Лента: Общество

От редакции. «Русский журнал» публикует беседу с Вячеславом Игруновым, директором Международного Института Гуманитарно-политических исследований (ИГПИ), депутатом первого, второго и третьего созывов Государственной Думы РФ. Беседа посвящена вызовам, стоящим перед российским государством, дефициту идей и тупику, в который завел страну излишний прагматизм.

Русский журнал: В последнее время у меня складывается впечатление, что ситуация в России начинает серьезно терять управляемость. Страну как-то лихорадит.

Вячеслав Игрунов: Можно было бы так сформулировать оценку российской ситуации. Но ситуация довольно стабильная, и мы идем на гироскопе, курс довольно твердый, и он ведет нас в пропасть.

РЖ: Т.е. все в порядке, падение проходит в штатном режиме.

В.И.: Что мы наблюдаем? Во-первых, дисфункциональное государство. Какую бы политику мы не брались проводить, ее можно проводить только при условии управляемости государственного аппарата. Но в нашей реальности импульсы с самой высокой точки управления, таких как президент и Дума застревают уже на самых верхних этажах. Если 10 лет назад мы могли говорить о том, что наша бюрократия неквалифицированна, сегодня я бы поостерегся говорить в таких терминах. За 20 лет выросла вполне компетентная бюрократия. Вопрос в том, в каких режимах она работает и в чем заключается ее компетентность. Она могла бы выполнять более или менее точно сформулированные задачи и их решать на местах. Но она этого не делает, прежде всего потому, что есть два важных параметра, препятствующих этому. Первый, общефилософский: своя личная корысть превыше всего. При советской власти все служили государству, что, как правило, было безнравственно, но при этом воспитывались такие ныне осмеиваемые качества, как самопожертвование, действие во имя общего блага и так далее.

РЖ: Дело в том, что сегодня никто в это не верит.

В.И.: Сейчас не верит, а прежде это было реальной чертой советского человека. Конечно, она подвергалась эрозии, и не так уже много людей сохраняли эти качества в семидесятые-восьмидесятые годы. Однако нормативная этика продолжала воспроизводиться. Более того, и в современных людях, пусть у 10, пусть у 5 процентов граждан, эти качества существуют. Но их больше, на самом деле. И даже если это 1 из 10, у общества много возможностей, потому что потенциал таких людей очень велик. Т.е., та машина поработала и на нас тоже. Но сегодня над этими качествами смеются. Люди с такими характеристиками однозначно называются лохами, которых почетно обмануть. Это норма нашей жизни. И каждый второй чиновник не упускает своих возможностей получить свои дивиденды за счет лохов. Он не столько служит государству, сколько идет на работу, на которой он может извлекать для себя выгоду. Понятно, что для бизнеса только такое мышление и возможно. И для тех, кто идет в бизнес, такой подход естественен. Но тот, кто идет на госслужбу, а тем более в политику, должен служить общественным интересам, он не должен превращать политику в бизнес для себя. Политический класс должен обладать иной системой ценностей, чем бизнесмены.

РЖ: А по-моему, система ценностей нашей политической элиты чуть ли не ниже, чем у бизнеса.

