Лента: Общество

Бертран Бади (Bertrand Badie), профессор Института политических исследований (Париж), в ходе онлайн-интервью 21 мая рассказал о концепции Запада, раздираемого разногласиями, но стремящегося к союзу и склонного к иллюзиям

Kikititi: Могли бы Вы дать нам точное определение слова «Запад»? Является ли он источником цивилизации или просто определением границ некой географической зоны прошлого?

Бертран Бади: В этом-то и загвоздка. Просто невозможно дать Западу универсальное для всей истории определение. Надо рассматривать это понятие как продукт некоего умопостроения, которое в то же время вписывается в общую стратегию акторов и в контекст, который, разумеется, меняется. Идея Запада восходит к средневековому христианству. В то время она описывала религиозную по существу цивилизацию, организованную вокруг папства.

Она оформилась в момент великого раскола, когда Восток описал ее и отбросил западный мир в западную часть Европы, которая оставалась римской.

Но Запад получил новую конфигурацию во время Реформации, затем в эпоху Возрождения и Просвещения. Тогда выделяли философское знание, строившееся вокруг идеи разума, который должен был привести к построению одновременно юридической и научной цивилизации.

Затем, в своем третьем воплощении, Запад начал вырабатывать «стандарты цивилизации», то есть выводить из идей Просвещения концепцию политики и общества, претендующую на универсальность и выражавшуюся одновременно в строившейся демократии и в почти построенном правовом государстве. Парадоксальным образом эти две идеи давали Западу патент на превосходство, что раскрывало перед ним перспективы мессианства и развития того же импульса, который побуждал его к колонизации, выдаваемой за освободительную.

Потом Западу пришлось столкнуться с тоталитаризмом, порожденным советским марксизмом, а затем марксизмом китайским: тогда, по окончании Второй мировой войны, он символизировал собой лагерь свободы, противостоящий лагерю коллективизма. После падения Берлинской стены Запад утратил свою идентичность: у него больше не было врага, и он вернулся к прежнему пониманию инаковости.

Оно возникло в мире, который не завершил свое экономическое, социальное и политическое строительство. Запад тогда позиционировал себя уже не «напротив», а «сверху». Это рискованное пари – знак неуверенности, которая сегодня является определяющей для этого понятия, и она тем более сильна, что отсутствие прямого врага, сопряженное с кризисом, обостряет разногласия между западными государствами, усиливает приблизительность границ и пределов и сильно размывает то, что сегодня составляет идентичность Запада. Идет ли речь о находящемся не в лучшем здравии неолиберализме, о демократии, подающей признаки упадка, о религии, которая противопоставит его всем остальным, о географическом единстве, о котором ни у кого нет единого мнения?

Mélissa: Считаете ли Вы, что западная цивилизация существует до сих пор в соответствии с тем определением, что дал ей Хантингтон в своей книге «Столкновение цивилизаций»?

Бади: Нет, западной цивилизации не существует, и никогда не существовало, особенно в том смысле, что придает ей Хантингтон. Впрочем, это замечание касается и всех других цивилизационных умопостроений, которые мы пытаемся создать. Существует – и существует очень давно – политическое желание продвигать эту идею как связующий элемент альянса и как обозначение инаковости.

Ответ на вопрос «Кто я?» вечно сводится к созданию критериев различия, в которых нет ничего натурального, но которые выстраиваются в соответствии с политической ситуацией. Так, в зависимости от политических и дипломатических настроений Россия считалась или не считалась частью Запада; частью его считалась и нет Центральная и Восточная Европа; ставился или нет вопрос о присоединении Латинской Америки к западному миру; сегодня некоторые делают из Японии нечто вроде Крайнего Запада... Перед лицом столь трудных и широких понятий лучший вопрос, который можно себе задать – это почему и как они были построены, оспорены и преобразованы.

