых и моральных норм стало всеобщим как раз по причине утраты властью легитимности. Фемида и рада бы изменить ситуацию, но уже не в состоянии это сделать.

Проблема легитимности не может быть разрешена судебно-правовым путем. Наоборот, само понятие права стало настолько всеобъемлющим, а юридизация всех сфер жизни настолько заметна невооруженному глазу, что становится очевидна истина, скрывающаяся за этим фасадом. Избыток формальной законности призван замаскировать хронический недостаток легитимности властных институтов.

Из всего выше изложенного следует еще один вывод. Государству мало «хороших» правителей или «правильной» идеологии, как мало незыблемых правовых норм и эффективной судебной системы – это скорее производные от какого-то другого условия. И это условие лежит на поверхности: государство должно быть нравственным само по себе. А для этого над ним должна быть инстанция, которая поддерживала бы это нравственное состояние – так же как, например, министерство финансов поддерживает экономическое благополучие страны.

Разумеется, прямые аналогии здесь не вполне уместны. «Министерства правды» (по Оруэллу) или «министерства совести» в государстве быть не может: таковые неизбежно выродятся в свою противоположность, обслуживая интересы государства.

Вообще моральные вопросы по-другому ставятся и разрешаются, нежели вопросы, например, материальных благ. Одно из отличий заключается в следующем. В экономике и политике правительство может позволить себе пойти на эксперимент – например, использовать партийную борьбу и политическую конкуренцию для выработки наилучших решений. Этот метод редко себя оправдывает в моменты кризисов, глубоких реформ и мобилизационных рывков, но в периоды стабильного и спокойного развития бывает эффективен. В последнем случае политику можно сравнить с экспериментальными методами в науке.

Но наряду с экспериментальными в науке существуют точные методы и аксиоматика. Без постулатов не может быть никаких гипотез. Только в государстве за сферу точных знаний отвечает не математика, а нравственность. В компьютере эту функцию выполняет антивирусная программа. А каким образом можно провести моральную настройку государственного механизма, так чтобы государство стало нравственным?

Уже сложился круг ученых – историков, социологов, философов, – которые разрабатывают проблемы нравственного государства, видя в нем историческую неизбежность. С. Сулакшин в статье «На пороге нравственного государства» говорит о стадиальности в развитии государства: протогосударство (насилие), правовое государство 1 типа (насилие, традиция), правовое государство 2 типа (право), социальное государство (перераспределение), нравственное государство (институт нравственности).

Сулакшин пишет: «Человечество в мегавременных координатах идет к светлому «образу и подобию», а вовсе не к тому пониманию идеала, которое навязывается нам в обществе потребления и в социал-дарвинистской парадигме неолиберализма… Человечество прошло этап правового и социального государства. Сегодня мы стоим на пороге нравственного государства. Этот этап неизбежен в эволюционном будущем человечества. И чем раньше мы в России это поймем, чем более настойчиво это будет предлагаться мировому дискурсу, тем быстрее человечество сможет прийти к этому состоянию».

Мы не уверены в том, что социальное и нравственное государство есть результат исторической эволюции (в обществе прогресс сменяется регрессом, и сейчас мы явно находимся в регрессивной фазе, да и как, к примеру, охарактеризовать отход от социальных гарантий в России – как откат?), но в целом готовы поддержать и разделить указанный взгляд на проблему.

Однако самое типичное возражение, которое встречает идея нравственного государства со стороны ее оппонентов, направлено против самой постановки вопроса: мол, Царства Бога на земле не бывает, это искушение. Но ведь речь идет о создании более приемлемого социально-этического устройства, а не о глобальном просветлении человечества или построении идеального общества. Это очевидно. Куда труднее ответить на другой вопрос. Что же все-таки надо сделать, чтобы поместить государственную политику в строгие этические рамки?

Обо всем по порядку.

* * *

Первое. Необходимо с самого начала четко разделить целеполагание и техническое воплощение проекта. Нерешенность отдельных технических вопросов не избавляет нас от необходимости действовать, хотя бы методом проб и ошибок. Практика – критерий теории, а не наоборот.

Возьмем для примера современные конституции. Ведь нормы, записанные в них, не содержат в себе готового рецепта их исполнения. Тем не менее, они накладывают на членов общества обязательства: каждый должен стремиться эти нормы исполнять. С нравственностью, которая, между прочим, является более значимым Законом, чем любая конституция, примерно та же история.

