Лента: Общество

Айан МОРРИС – профессор истории в Стэнфордском университете (США, штат Калифорния). Моррис, выходец из Великобритании, начинал свою научную карьеру как археолог и историк-эллинист. Сегодня его интересует теория исторической эволюции, рассматривающая большие периоды времени. В своем нашумевшем труде "Кто правит миром? Почему цивилизации господствуют или оказываются под господством других" (издательство Campus, Франкфурт-на-Майне; 656 с.; 24,9 евро) 51-летний ученый исследует причины гегемонии Запада и предрекает ее конец в ближайшие 100 лет, вместе с тем постулируя дискретность истории.

     "Шпигель": Профессор Моррис, в своей книге "Кто правит миром?" вы подвергли анализу 15 тыс. лет истории человечества, задавшись вопросом, как Западу удалось занять нынешние позиции и сколько продлится его гегемония. Вы нашли универсальную формулу расцвета и заката цивилизаций?
   
Моррис: Если бы мне это удалось, это значило бы, что история развивается согласно некой закономерности, в соответствии с которой все изначально предопределено. Такое детерминистское видение мне чуждо. В долгосрочной перспективе развитие не предначертано.
     Самая грандиозная попытка вывести мировую формулу истории принадлежит, как известно, Карлу Марксу: феодализм, капитализм, социализм. А вот восточноазиатские государства, считал Маркс, как бы замурованы в янтарной смоле деспотизма и потому не могут идти по прогрессивному западному пути.
   
"Шпигель": Высвобождение производительных сил произошло именно на Западе. Запад правит миром потому, что промышленная революция началась два века назад здесь, а не на Востоке.
   
Моррис: Из чего не следует, что события не могли принять другой оборот. Конечно, Запад в своем развитии опережал Восток на протяжении 14 тыс. лет, начиная с завершающего этапа последнего ледникового периода. Но около 540 года нашей эры, когда Римская империя переживала упадок, Восток обошел Запад и сохранял лидерство вплоть до XVIII века. Превосходство Запада никогда не было раз и навсегда предопределено, как бы европейцам ни хотелось верить в свое культурное первенство.
   
"Шпигель": Значит, история – лишь цепочка более-менее случайных событий? И то, что паровую машину изобрели англичане, вопрос везения?
   
Моррис: В случайную модель мирового исторического процесса я верю не больше, чем в теорию долгосрочной детерминированности. Представители обеих школ ошибочно понимают историческое развитие и потому приходят к самым противоречивым выводам.
   
"Шпигель": Тогда какая перспектива видится вам?
   
Моррис: Здесь я вполне солидарен с Марксом, который считал, что люди сами пишут историю, но не произвольно, не выбирая обстоятельств, а сообразуясь с имеющимися. Очень может быть, что история развивается по определенным шаблонам. Люди реагируют на давление жизненных обстоятельств. На этом – позволю себе иронию – зиждется "аксиома Морриса": "Мир меняют ленивые, алчные, запуганные люди, ищущие легких, выгодных и безопасных путей. При этом они редко ведают, что творят".
   
"Шпигель": Леность, боязливость и алчность как движущие силы истории? При всем уважении, это слишком тривиальный взгляд на вещи.
   
Моррис: И тем не менее таковы антропологические константы. На всем земном шаре и во все времена люди (не как индивидуумы, а как группа) довольно похожи. Они непрестанно экспериментируют, чтобы облегчить свое существование и приумножить земные блага. Наиболее значительные прорывы случаются, когда трудные времена требуют радикальных мер. Страх заставляет нас идти вперед. История есть следствие постоянного приспособления к миру, который ставит перед нами все новые и новые проблемы.
   
"Шпигель": И как из этого вытекает доминирование Запада?
   
Моррис: Пытаясь проникнуть в тайну исторического развития, я пользуюсь знаниями сразу трех наук. Биология объясняет, почему люди, эти разумные животные, форсируют общественное развитие. Социология дает ответ на вопрос, как им это удается: в организованном сообществе вместе с другими индивидуумами, в рамках городов, государств и даже империй. География говорит, почему в последние 200 лет доминирует именно Запад.
   
"Шпигель": Биология и социология изучают законы, действующие для всех людей, где бы и когда бы они ни жили; география объясняет различия в их деятельности и возможностях. Верно?
   