Andres: Связана ли по сути концепция «Запада» с этой политикой доминирования в мире, которая размахивает флагом технического прогресса и свободы индивидуумов, подспудно навязывая свои ценности и убеждения? Чем и объясняется ее ограниченность и вызываемое ею отторжение...

Бади: В этом и риск. Когда строишь и мыслишь себя как некую цельную данность, ты неизбежно даешь определение инаковости, которая быстро становится признаком превосходства. Стоит ли говорить, что конструкция подобной природы с трудом обходится без создания образа врага, с которым она очень быстро срастается, и даже идеи доминирования, которая привлекает ее тем сильнее, что претендует на обладание мессианскими добродетелями.

Враждебность и мессианство всегда опасно примешивались к идее Запада, откуда и происходит та опасность, о которой вы говорите, и ее, разумеется, трудно избежать. Либо же нужно, чтобы осмысливающая себя цивилизация была лишена каких бы то ни было притязаний на широкое распространение своих ценностей, что иногда встречается – примером тому является императорский Китай, который был полной противоположностью двум источникам Запада, христианству и Просвещению.

Guest: Такое различие ценностей (демократия, свобода) Запада и других цивилизаций (в частности, Китая), не обрекает ли оно заранее на неудачу идею создания настоящей системы мирового управления, одновременно экономического и социального?

Бади: Вы совершенно справедливо ставите вопрос. Как только появляется потребность в системе мирового управления (а сегодня именно такой момент), нужно обязательно подумать о том, что она должна быть выше любых культурных различий. Что ни в коей мере не означает уничтожения или игнорирования культур: просто не нужно считать их главными организаторами международной игры.

Трудность здесь обусловлена сложной историей стран. Наша европейская авантюра складывалась в условиях конфронтации: именно она привела к разделению Старого света на большое число государств, которые формировались, противостоя друг другу, отличаясь друг от друга, а значит, усиливая свои культурные различия.

Перенесенный в мировой масштаб, этот метод ведет прямо к «столкновению цивилизаций», что частично объясняет политическое значение нынешних культурных расхождений и их устойчивость. Тем более что этот процесс придания символичности европейской культуре сталкивался с проявлениями других притязаний на универсальность, в частности, с притязаниями ислама. Современная международная система, таким образом, строилась на противостоянии ценностей, которое ослабляет любой проект глобальной системы управления. Но это утверждение следует немного конкретизировать: различаются не ценности, а их применение и интерпретация политическими игроками.

Чтобы выйти из этого тупика, надо сегодня разрабатывать систему мирового управления не как непрерывные переговоры между придуманными и превращенными в инструмент системами, но как способ регулирования с учетом общих целей и благ. Этот отказ видеть, как человечество заново определяет себя на основе общих целей, в частности, в области безопасности человека, ведет не только к тупиковым ситуациям, которые нам известны, но и к требованию доминирования там, где оно для всех становится все более дорогостоящим, и к рефлекторному оспариванию и отклонению от нормы, которые в краткосрочной перспективе выгодны тем, кто страдает от фрустрации, но которые, очевидно, являются источником косности и торможения.

Simon: Действительно ли мессианство, о котором Вы говорите, есть зло для мира? Желание стремиться к продвижению западных «ценностей», хотя мы не можем по-настоящему определить их содержание, не является ли оно некой формой гуманизма, унаследованного от Просвещения? Вспоминаются арабские революции, жаждущие демократии, использующие Францию и европейские страны как символ в своем протесте...

Бади: Не будем начинать спор о сути, то есть о природе указанных ценностей. Трудно говорить о реальной сути ценностей, пропагандируемых каждой культурой, вне рамок философского дискурса, углубляться в который не входит в мои намерения.

Зато одна вещь очевидна с социологической точки зрения: любая ценность, поданная как пришедшая извне, от кого-то другого, особенно когда он более влиятелен, имеет очень мало шансов быть воспринятой как универсальная теми, кто пассивно ее получает. Она моментально приравнивается к более или менее извращенной форме господства. В философском плане это суждение, возможно, ошибочно. В социальном и политическом плане оно очевидно и банально.