Второе. Идея нравственного государства не должна казаться экзотической, как бы непривычно не выглядел сам термин. Наряду с понятиями «социальное государство», «правовое государство» и т. п. государство нравственное – понятие, которое занимает законное место в проблемном поле общественных наук. И хотя слово «нравственный» обозначает некий семантический абсолют (нельзя быть более или менее нравственным), нас это не должно смущать. Ведь нравственное государство – не философский камень или чудодейственная формула, которая сразу приведет к успеху. Да, нравственность абсолютна, она задает незыблемый вектор в принятии решений. Но чтобы соответствовать желаемому, государство должно пройти через некоторый коррекционный период. Правовым или социальным государство тоже не может стать с первой попытки. Также и в нашем случае неизбежны временные трудности. Но, если мы хотим иметь здоровое общество, необходимо активное поступательное движение к намеченной цели.

Третье. Подобно органам конституционного надзора, может и должен существовать орган, который бы следил за соответствием государственных решений нравственным нормам. Простой пример. Демократия не наступает в результате одного лишь внутреннего желания одного или нескольких человек. Демократ вынужден создать или вступить в уже имеющийся демократический институт – парламент. Это и будет институциональным подкреплением идеи демократии и личных усилий того или иного субъекта. Так же обстоит дело и с нравственностью. Проблема, однако, в том, что институционального подкрепления нравственного государства в новейшей истории не было. Между тем, нравственное государство должно быть контролируемо инстанцией, которая вполне официально в политику и общественную жизнь нравственное измерение, организует и формализует этот процесс.

В работах некоторых политологов, занимающихся в настоящее время проблемой нравственного государства, уже заметна тенденция расширить исходное понятие и рассматривать новый институт как одну из ветвей власти, наряду с законодательной, исполнительной и судебной. Но это сорная терминология. Важно подчеркнуть, что новая инстанция должна возвышаться над тремя уже существующими, которые надлежит контролировать с позиций нравственности, так что у нее есть все основания быть стволом при этих трех ветвях. Гораздо лучше было бы определить эту инстанцию как надгосударственную, сберегающую нравственную суть государства. И назвать ее следовало бы властью блюстительной. По крайней мере, такое название восходит к концепции Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа (ВСХСОН), поставившего этот вопрос еще полвека назад. Еще в начале 1960-х члены ВСХСОН выдвинули эту идею в условиях СССР, что само по себе кажется почти невероятным. Ведь одно дело рассуждать о нравственном государстве в эпоху морального релятивизма, которая властно подталкивает к подобным выводам. Совсем иное – прийти к этой идее в жестком интеллектуальном пространстве советской идеологии, в стране вполне идеократической, но живущей по нормам, мало совместимым с традиционной нравственностью народа.

Отличительная черта нового, блюстительного института должна состоять в том, что он не принимает собственных решений и законов, но должен недвусмысленно оценивать все прочие решения власти всех уровней. И, разумеется, обладает правом вето по отношению к любой властной инициативе, и это вето может быть наложено только и исключительно по нравственным основанием. Он следит за соответствием новых законов и их исполнения нравственным критериям. Ставит рамки властным функциям, проектам и управлению. Вписывает их в нравственную парадигму.

Четвертое. Возникает вопрос: не может ли взять на себя роль блюстительного органа церковь или совет церквей? Ведь церковные институции изначально обладают моральным авторитетом, а свои действия они согласуют с евангельскими принципами, то есть являются носителями дефиниций в рамках корневой и доминирующей морально-этической парадигмы западного мира. Священники, разумеется, должны входить в орган блюстительной власти, более того, без этого вхождения сама идея нравственного государства вряд ли может воплотиться. И учитывать православную специфику России в этом случае, безусловно, необходимо. Тем не менее, блюстительный орган не может быть одновременно и церковным. Просто потому, что церковь хотя и очень большая, но все же лишь часть общества.

О нравственном государстве нередко вспоминают, когда речь идет о симфонии власти и церкви в Византии, но симфония и нравственное государство – не одно и то же. В симфонии мы имеем лишь государство и церковь, следующих параллельными курсами. С другой стороны, в свое время Федор Михайлович Достоевский очень четко обозначил грани между церковью и государством: не церковь должна стать государством, как у католиков, а государство «должно сподобиться стать» церковью.

