Лента: Общество

История русской эмиграции полна удивительных судеб и событий. Две революции и Гражданская война разбросали граждан необъятной Российской империи по всему белому свету. Примером тому могут служить "белогвардейские колхозы", действовавшие в тридцатые годы прошлого века в забытой богом парагвайской глубинке.

Когда Великая экономическая депрессия добралась до Европы, русские эмигранты оказались в числе ее первых жертв. Иностранцев первыми увольняли с работы, а уж тем более белоэмигрантов, живших в европейских странах на птичьих правах – с нансеновскими паспортами. В условиях растущей безработицы среди эмигрантов нашлись люди, сформировавшие из россиян переселенческие артели, которые те в шутку называли колхозами. И за тысячи километров поехали русские беженцы через океан, держа путь в загадочный Парагвай.

Добирались сначала пароходами до Аргентины, а оттуда по реке Парана плыли к месту назначения. Покидая Буэнос-Айрес, который и в тридцатые годы был ничем не хуже Парижа, уже через день "колхозники" оказывались среди дремучих джунглей. Кругом, куда ни кинь взгляд – сплошные опасности. И красота – глаз не отвести! Когда спускалась ночь, в небе появлялись целые стаи светлячков, да таких громадных, что люди поначалу даже не понимали, что это за чудо такое в одночасье освещало окрестности.

Дети "колхозников" спустя многие годы писали в мемуарах, что они будто в книги Фенимора Купера и Томаса Майн Рида попали: кругом сплошные джунгли с пумами да ягуарами, обезьянами да муравьедами. А вот их родителям пришлось хлебнуть лиха. Привозили их поначалу в Асунсьон, который в ту пору был ничем не лучше самого захудалого российского уездного городишки. Только с поправкой на тропический климат: после сильных дождей улицы превращались в бурные потоки, бывало, что люди прямо на проезжей части в водоворотах тонули. И еще многим запомнились прокаженные, они в те годы спокойно разгуливали по улицам Асунсьона, не вызывая у местного люда каких-либо опасений. Это уж потом всех их в лепрозории отправили, а в те времена они ходили по всему городу, выпрашивая еду и старую одежду.

Одна из переселенческих артелей добралась по железной дороге до города Консепсьон. Переселенцы выбрали за пятьдесят верст от этого городка участок земли, примыкавший к джунглям, и принялись его осваивать. Царские офицеры, многие из них с боевыми орденами и медалями за участие в Первой мировой, сажали в парагвайских дебрях хлопок, маниоку и земляные орехи. И поначалу жили даже не в домах, а под навесами из пальмовых ветвей. А из джунглей в лагерь выползала всякая нечисть.

Больше всего людям доставалось от насекомых. В тамошних местах неисчислимое множество мелких паразитов, которых парагвайцы называют "пика". Самки этих паразитов вгрызаются человеку под кожу и откладывают личинки. Причем делают это совершенно незаметно. Неприятные ощущения начинаются, когда под кожей образуется шарик величиной с дробинку, и если его вовремя не извлечь, то он вырастает до размеров горошины. Вот тогда уже больно не на шутку и необходима немедленная и чрезвычайно болезненная хирургическая операция, иначе все закончится трагедией.

Читая воспоминания участников "колхозного движения", не устаешь поражаться тому, как много испытаний выпало на долю русских эмигрантов, оказавшихся в одном из самых негостеприимных с точки зрения природных условий уголков планеты. Больше всего удивляют рассказы о прекрасной половине "колхозников". Барышням, среди которых было немало дворянок, приходилось мириться с существованием /разумеется, без всяких горничных и служанок/ в подлинно "враждебном окружении".

В их домах с дырявыми крышами из пальмовых ветвей прятались по углам пауки-птицееды размером с блюдце, стаи тараканов-кукарач пожирали привезенную из Европы одежду, а для борьбы с ними приходилось держать огромных жаб весом до килограмма, которые со временем превращались в любимых домашних животных и даже получали ласковые клички.

Выпускницам институтов благородных девиц нужно было каждое утро чуть свет выходить на прополку плантаций, хотя ртутные столбики термометров иной раз зашкаливали за пятьдесят градусов жары, доить полудиких парагвайских коров, упорно не дававших больше двух литров молока в день, готовить блюда из маниоки и земляного ореха и спать в гамаках под навесами, опасаясь, что под марлевую сетку, защищающую от бесчисленных москитов, в любой момент заползет ядовитый паук, скорпион или гигантская сколопендра.