Демократия может укорениться за пределами Запада только в том случае, если те, кому она адресована, переформатируют ее и заново усвоят, а главное ­– если ее пересмотрят в соответствии с историей и актуальными условиями той или иной страны. Недавно мы видели это на примере Африки: предвыборные игры привели к установлению лишь видимых форм демократии, которые в перспективе даже могут превратиться в новую форму авторитаризма. Значение «арабской весны» состояло не просто в обучении этих народов западному конституционному праву: оно гораздо больше. Это было что-то идущее из глубин человеческой природы, выразившееся в желании вновь обрести свое достоинство.

На самом деле, это чувство было очень похоже на то, что двигало дореволюционными социальными движениями и теми, что непосредственно предшествовали Французской революции. К идее достоинства добавляется другая универсальная идея, идея общественного договора, то есть свободного выбора совместной жизни и организации сосуществования, которая составляет основу политического искусства. Лишь обретя это достоинство и выполнив этот социальный договор, можно начать авантюру по построению демократии, и только при этом непременном условии она достигнет уровня искренности, который нужен ей для реализации. В противном случае это будет липа, имитация... Множество формул потерпело провал в ходе деколонизации.

Bond: Не является ли сегодня концепция «Запада» синонимом отступления и оборонительного подхода на фоне заката Запада в условиях глобализации и роста или реванша развивающихся стран?

Бади: Это очень верное замечание. Возможно, Западу трудно было прийти в себя, когда он потерял врага тем более полезного, что он являлся выражением тоталитарной идентичности, отрицающей свободы. Решив сохранить свою активную политическую идентичность, в частности, путем сохранения Атлантического альянса, Запад автоматически пошел на двойной риск: риск того, что он перестанет существовать как нечто, противостоящее «злу», что значит, что ему придется выживать, доминируя; риск того, что ему во что бы то ни стало придется выдумать себе новых врагов в тот момент, когда глобализация, не отменяя насилия, разрушила понятие прямого врага и старинное понятие соперничества между гладиаторами одной весовой категории.

Этим и объясняется бешеная гонка, направленная на то, чтобы заклеймить «государства-изгои», однако при этом забывалось, что эти государства уже не могут рассматриваться как равные по силам враги; они могут рассматриваться лишь как «негативные» факторы, с которыми утомительно бороться, утверждая военное господство, теряющее свою эффективность.

Simon: Есть ли разногласия на Западе, в результате которых сегодня его единство ставится под вопрос?

Harry: Почему мир видит нас чем-то «единым»?

Бади: Я с удовольствием отвечу на два эти вопроса, которые ни в коей мере друг другу не противоречат. С одной стороны, постоянно усиливаются факторы распада даже внутри того, что раньше было западным «блоком». Это нормально: исчезновение прямого врага усилило независимость внешней политики и политики безопасности стран [этого блока]. К этому добавляется воздействие кризиса, который подстегивает национализм и инстинкт соперничества, даже проявление принципа «каждый за себя» в основных западных державах.

С другой стороны, глобализация везде сделала свое дело, и факторы распада, о которых я говорил применительно к западному лагерю, начинают действовать по всему миру. Но хотя идет широкий процесс дробления, западный мир легко воспринимается извне как единое целое: во-первых, из-за его доминирования как в экономическом, так и в культурном плане, затем из-за его военного превосходства, поддерживаемого единственным оставшимся на сегодня настоящим альянсом, наконец, из-за его удавшейся попытки стать активной олигархией посредством таких институтов, как Большая восьмерка и ее бесконечные клубы и контактные группы, создание которых он инициирует и которые контролирует при каждой возможности.