С другой стороны, возможно формирование «блюстительной власти» по сословному принципу, как это было с философами в платоновском «Государстве». В любом случае речь здесь должна идти не только о церкви. С самого начала следовало бы избежать ситуации, когда нравственно-блюстительный орган сужается до носителей идеологии какой-то одной общественной группы или нескольких групп, пусть даже речь идет об очень популярных в обществе убеждениях. Членами нравственно-блюстительного института вообще не должны быть представители тех или иных конкретных идеологий. Ими могут стать носители нравственного начала в глазах большинства. То есть люди, пользующиеся неоспоримым моральным авторитетом, каких бы идеологий они не придерживались и сколь бы идейно стратифицированным ни было общество.

Нравственность вместо идеологии – именно в этом и заключается главная идея. Если это условие будет выполнено, то «партийных» споров вокруг
нового института не возникнет, как их не возникает в ситуации с судом присяжных или советами старейшин.

* * *

До сих пор политологи и философы предпочитали решать другие задачи. Их усилия были направлены на то, чтобы уравновесить интересы людей и социальных слоев между собой, либо наоборот – изменить существующее равновесие или существующий порядок. Это подход количественный, а не качественный. Решение задачи построения нравственного государства навсегда сняло бы первую задачу (достижения социального равновесия или изменение его в сторону более справедливого), поскольку сделало бы невозможными социальные конфликты.

Но при этом было бы неправильно пытаться расписать пошаговый алгоритм: как технически может быть создан блюстительный орган. Создание нравственного института в государстве само по себе есть проявление нравственности. На данный момент мы имеем слабенькую попытку создать нечто подобное для масс-медиа – Общественный совет на телевидение. Но даже в этом локальном случае мы находимся лишь в самом начале пути, можно сказать, нащупываем почву. Поэтому любые точные рецепты были бы несостоятельны.

Объясним лишь, откуда у нас уверенность в том, что органу блюстительной власти будут подчиняться и что при его создании не случится общественный раскол. Для этого вначале ответим вопросом на вопрос: а почему Конституция по умолчанию принимается всеми, независимо от политических взглядов, и не становится причиной гражданской войны? Напротив, худо-бедно примиряет интересы. Вряд ли Конституция – документ идеологически стерильный, и все одинаково согласны с позициями, которые она выражает. Ведь в стране никогда не устраивали плебесцита по каждой её статье, и мало кто может эти статьи процитировать. Тем не менее, Конституция всех устраивает. Конституцию соглашаются выполнять, поскольку она РАЗУМНА И ПОЛЕЗНА для общества. Решения блюстительного органа также будут иметь силу закона по причине того что они НРАВСТВЕННЫ, и это также способствует здоровью общества.

Другое дело, что Конституция выполняется плохо. И с блюстительной властью ситуация наверняка тоже будет не безоблачной. Но умение следовать ее выводам – задача, которая не может быть решена за один месяц, даже за одно десятилетие. Просто общество в этом случае будет исходить из аксиомы первичности нравственности, а не экономики, политики и геополитики.

* * *

Примечательно, что возможность появления нравственного государства гораздо лучше понимали его идейные противники, чем потенциальные сторонники. Например, Карл Поппер, на идеи которого опиралась вся либеральная критика марксизма. В знаменитой книге «Открытое общество и его враги» он предвидит вероятность развития идеи нравственного государства, и его стрелы направлены отнюдь не только против советской модели. Вообще Поппер предпочитал рассматривать традицию советского авторитаризма в контексте развития идей идеального государства – явленных, в частности, в платоновской (трактат «Государство») и гегельянской традициях. Борьба с этим направлением мысли для Поппера важнее, чем банальный и сам по себе объяснимый и оправданный антикоммунизм. Утопия марксизма, по мнению Поппера, есть продолжение идеи платоновского государства. Это при том, что Платон в своей модели опирался на управляющую функцию аристократии, а Маркс на активность трудящихся низов. Но дело в том, что и там, и там в основе государства лежат пусть разные, однако же нравственные критерии. И там и там нравственность – краеугольный камень, и устанавливается (задается) она по правилам точных, а не естественных наук. В основе не эмпирический эксперимент в либеральном духе (публичная конкуренция партий и капиталов), а абсолютный критерий.

Но в вопросах нравственности и не может быть «экспериментального поля». Нельзя ставить опыты над моралью. За чем, собственно, и должна следить блюстительная власть. Предвидя саму возможность появления идеи блюстительной власти, Карл Поппер критиковал ее заранее, наносил превентивный удар, чтобы вытоптать саму мысль о государстве как нравственном авторитете. Философ выбрал верную стратегию. Он позаботился о том, чтобы «нравственное» направление государственной мысли в сознании читателя было накрепко сцеплено с советским коммунизмом и сразу же связывалось с преступлениями коммунистического режима. Таким образом, сама постановка вопроса о нравственном государстве была табуирована в сознании западной аудитории. Мол, коммунизм – это всего лишь новейшее воплощение старой утопии, не более. Но мы утверждаем: ничего подобного. Коммунизм плох, а идея нравственного государства прекрасна. Наша задача – расцепить два разных понятия, слившихся воедино благодаря усилиям неолиберальных пропагандистов.