В.И.: Не исключено. И в этом смысле как бы вы ни выстраивали политическую систему, люди будут думать о своих интересах прежде всего. Я был в Государственной думе, я видел, как люди рвались занять определенное место, чтобы содействовать своему бизнесу, своему обогащению, причем даже за счет партнеров по социальной группе. Психология какой бы то ни было солидарности отсутствует как класс. Любая ниша в государстве — это лишь более удобная возможность для самообогащения. В такой парадигме государство не может работать вообще никогда. Это первая составляющая ограничителей эффективности государства.
Но есть и другая, еще хуже. Прямая коррупция. Это не только когда ты занимаешь место и понимаешь, где ты можешь получить для себя выгоду. Это прямое действие. Ты не принимаешь решение, требуя взятку. Или уничтожаешь правильное дело ради выгоды своего предприятия. Я очень хорошо знал одного политика-бизнесмена, который став руководителем города, начал уничтожать весь конкурирующий бизнес. Это уже прямое преступление. В результате он стал политиком крупного масштаба, и правовые бесчинства в сфере его подотчетности стали проблемой всероссийского внимания.
Есть масса публикаций, которые называют если не первых, то вторых лиц государства, лиц второго ряда, которые миллиарды уводят в оффшоры. Но если лица самой верхушки государства, которые контролируют главные денежные потоки, занимаются этим (а, видимо, занимаются, поскольку никто нигде не опроверг обличительные заявления), то они не могут реализовывать эту программу, не опираясь на следующий этаж управления. Но если люди этажом ниже выполняют их поручения, если они занимаются обеспечением коррупционной деятельности, то как можно к ним применить антикоррупционные методы? Никак.
Поэтому, конечно, ключевая задача нашего государства — борьба с коррупцией, потому что ни одна программа не может быть реализована в таком государстве. Деньги, выделенные даже на самую правильную программу, будут использованы в корыстных интересах тех, через чьи руки они проходят. Значит, у нас нет механизмов достижения национальных целей. Их нет в принципе. И это самое главное.
Вторая линия, которая создает неуклонность движения страны в катастрофическом направлении, – это отсутствие у государства политики работы с обществом. Во-первых, это удушение неуправляемых структур гражданского общества. Государство не желает давления снизу, потому что трудно согласовывать интересы. Эффективных кадров мало — давление общества велико. Если общество отпустить, система придет в неуправляемое движение, может наступить коллапс, и государство развалится. И архитекторы нашего общества это понимают. И задачи заключаются как раз в том, чтобы подавить все, что не поддается управлению, и оставить только управляемые структуры. Они могут быть достаточно разнообразны. Никто не говорит о том, что все сводится к «Единой России». Конечно, удобно, когда не надо заботиться о том, как принять решение в Думе, как платить взятки той или иной фракции, предлагать им места какие-то — спустил директиву, и все принято.

РЖ: А зачем тогда парламент?

В.И.: Так вот парламент-то в этой системе и не нужен.

РЖ:Так зачем держать столько народа?

В.И.: Для дипломатии. Это политическая акция. Невозможно после революции 1991 года иметь страну, не имеющую витрину демократии. Так что муляж демократии необходим. И пусть кто-нибудь на Западе придерется.
Сегодня, я убежден, никакая кандидатура не имеет шансов в реальной конкуренции победить Путина. Более того, второго тура, скорее всего, не будет. А если будет, так это еще больший писк демократии. А чем больше выставится Лимоновых, Немцовых, Зюгановых, тем более убедительной будет победа.

РЖ: Но в прошлый раз они не дали никому выставиться.

В.И.: Да, это была странная перестраховка.

РЖ: И это как раз свидетельствует, на мой взгляд, о постепенной потере управляемости. Потому что если есть такой страх и такая перестраховка, это говорит, что они не уверены, что они боятся, что если они пустят на выборы оппозицию, может всплыть что-то не нужное на ТВ.

В.И.: В чем главная проблема этой системы? Не в том, что в ней какие-то серьезные изъяны — система более или менее работает, но дело в том, что у нее нет мобильности. Если все идет путем, она более или менее работает, но как только возникает неожиданный вызов, она оказывается бессильна перед ним, и это понимают люди, находящиеся во главе государства. Их страх обусловлен тем, что они лучше знают эту систему, и если они так боятся, то это свидетельство того, что она действительно неуправляема. Никакой угрозы для избирательной кампании ни Буковский, ни Немцов, ни Лимонов не представляют. Самый сильный из них соберет 8% на пике. Чего этого бояться, если какое-то количество граждан скажут, да мы против путинского режима. Вот нас 8%, 10%, 20% против этого режима. Ну и что?!

РЖ: На самом деле, их гораздо больше.

В.И.: Но вы электорально это не покажете. Путин соберет 60% голосов...

РЖ: Знаете как это делается? Например, на предприятиях разнарядка — всем голосовать за «Единую Россию». Когда проголосуете, сфотографируйте на мобильник свой бюллетень и пошлите фотографию...

В.И.: Но все эти злоупотребления составляет ничтожную долю от голосующих.

РЖ: А зачем тогда это делать??? Это же бред.