Моррис: Именно так. Изначальные ядра цивилизации возникли и развивались в конце ледникового периода в климатически и географически благоприятном поясе, изобиловавшем растениями и животными, пригодными для приручения. В этих регионах перейти к земледелию охотникам и собирателям оказалось легче, чем где бы то ни было. На западе Евразии, в районе так называемого Плодородного полумесяца, простирающегося сегодня от Израиля и Палестины до берегов Персидского залива и включающего Ливан, Сирию и Северный Ирак, такой переход произошел около 9500 лет до нашей эры.
   
"Шпигель": В каком-то смысле это и был тот самый Эдем?
   
Моррис: Отсюда, с земель Передней Азии, началась экспансия западной цивилизации, занявшей сначала Средиземноморье, а впоследствии и всю Европу. И только 2000 лет спустя аналогичный процесс повторился на Востоке, в Китае – в междуречье Хуанхэ и Янцзы, второй по древности колыбели цивилизации.
   
"Шпигель": Выходит, загадку отгадать не так уж и трудно: в силу географических условий и стартовых преимуществ Запада развитие на Востоке все это время идет с отставанием?
   
Моррис: К сожалению, все не так просто. Со временем значимость того или иного региона может изменяться. Географические минусы превращаются в плюсы, и наоборот. Действует принцип взаимовлияния: география важна для общественного развития, которое, в свою очередь, приводит к изменению в том числе и географических факторов.
   
"Шпигель": Как Запад воспользовался географической "форой"?
   
Моррис: На Востоке нет внутреннего моря, такого как Средиземное, – благодаря дешевым транспортным путям на его берегах могли процветать новые города с высокоразвитой культурой. Запад Европы, Португалия, Испания, Франция и Великобритания, всего тысячу лет назад был неприветливым краем, оторванным от процветающего центра цивилизации в Месопотамии и Египте. Потом, в XV и XVI веках, близость к Атлантическому океану вдруг оказалась важным преимуществом: появились парусники, способные достигать берегов Нового Света. Уголь в недрах тоже долгое время никого не интересовал, пока не изобрели паровую машину, которую дровами не прокормить.
   
"Шпигель": А китайцы в XV веке могли бы открыть Америку?
   
Моррис: Теоретически – безусловно. У них была и материальная база, и мореходные навыки. Но им представлялось более полезным осваивать воды Индийского океана, а не пустынные дали Тихого. Когда евнух Чжэн Хэ по поручению своего императора в 1405 году под парусом отправился на Цейлон, его флот состоял из 200 джонок с 27 тыс. моряков. У него были магнитные компасы, и он составил точные карты. Что по сравнению с этим представляла собой экспедиция 1492 года из трех кораблей с девятью десятками человек и Христофором Колумбом, даже не знавшим, куда он держит путь?
   
"Шпигель": Отвага, дух первопроходчества, жажда открытий – возможно, все это тоже составляет одно из преимуществ Запада?
   
Моррис: Вы намекаете на якобы большую инициативность европейцев. После распада Римской империи европейцы любили обосновывать свое превосходство христианским вероисповеданием. Во времена Просвещения вспомнили о другой традиционной линии: греках и их "открытии" интеллекта, о культуре разума, свободомыслии, личной ответственности. Осмелюсь утверждать: философы и ученые поднимают вопросы, которые ставит перед ними общественное развитие. Материальные силы объединяются и генерируют вызовы, возникает инновационный напор, появляются идеи. Каждый исторический период характеризуется мышлением, необходимым ему. А после открытия новых земель по ту сторону Атлантики Западной Европе понадобились новые технологии и точные эталоны для измерения мира. Ренессанс, Просвещение и научно-техническая революция явились не причиной, а следствием поступательного общественного развития. На Востоке потребность в радикальном обновлении казалась не столь насущной.
   
"Шпигель": Что вновь заставляет вспомнить Карла Маркса: бытие определяет сознание. Для человека, отвергающего исторический детерминизм, вы пользуетесь не в меру структуралистскими аргументами. Где в вашей картине истории отведено место великим деятелям, героям?
   
Моррис: Разумеется, в истории предостаточно могущественных правителей и тиранов-изуверов, гениев и жалких дилетантов, идеалистов и бунтарей. Но редко кому удается в одиночку направить течение истории в совершенно новое русло. Мир нельзя изменить одним волевым решением. Самые обыкновенные, предсказуемые, "правильные" люди в основном добиваются больших успехов, чем незаурядные, но эксцентричные личности. Эволюционный отбор поощряет реализм здравого смысла. <...>
   
"Шпигель": По каким критериям вы оцениваете уровень развития цивилизации? Как вы сравниваете Восток и Запад друг с другом?
   