Конечно, с первого дня своего существования парагвайский "колхоз" близ Консепсьона был обречен. Просуществовал он всего год, после чего артель с треском разорилась. Выращенный с огромным трудом хлопок можно было продать лишь за бесценок, маниоку вообще никто не хотел покупать, а урожай земляного ореха сожрали огромные полчища саранчи. Постепенно почти все бывшие "колхозники" перебрались в Асунсьон, где каждый устраивался как мог. Оставшиеся в "колхозе" несколько человек со временем окончательно обнищали и пообносились, а кое-кто из них и просто одичал. Но таких были единицы, большая часть снова стала городскими жителями: инженерами, чиновниками, преподавателями. Многие мужчины вступили в парагвайскую армию и показали чудеса храбрости в войне с Боливией. Но это уже совсем другая история.

Приятно удивляет, что слово "русский" и по сей день не в диковинку услышать в Парагвае. В этой далекой от наших просторов южноамериканской стране местные жители уже из школьных учебников узнают, что в их стране живут русские, которые бежали от революции, свергнувшей царя, и что многие из них были офицерами, воевавшими в рядах парагвайской армии против Боливии в начале 30-х годов. В Асунсьоне, например, есть улица Всеволода Канунникова, отличившегося в той войне, на пантеоне Павших героев выбиты имена других русских офицеров.

Однако узнав, что его собеседник – не просто русский, а "русский из Москвы", парагваец неизменно начинает озадаченно морщить лоб. "Новых русских" в Парагвае нет. Больше трех десятилетий в стране правил диктатор Стресснер, который и слышать не хотел ни о каком Советском Союзе, поэтому русские по сей день остаются в сознании парагвайцев исключительно эмигрантами, живущими... Живущими где?

– Русские живут в пампасах, на границе с Аргентиной, у них там свои селения, свои местные власти, своя полиция", – рассказывал мне случайный собеседник в Асунсьоне.
– А какие они?
– Ну-у, такие большие, сильные... Не похожи на нас, парагвайцев...
– Светловолосые? –
– Да, многие женщины – блондинки, очень, очень красивые!" – заметно оживился собеседник /почему-то светлый цвет волос вызвал у него в памяти исключительно женские образы/.

Блиц-опрос, проведенный на улицах Асунсьона в жаркий зимний день /парагвайская зима – это 30 градусов в тени/, показал, что представление у простых парагвайцев об их русских согражданах примерно такое же, как и у вышеупомянутого случайного собеседника. Мало кто знает, что в парагвайской столице живет около полутысячи русских, в основном, потомков "белых" эмигрантов. Все опрошенные оказались уверенными в том, что русские населяют только удаленные от Асунсьона поселки и не часто выбираются в столицу. Из всех моих собеседников только один был лично знаком с русским, причем им оказался Святослав Канунников, сын того самого русского офицера, имя которого носит одна из столичных улиц. Оказалось, что он продолжил дело отца, бывшего одним из создателей местного речного флота, и занимался перевозкой грузов по рекам Парагвай и Парана в аргентинские океанские порты.

Один из асунсьонцев, узнав, что его собеседник русский, сразу же перешел с испанского на гуарани – наречие местных индейцев, на котором говорят все парагвайцы. Наткнувшись на непонимание, он пояснил, что принял меня за местного русского, которых часто видел в детстве, когда жил в южной части страны. "Ну и какие они, ваши русские?" Как ни странно, он чуть ли не слово в слово повторил уже знакомый рассказ, правда, с небольшим, но характерным добавлением: "И еще они не похожи на нас тем, что пьют не пиво, как все парагвайцы, а свои напитки, более крепкие". Зайдя в соседний магазин, я обнаружил среди местных колониальных товаров знакомую "огненную воду", которой, если верить рассказу аборигена, русские предпочитают все остальные напитки. Гордо выставив на всеобщее обозрение серую глыбу здания гостиницы "Москва", на полке стояла слегка припылившаяся бутылка "Столичной"...

Выходцев из России много и в Аргентине, и в Мексике и даже в высокогорных районах Боливии. А вот выходцев из Советского Союза больше всего на Кубе, причем слово "выходцы" в данном случае подходит с натяжкой, поскольку оно не имеет женского рода. Между тем речь идет, прежде всего, о советских женщинах, вышедших замуж за кубинцев и отправившихся вслед за ними на далекий остров в Карибском море. В прежние времена, согласно официальному статусу, они были "советскими гражданками, постоянно проживающими в Республике Куба". После распада СССР большинство этих женщин получили российское гражданство, соответственно став уже не "совкубинками", а "роскубинками".