В.И.: Нет, это страх. Это тот страх, о котором мы говорим, который рождает генеральную задачу – победить с максимальным перевесом для повышения управляемости. И страх исходит от людей, которые все знают. А уродливые перегибы возникают в результате холопского стремления выслужиться.
Итак, из-за страха уничтожаются структуры гражданского общества, как те, которые могут быть вредны, так и те, без которых невозможна вертикальная мобильность для эффективных общественных деятелей. Существуют только контролируемые каналы, которые проводят почти исключительно «со всем согласных» и во всем послушных. Через них приходят и эффективные люди, но они обладают чаще всего существенными дефектами. Если мы посмотрим на советскую власть, мы увидим, что она проводила в партийную элиту очень эффективных деятелей. Кто оказался самыми эффективными менеджерами после 1991 – 1993 годов? Конечно, комсомольцы, коммунисты, которые прошли через этот фильтр. Но у той системы был порок. Когда в государстве начались разрушительные тенденции, не нашлось никого, кто бы реально остановил эти тенденции. Механизм отбора людей через контролируемые структуры таков, что эти люди, по сути дела, чинопочитающие, малоинициативные, и именно такие нужны нынешним управленцам, потому что им не хочется дискутировать со своими подчиненными. Не хочется дискутировать с оппонентами, у них мало сил, мало времени, поэтому им нужны люди, которые выполняют их волю. Они могут быть блестящими управленцами, но в рамках этой системы они оказываются недееспособны, потому что у них те черты, по которым их обирали. В этом смысле система неэффективна. Создается система управления аппаратом, а не социумом. Отсутствуют структуры гражданского общества, которые могли бы выполнять те функции, которые не может выполнять государство. Гражданское общество дополняет государство. Государство не может висеть в воздухе, оно должно работать с обществом. Что такое государство? Государство — это то, что внутри нас, то чему мы подчиняемся, то, с чем мы соглашаемся. Государство — это не казармы, не отделения милиции, не министерские кабинеты, и даже не кадровый аппарат. Государство — это ментальная структура, существующая в наших головах. Если мы с ней соглашаться не будем, то ничего работать не будет. Так вот, в обществе должны быть такие структуры, которые работают, соглашаясь с тем, что предлагает эта ментальная структура. Когда возникает щель между обществом и государством, государство повисает в воздухе. И любое несчастье, любая неожиданность может смести это государство с лица земли. Если мы возьмем государство Кучмы, то с ним случилась та же история. Украина была в тот момент достаточно процветающей. Все было хорошо на Украине, и двигалась она в приличном направлении. Тем не менее, этот режим был сметен и уничтожен. Почему? Да просто возникло недоверие между обществом и государственной властью.

РЖ: У нас сейчас это нарастает.

В.И.: Да, такая структура взаимоотношений вызревает у нас в России. Справиться с этим можно было бы, если бы поддерживать структуры гражданского общества, которые были бы вовлечены в решение общенациональных проблем. Между ними и государством должно установиться доверие. И должна быть площадка, где они, с одной стороны, противопоставляют себя государству, дискутируют с государством, принимают общие цели и действия, с другой стороны, действуют вместе. Это не единогласие. Это достижение общего в многоголосье. Кажется, Эрнест Ренан сказал, что нация — это ежедневный референдум. Но точно так же и государство — это ежедневный референдум. И этот референдум наша власть проигрывает. Она не устанавливает множественных каналов диалога с обществом. Люди сами по себе, государство само по себе. С таким обществом, действительно, тяжело работать. Но это означает, что необходима ускоренная мобилизация людей, которые могли бы решать эти проблемы. Все наши институты направлены на то, чтобы пресечь такую вертикальную мобильность, вовлеченность людей в решение общенациональных, да и локальных проблем.
Наша администрация время от времени находит, что идеи, рождающиеся у общественных лидеров, разумны, и пытается их акцептировать и реализовать бюрократическим путем. Когда носители идей отрезаются от их реализации, то фундаментальные основания, на которых идеи выработаны, утрачиваются. Т.е. люди эффективные, которые могли бы что-то сделать, оказываются вне решения этих проблем. И идеи реализуются с такими изъянами, что часто результат диаметрально противоположен замыслу.
Итак, с одной стороны, мы имеем неэффективное, нефункциональное государство. С другой стороны, мы не видим желания у представителей властной элиты наладить контакт с обществом, мобилизовать людей, которые могли бы изменить функциональное состояние государства. Без людей, преследующих не свои корыстные цели, без «других» людей, нельзя сделать «другое» государство. Понятно, что заменить чиновников на идеалистов нельзя. Где идеалистов взять, если общество на протяжении десятилетий формируется в антиидеалистическом ключе. Но, с другой стороны, идеалист, все же, существуют. Пусть это незначительное меньшинство общества. Но именно из этой среды могут быть привлечены люди для решения национальных проблем. Есть мнение, что идеалисты не функциональны, а функциональны прагматики. Мы видим государство построенное прагматиками. И мы видим, какое оно. Вместе с тем, мы знаем немало идеалистов, которые оказывались весьма функциональны. Мы даже живем в стране, где государство построено такими идеалистами — я имею в виду Владимира Ленина и его наследников. На самом деле мы и теперь живем в этой стране — все революции 1991 – 1992 годов не сумели изменить характер государства. Характер государства по-прежнему тот, какой ему придал Ленин, с определенными нюансами и отклонениями. С модернизацией. На самом деле, идеалисты умеют строить и достигают иногда фантастических высот: Мао Цзе Дун был идеалистом, Дэн Cяо Пин был идеалистом. Они из разваленного Китая сделали могучую страну...