Учтите и бесконечные дипломатические промахи, вредящие его имиджу и порождающие недоверие. А главное – в этом контексте «развивающиеся дипломатии» начинают действовать более осторожно и зачастую запасаются дополнительными козырями.

Anna: Сирия находится в беспрецедентной ситуации. Нет сомнений в том, что сегодня Запад потерпел поражение, провал, в том смысле, что ему не удается навязать свою систему «ценностей», в особенности когда мы видим, насколько сильно закрепилось тамошнее правительство... Что Вы об этом думаете?

Бади: Я думаю, что действительно сирийская драма, особенно страшная и тяжелая, показывает пределы возможностей не только Запада, но и выбранной им модели действий на международной арене. Этот провал, бесспорно, коренится в неуклюжем вторжении в Ливию. Возможно, 17 марта 2011 года мы нашли оптимальные составляющие многосторонней гуманитарной интервенции в регион, где стремительно разыгрывалась драма. Преобразив эту многостороннюю интервенцию во вторжение НАТО, а эту гуманитарную акцию в совместное участие в военных действиях, мы надолго упустили то, что могло бы быть знаковым прецедентом мирового урегулирования локального кризиса.

Не понимая того, что идет процесс глобализации, то есть ведется всеобщая игра, западные державы продолжают практику Венского конгресса, уходят в изоляцию, обессиливают и блокируют создание современных форм дипломатии и урегулирования.

Поэтому сирийский случай стал примером банального столкновения бессильных западных держав и крупных незападных держав, которые хотят во что бы то ни стало удержать их в этом статусе. Сирийский народ за это платит, а дипломатия проявляет себя только на вербальном уровне.

Kikititi: Есть ли риск ускоренного ослабления Североатлантического альянса, учитывая, что США все больше смещают свой центр тяжести к Тихому океану?

Бади: Ослабление Североатлантического альянса не запрограммировано: оно уже произошло, и началось с падением Берлинской стены. Этот альянс сложился в определенном контексте, перед лицом явной и четко обрисованной угрозы. Он соответствовал ясно очерченному пространству коллективной безопасности. Сегодня он все еще в поиске своей идентичности, несмотря на очевидные усилия по пересмотру своей стратегической концепции, в частности, в ходе Лиссабонского саммита два года назад. Утратив свою географическую идентичность, он оказался далеко от того океана, который дал импульс к его созданию: сегодня он в Памире и Аденском заливе, завтра, может быть, в Сахеле или на Африканском роге... Чтобы продолжать существовать, ему необходимо найти себе врагов, то есть усиливать конфликтность имеющихся проблем, а не способствовать их решению. Он представляет собой превосходную машину по поддержанию отношений «друзья-враги», именно тех, что старается преодолеть глобализация.

Paulo: Является ли Запад угрозой миру во всем мире?

Бади: Запад как таковой – конечно, нет, учитывая все, что я только что сказал о его воображаемой природе. Но в своих политических и военных проявлениях – разумеется, да... Конечно, глобализация не имеет ничего общего с миром во всем мире. Насилия в этом мире, вероятно, больше, чем раньше, и в любом случае, он сталкивается с совсем другими явлениями (отсутствие продовольственной безопасности, насилие в городах и проч.). Если сейчас мы отслеживаем все случаи проявления насилия, чтобы проиллюстрировать некую динамику, напоминающую ту, что описывал Клаузевиц, если мы стараемся втиснуть это новое насилие в старые шмиттовские схемы, противопоставляющие друга и врага, то мы еще больше усиливаем и без того беспрецедентное отсутствие безопасности, создаем недоверие, фрустрацию, унижение и ни на йоту не продвигаемся к решению новых проблем.

И это остаточное действие порождает отсутствие безопасности: очень жаль, что политические дебаты, в том числе те, что имели место в ходе последних президентских выборов, ни разу не затронули этих вопросов.



Источник: "Голос России "
Оригинал публикации:"L'Occident dans ses usages politico-militaires est une menace pour la paix "