Первые советские девушки прибыли на карибский остров в те далекие времена, когда была в моде ныне прочно забытая песня со словами "Куба, любовь моя, остров зари багряной". Сейчас им далеко за 60, и они с удовольствием вспоминают первые годы "революции с пачангой" /так назывался в 60-е годы прошлого века популярный кубинский танцевальный ритм/.

Несмотря на разницу в образе жизни, обычаях и темпераменте, многие девушки из "первого эшелона" вполне освоились на Кубе, которая без всякого преувеличения стала для них второй родиной. Именно люди этого поколения часто сохраняют на удивление крепкие семьи и, что интересно, до сих пор говорят между собой по-русски. Конечно, многие советские женщины разводились со своими мужьями. Но при этом чаще всего они оставались на острове и снова выходили замуж за кубинцев. Причин тому множество, но главная из них заключается в том, что дети от смешанных браков в большинстве случаев считали себя кубинцами и не хотели уезжать на далекую и заснеженную родину матери, о которой они знали часто лишь по рассказам и с которой их, собственно, ничего не связывало. А куда же поедешь от детей?

Да и начинать жизнь заново на четвертом, а то и на пятом десятке совсем не так просто, как в 20 лет. Тем более что особой нужды в этом не было, а лечить обычную для русской души ностальгию по родине помогали поездки в родные края. До поры до времени они были и дешевыми, и простыми. Ведь вплоть до начала "особого периода в мирное время", объявленного на Кубе после распада Советского Союза, несмотря на далекое расстояние, "совкубинки" регулярно проводили отпуска на своей далекой родине.

В подавляющем большинстве случаев смешанные семейные пары создавались в многочисленных городах Советского Союза, где за три десятилетия "нерушимой советско-кубинской дружбы" обучались тысячи и тысячи кубинских студентов. Жгучие брюнеты и темнокожие красавцы с торсами, словно отлитыми из бронзы, производили фурор среди советских девушек, прямо скажем, не избалованных экзотической манерой ухаживания по-латиноамерикански и млевших от страстных серенад в лунные ночи где-нибудь в Ульяновске или Одессе, Ростове или Минске.

К середине 80-х годов советских женщин стало на Кубе так много, что они даже сформировали собственную ассоциацию. Вот только просуществовала она недолго по причине широко известных событий, которые привели к распаду СССР на множество суверенных государств, а вслед за этим и к объявлению на Кубе "особого периода".

И все же не зря Некрасов с восхищением писал о "женщинах в русских селеньях". Правнучки некрасовских героинь не потеряли духа и в своих кубинских гнездах, когда норма выдачи хлеба по карточкам сократилась до 80 граммов в день, а риса -- до 5 фунтов в месяц. Правда, многие срочно "эвакуировались" на историческую родину вместе с мужьями и детьми, благо изменившиеся законы теперь позволяли это делать.

Другие поступали иначе. В полном согласии с веяниями времени они брали билеты на всю семью до Москвы, но оставались в Канаде или Испании, где самолеты "Аэрофлота" делали транзитные посадки, а потом перебирались к своим кубинским родственникам в Соединенные Штаты или в Испанию и теперь живут себе где-нибудь в Майами, или в Мадриде, а то и в Аргентине или Боливии.

Те же "роскубинки", которые решили, несмотря ни на что, разделить со своими мужьями и детьми все навалившиеся на Кубу трудности, живут, как и миллионы кубинцев не от зарплаты до зарплаты, а от удачи до удачи: сегодня удалось достать пару кило картошки, завтра -- несколько бананов, послезавтра литр молока продал сосед, который держит козу.
К сегодняшнему дню 20-летние жены лейтенантов стали 60-летними супругами полковников и по всем прикидкам вроде бы настала пора, когда им должно воздастся за все скитания по гарнизонам и общежитиям, но по нынешним временам все кубинцы живут трудно, включая и старших офицеров, и начальников разных рангов. Мало того, именно офицерские семьи начисто лишены доступа к одному из важнейших по нынешним временам источников дохода -- денежным переводам от родственников, живущих в Соединенных Штатах. Для многих гражданских кубинцев эти переводы давно превратились в спасательный круг, но офицерам и членам их семей получать деньги из страны, десятилетиями остающейся наиболее вероятным военным противником Кубы, запрещено строго- настрого.