РЖ: Ну, один из самых ярких идеалистов 20-го века назывался Адольф Шикльгрубер.

В.И.: И кстати он был очень эффективен. Противостоя великим державам, Шикльгрубер восстановил мощь немецкого государства. И он вел тяжелейшую войну со всем миром. Так что эффективность у идеалистов может быть очень высокая. Лучшие реформы в России совершали идеалисты. На протяжении всей российской истории. Самые выдающиеся политические деятели мира руководствовались идеалистическими, а не прагматическими соображениями. Неважно, кого мы будем сейчас называть, но не был прагматиком в нашем нынешнем понимании этого слова ни Цинь Ши Хуан-ди, ни Александр Македонский. Они были движимы не расчетом, а великой идеей (которая, кстати, не мешала трезвым оценкам и реалистической постановке задач). В начале 90-х была у нас тенденция дискредитировать идеалистов: мол, идеалисты построили Маутхаузен, Колыму... Но идеалисты построили все! Идеи двигают миром. Христианство объединило Европу, а не материальное производство. Так что, если мы противопоставим вызовам времени только прагматику, мы исчезнем с лица земли. Поэтому идеалистов надо брать. Но с ними надо вести диалог, поскольку идеалисты всегда имеют свои цели. Их нельзя поставить в стойку подчинения. До тех пор, пока наши государственные мужи этого не поймут, мы будем двигаться в сторону усиления дисфункциональности государства. Пока что это тенденция текущего года.
Что будет происходить дальше. Поскольку есть интересы элит, и эти интересы различны, и уже очевидно, что есть, по крайней мере, два крупных клана. Один — это модернизированный клан 90-х, другой — модернизированный клан 2000-х. Эти две ветви имеют разные интересы и разные представления о том, каким образом удовлетворять свои интересы. Понятно, что если тут два крупных клана, то между ними будет происходить определенная борьба. Какой модус будет достигнут, будет ясно, скорее всего, к концу года. Обратите внимание на слова нашего президента, и Путин тоже высказался примерно в том же духе. Он сказал: вот мы сядем с Владимиром Владимировичем и договоримся. Великая демократия, в которой два человека садятся и решают судьбу страны. И это говорит не кто-нибудь, а Медведев, которого связывают с западной линией: западник, демократ, либерал. И это человек произносит фразу, которая говорит о полной деградации как нашей интеллектуальной, так и общественной жизни. Не граждане решают (что, в общем, характерно и для большинства демократических стран), не элиты, а два человека во всей стране.

РЖ: Я думаю, что их там больше, чем два. Медведев — это собирательный образ, их там несколько.

В.И.: И Путин — собирательная фигура. Конечно, их несколько. Это собирательные фигуры, представители двух групп. Но настолько незначительны эти группы, что один человек персонально может представлять их интересы. Группы, от которых зависят принятие решений, можно пересчитать на пальцах рук. Но ведь чем дальше развивается государство, чем дальше мы идем в будущее, тем более сложно оно должно быть устроено. Устойчивы только сложные структуры, а в сложных структурах существует множество независимых центров для принятия решений. Как только мы сужаем количество центров, где принимаются решения, как только повышается их уровень и отрывается от фундамента, так сразу мы ставим государство в уязвимое положение. Такое положение эффективно только в одном случае — в случае мобилизации. Но в том-то и дело, что сегодня мы не выдержим даже мобилизационной экономики, потому что у нас нет мобилизационной идеологии для решения мобилизационных задач.
Итак, как я сказал, до конца года будут, безусловно, выясняться соотношения сил в разных группах. Их немного, и неизвестно, какие механизмы будут вовлекать те или иные группы для увеличения своего влияния.
Вот мы столкнулись сейчас с резким проявлением национализма. Национализм становится проблемой номер один в нашем государстве. Кто его будет использовать, кто и как будет бороться, кто и какие методы предложит...