* * *

Мы исходим из того, что нравственность – не продукт того или иного режима. Это нечто врожденное. Признание данного факта позволяет подойти к решению многих сложных проблем. Например, если собрать 25-30 человек, не алкоголиков и не экстремистов, а самых средних обывателей, то независимо от их политических пристрастий и взглядов они придут к одному и тому же выводу: нельзя показывать порнографический фильм 8-летнему ребенку. Почему они это понимают? Ответ один. Потому что обладают врожденной нравственностью.

Такое единодушие загадочно лишь на первый взгляд. Но на самом деле ничего удивительного в нем нет. Ведь расхожее понятие «душа-христианка» – не просто матафора, а указание на особую психологическую реальность. К ней-то и взывает проповедник, стремясь разбудить в нас «все самое лучшее» и уже в эту благодатную почву заронить Слово Божье. Только тогда оно даст хорошие всходы. Его призыв направлен к тому, что УЖЕ ЕСТЬ внутри нас.

Вообще научиться отчасти значит «вспомнить». Концепция «врожденного знания» оформилась еще в учении Платона. Там она получила название Анамнесиса («знания-воспоминания»). В Средневековье, и в новое время философы говорили о «врожденных идеях». Сегодня эти установки по-прежнему востребованы в гуманитарных науках. Например, в генеративной лингвистике («врожденная грамматика» Н. Хомского) и в теории онтогенеза. Лингвисты и психологи знают, что в первые годы жизни ребенок произносит словоформы, ошибочные по современным меркам, но соответствующие древним языковым нормам (в русском контексте, например, «уколить» вместо «уколоть», «квиток» вместо «цветок», «теля» вместо «теленок» и т.п.)

Было бы странно, если бы глубинная память человека хранила древние нормы языка, но не хранила нормы нравственные. Нравственность не только результат рационального выбора, она имеет корни и в бессознательном. Более того, нравственный инстинкт играет в жизни человека громадную роль. Он нередко просыпается в ситуациях ответственных решений. Например, когда общество решает вопрос о собственной жизни и смерти. В этом случае верующие и неверующие приходят к одним и тем же решениям.

Нравственность ответственна за самосохранение – как человека, так и целого народа. Нормальные взрослые люди прекрасно знают, что порнофильм разрушает психику ребенка и его физическое здоровье. Поэтому следует импульсивная реакция отторжения. Она естественна. Точно так же рецептор на коже позволяет отдернуть руку от кипятка и сохранить здоровье.

Итак, врожденное нравственное чувство существует. К нему и будет апеллировать блюстительная власть.

Разговор о том, как и когда эта власть появится, – впереди. Соображения, которые мы имеем сегодня – не какая-то идеальная конструкция, а рабочая теория. Но уже ясна точка приложения усилий. К тому же другого направления движения у общества нет. Прежний курс неизбежно ведет к нарастанию энтропии, в результате которого социальная система пойдет вразнос. Создание блюстительного государственного органа неизбежно. Тогда распад затормозится. Или общество рухнет и начнется пресловутая война всех против всех, после которой придет новый вождь и принесет новый закон. Этот закон будет по-своему эффективен, но нравственного в нем будет мало.

Когда же общество будет готово к принятию идеи нравственного государства? Тогда, когда наберется критическая масса людей, готовых быть нравственными хотя бы для того, чтобы избежать социального взрыва. Когда в государство будет вживлен нравственный критерий, изменится и нынешнее социально-политическое устройство, хотя заранее нельзя предсказать, в какую сторону и как. Но общество безусловно станет гораздо более справедливым, чем сегодня.

Мы должны понимать, что идея нравственного государства – отнюдь не дань национально-патриотическим комплексам. Она касается всего мирового сообщества. Без нравственного преображения современное государство не выйдет из тупика, в котором оказалось. Задача России – отрефлексировать этот тренд и предложить его остальному миру, в этом случае мы займем лидирующие позиции в процессе неизбежного исторического перехода к новому типу государства. Будем не ведомыми, а ведущими. Разве мы этого не хотим?


Игорь Потапов
Источник: Портал "Родон"
При полном или частичном использовании данного материала ссылка на rodon.org обязательна.