Моррис: Под общественным развитием я подразумеваю способность народа структурировать свой экономический, социальный и интеллектуальный контекст в соответствии с собственными представлениями и потребностями. Я составляю рейтинг по четырем параметрам, руководствуясь археологическими и историческими данными: энергопотребление, политико-социальная организация, военный потенциал, информационные технологии.
   
"Шпигель": При таком определении развитие не всегда равнозначно прогрессу. Энергопотребление может расти за счет экологического варварства. Военное искусство – служить соблазном для ведения завоевательных походов. А высокий уровень политической организации зачастую оказывается "заслугой" авторитарного централизованного государства.
   
Моррис: Здесь вы правы. Но смысл определения и сопоставления уровня общественного развития не в моральной оценке общественных образований. Хорошо это или нет, одни общества, бесспорно, достигают более высокого уровня развития, чем другие. Когда во время Первой опиумной войны английские корабли на реке Янцзы с легкостью расстреливали китайские джонки, это было не проявлением высокой морали, а блестящей демонстрацией западного превосходства.
   
"Шпигель": Торговые войны современности ведутся другими средствами – и, похоже, на этот раз побеждает Китай. Когда Восток обойдет Запад?
   
Моррис: Китайская экономика догонит американскую в ближайшие 10-20 лет. Что же до других индикаторов – военной мощи, информационных технологий и энергопотребления на душу населения, – то здесь Пекину, вероятно, понадобится больше времени. Но можно исходить из того, что где-то после 2050 года Восток вырвется вперед.

"Шпигель": Что это означает для нынешнего мироустройства? Рост благосостояния приведет к вестернизации Востока, повсеместному распространению демократии и прав человека? И западные ценности в конечном итоге восторжествуют?
   
Моррис: На это я очень надеюсь. Жаркие дебаты современности сводятся к тому, действительно ли либерализм, демократия и верховенство закона – единственный путь к процветанию глобальной экономики. Южная Корея, Тайвань и Сингапур отказались от однопартийной системы, нередко носящей репрессивный характер, в пользу более-менее развитой демократии. Но для истории крайне нетипично, чтобы бурно развивающийся центр власти "наследовал" концепцию и формы правления предшественника. Так, после 1945 года Европа американизировалась, а не наоборот. <...>
   
"Шпигель": Борьба за мировое господство может вновь стать причиной войны? Военные расходы Пекина растут более чем на 10% в год.
   
Моррис: Крупная война между Востоком и Западом ничего хорошего не принесет ни одной из сторон. Но история Китая не позволяет ответить на этот вопрос однозначно. В конфуцианской традиции искусства мирного правления элита никогда не считала войну продолжением политики другими средствами. Но через китайское прошлое тянется след насилия. Возможно, осторожность Пекина больше обусловлена военной слабостью, а не учением Конфуция. <...>
   
"Шпигель": По-вашему, человечество несется навстречу светлому будущему или вселенской тьме?
   
Моррис: Скажу одно: уверен, нам предстоит беспрецедентная волна эволюции. Ближайшие 40 лет станут самыми значимыми в мировой истории. Темпы общественного развития могут оказать влияние не только на географию, но и на биологические и социальные условия нашего существования.
   
"Шпигель": С какими последствиями?
   
Моррис: Не исключено, что технические перемены приведут к такой унификации мира, что тысячелетний антагонизм Востока и Запада останется в прошлом, – если мы сможем контролировать процесс. Как некогда римляне в период упадка своей империи, так сегодня мы упираемся в потолок, через который нужно пробиться. Либо нам удастся трансформация куда более глубинная, чем промышленная революция, которая решит большинство наших проблем, либо мы ввергнем себя в катастрофу, какой еще не бывало. И тогда "всадники Апокалипсиса" вновь поскачут во весь опор: изменение климата, неурожаи, эпидемии, массовая миграция, падение государственных режимов.
   
"Шпигель": Что ж, пугающие перспективы вы нам обрисовали. Но сами вы сохраняете оптимизм?
   
Моррис: Как историк, я верю, что мы осознаем свои проблемы намного лучше римлян. И потому XXI век действительно может породить мышление, которое нужно нашей эпохе.
   
"Шпигель": Профессор Моррис, благодарим вас за эту беседу.

Ромен Лайк
Перевод: Владимир Широков
Источник: "Профиль "
Оригинал публикации: DER SPIEGEL №24(723) от 27.06.2011