РЖ: У вас есть какие-то ответы на этот вопрос?

В.И.: Нет. Пока нет.

РЖ: Потому что впечатление такое, что путинская группировка твердо решила оседлать это движение.

В.И.: Вопрос о том, что национализм должен быть оседлан, возник давно. И много лет назад уже рассматривались кандидатуры на пост лидера страны, которые имели националистическое видение будущего. Это мягкий цивилизованный национализм с ярко выраженным православием, с ориентацией на национальную исключительность. В принципе, это возможно, но должны быть цивилизованные рамки. Более того, на сегодняшний день, я думаю, у националистов есть больше шансов решить национальные задачи, чем у прагматиков потому что у националистов есть хотя бы какой-то идеализм, они стремятся что-то сделать для своего государства. Я имею здесь в виду не маргиналов, таких как движение 11 декабря, я имею в виду серьезных людей. У нас есть политические деятели, которые уж точно не уступают по цивилизованности, цивильности какому-нибудь Бушу. Однако сегодня нет гарантий того, что те люди, которые сегодня заявляют о национальных целях, одновременно не думают о своем кармане. Ведь те, кто 10 лет назад начали укреплять нашу государственность и действительно во многих отношениях укрепил, потому что после развала ельцинского времени мы имеем сейчас хоть какое-то государство, эти люди прежде всего занялись переделом собственности. Если националистически мыслящая элита будет действовать таким же образом, то это будет катастрофа еще большая для страны, чем то, что мы имеем сейчас.
Так что я не отказываюсь от мысли, что сегодня для государственного строительства должна быть привлечена националистически мыслящая часть элит. Но при этом надо выстраивать образ будущего страны, понимать, как вы можете разговаривать с этими элитами. Но у наших лидеров нет вдохновляющего образа. Есть некие заявления, лозунги, но образа нет, и не может быть, пока яркие творческие люди им кажутся опасными, до тех пор, пока их не вовлекают в общее сотворчество будущего.
Итак, мы не знаем, какими методами будут пользоваться представители двух основных правящих групп. И мы не знаем, с какими вызовами мы столкнемся в этом году. Нарастание национализма очевидно, и старт, который положен 11 декабря, является началом не временных каких-то проблем. У нас на Тарасовке после 11 декабря чеченцы написали такие лозунги, что они неудобопроизносимы. Если в начале 90-х годов русский национализм носил вторичный характер, потому что первичный национализм – «Память» и прочее — сошли на нет, зато вспыхнули и расцвели другие национализмы: литовский, эстонский, украинский, грузинский и пр. И когда русские слушали: «чемодан, вокзал, Россия» или «русские в Рязань, татары в Казань», то у русских естественно возникал протест. Сегодня мы имеем уже обратную картину. Сегодня русский национализм достиг того градуса, когда он возбуждает национализм малых этносов. И это положительная обратная связь. Они подогревают друг друга, разогревая машину противостояния. И именно такую картину мы имеем сейчас. 2011 год будет иметь очень важное значение в этом направлении. Как двигаться здесь, вопрос сложный. С одной стороны, могут быть приняты жесткие методы: например, жестко наказывать националистов, как русских, так и чеченских, татарских и всяких других. Можно жестко пресекать любую преступность, имеющую этническую окраску. Тогда мы сможем двигаться по тому пути, который намечен приблизительно Путиным. Но вопрос в том, что если здесь перегнуть палку и расставить неправильные акценты, то мы получим отрицательные результаты. Это очень тонкая работа, требующая высокой квалификации. Наша государственная власть такой квалификации не имеет, поэтому ошибка на этом пути может быть катастрофической. С другой стороны, можно идти по медведевскому пути и искать режим диалога, но он возможен только в том случае, если элиты включаются в диалог и они имеют какое-то отношение к принятию решений. Наше государство к этому не готово, и Медведев со всеми своими сторонниками не занимается мобилизацией элит для решения этих проблем. Поэтому возникает некоторая неопределенность и скорее всего ситуация будет развиваться самотеком, что может быть губительно. Трудно сказать, какого уровня напряженность достигнет в этом году, в следующем году — все будет зависеть от множества обстоятельств. Я только хочу подчеркнуть, что я вижу возможности снижения напряженности, и вижу возможности увеличения напряженности. Как справится с этим государство, заранее сказать нельзя. Например, блестяще была решена проблема Чечни. Не столько военные действия, хотя они были чрезвычайно важны, сколько политические решения, привели к замирению Чечни. Но они имели и обратную сторону.

РЖ: По-моему, результаты с Чечней ужасные: мы имеем коррумпированное авторитарное государство в государстве.

В.И.: Да, но лучше коррумпированное государство в государстве, чем постоянное кровопролитие.

РЖ: Да, но это может взорваться в любой момент.

В.И.: Совершенно верно, такое государство может взорваться в любой момент. Поэтому любые решения должны продумываться не на один шаг вперед, и, может быть, даже не на два шага вперед. А для этого нужно множество людей, которые готовы этим заниматься. Но если всю внутреннюю политику сконцентрировать в руках Суркова, то будь он даже семи пядей во лбу, он бы с этим не справился. Я знаю Суркова — это талантливый человек, но он не Господь Бог, так что справиться ему точно не удастся. Значит, надо менять саму государственность, и на самом деле уже много лет, а сейчас в особенно обостренной форме, стоит проблема строительства новой государственности. Какая у нас государственность? У нас была советская власть с ограниченной эффективностью, и в силу возникших проблем государство развалилось вдребезги. Надо было строить новое государство. Что было сделано? Были взяты осколки того государства, склеены, и гальванизированы. Возьмем Госдуму. Госдума сегодня по своей функции точь-в-точь Верховный Совет. Т.е. технический механизм для проштамповывания документов, которые созданы наверху. Верховный Совет Брежневской эпохи и сегодняшняя Дума — это близнецы-братья. Кремлевское руководство — это политбюро ЦК КПСС. Разница есть, потому что у тех была хоть какая-то идеология, которой они придерживались и даже верили, вероятно, в нее. Здесь это вряд ли можно назвать идеологией. Есть совокупность взглядов, совершенно прагматических. Возможно, есть элементы идеализма, но они не собраны во единое целое. Я не думаю, что наши «либералы» и наши «силовики» придерживаются одних и тех же идеологических устремлений. Конечно, мы сейчас не досчитаемся многих управляющих структур, существовавших в советское время, так что теперь это такая редуцированная машина, собранная из обломков. И она не может быть эффективна по определению. Так что проблема ближайшего времени — это реформирование государства. Все, что можно было выжать из остатков советской государственности, мы выжали. Мы вновь выходим на грань кризиса.

РЖ: А есть сейчас в элитах люди, способные на решение такой масштабной задачи?

В.И.: Я думаю, что те, кто сейчас этим занимаются, не имеют вдохновляющих идей. Их всегда в обществе немного. В таком разрушенном обществе как наше их совсем мало. И боюсь, что они не находятся в Кремле. Хуже того, я думаю, те, кто в Кремле, не могут и не знают как выработать такую программу.

РЖ: А мы могли бы сделать вывод, что наше государство сейчас на грани разрушения.

В.И.: Да. Точнее, это звучит иначе: наше государство на пути к разрушению. Если мы ее не видим, то ощущение уже есть. Еще в 88 году почти никто не понимал, что СССР на грани разрушения, хотя до его краха оставалось 3 года. А после украинского референдума Буш-старший не допускал мысли о распаде Союза. Он говорил, что Запад так легко не примет независимость Украины, как он принял независимость Балтии. Буш ошибался — дело было не в Западе, мы сами признали независимость Украины наряду с независимостью других республик. Но людям еще за несколько дней до гибели государства в голову не приходило, что это возможно. И вот на фоне всего этого я не хотел бы анализировать перспективы экономической политики, перспективы внешней политики. Но вся наша ситуация развивается не на глухом фоне: происходят изменения роли других государств, меняются сферы влияния, сферы интересов, постановки вопросов. Меняется проблематика европейская, ближневосточная, восточноазиатская, южноазиатская. Другие страны меняют свои позиции, начинают играть другую роль, а мы не успеваем за этими переменами и не можем успеть, пока у нас такое государство. В конце концов, мы окажемся в ситуации, когда страна не сможет решать свои задачи, исходя из своих интересов. Она вынуждена будет следовать течению времени, на которое она повлиять не сможет.


Беседовала Елена Шварц
Источник: "Русский Журнал"