Нынешняя жизнь на Кубе изматывает людей даже не столько самими трудностями, начиная с бесконечных отключений электроэнергии и кончая необходимостью ежедневно крутить педали надоевшего велосипеда, сколько своей непредсказуемостью. Например, сегодня свет в квартале отключили на час, завтра -- уже на два, а послезавтра вообще не включили. Сегодня выдали по карточкам по одному фунту помидоров, завтра по два, а послезавтра вообще не завезли.
Пожалуй, самый главный вопрос, который мучает всех кубинцев, а вместе с ними и "роскубинок", сколько же лет придется ждать, пока жизнь войдет в нормальную колею? А тем временем сохраняет актуальность старый добрый анекдот, гласящий, что вообще-то у кубинцев есть только три проблемы. Вопрос: "Какие?" Ответ: "Завтрак, обед и ужин".

Справедливости ради нужно добавить, что на Кубе есть и "роскубинцы", то есть наши соотечественники, женатые на кубинках. Но их число и в самые лучшие времена было крайне незначительно, а сейчас их осталось всего несколько человек.

Недавно был создан Координационный совет соотечественников на Кубе, который заменил действовавшую некогда ассоциацию совкубинок. Существенное отличие заключается в том, что в новую организацию вошли не только бывшие совгражданки, обосновавшиеся на острове Свободы, но и их дети и даже внуки, многие из которых никогда не бывали на родине своих матерей и бабушек.

Между тем мало кто знает, но первые следы русские эмигранты оставили на Кубе задолго до начала дружбы СССР и острова "победивших барбудос", или бородачей. За многие годы, проведенные на острове, который Христофор Колумб назвал "самой красивой землей, какую когда-нибудь видели глаза человека", автору этих строк великое множество раз приходилось сталкиваться со свидетельствами присутствия наших соотечественников на Кубе. Например, архивы сохранили сведения о том, что в 1915 -- 1916 годах на принадлежащем Кубе острове Пинос были небольшие поселения российских эмигрантов. По словам местного историка Хуана Колины, некоторые из них занимались мелкой торговлей, а большинство возделывали землю.

Никто до сих пор не может сказать, как их, собственно, занесло туда. Поговаривают, что, возможно, речь идет о староверах, но это никому точно не удалось выяснить. В ту пору Пинос, который после революции переименовали в Остров молодежи, почти не был заселен. Десятилетиями он оставался местом каторжных работ и его даже называли "кубинской Сибирью". Каторжане работали на каменоломнях, где условия жизни у них были не лучше, чем у их товарищей по несчастью в далекой Сибири – с той лишь разницей, что вместо холодов они страдали от невыносимой жары и гибли от ядовитых болотных испарений. Многие российские эмигранты, жившие очень обособленно, нашли на острове Пинос свое последние пристанище. И это не единственный русский погост на Кубе.

Другой пример: в далеком 1895 году из Нью-Йорка в Гавану прибыл пароход с необычным названием "Три друга", на борту которого по иронии судьбы действительно находились трое друзей -- трое русских парней, которых страсть к приключениям привела в ряды кубинских повстанцев-мамби, сражавшихся с испанской армией за независимость острова. Петр, Николай и Евстарх вошли в кубинскую историю как "трое русских мамби".

А в городе Баракоа на востоке острова нашла последнее пристанище Магдалена Ревецкая, ставшая прототипом Веры -- главной героини романа "Весна священная" известного кубинского прозаика Алехо Карпентьера, в жилах которого, кстати, также текла кровь старинного русского рода. Дочь одного из ближайших военных советников императора Николая II, она потеряла всю семью: отец, мать и двое старших братьев были расстреляны большевиками. Ветры революционной бури навсегда унесли Магдалену Ревецкую из разоренного дома, пронесли через Францию, Италию, Турцию, Индонезию и забросили в кубинскую глубинку. Однако ей на роду было написано родиться и умереть в странах победивших революций. Не в силах сопротивляться судьбе, кубинской революции она отдала все, что имела: гостиницу, драгоценности, деньги. На Кубе по сей день ее вспоминают с благодарностью, а в память о Магдалене Ревецкой принадлежавшая ей некогда гостиница в Баракоа так и называется -- "Ла руса" /Русская/.

Другая дочь Северной Пальмиры нашла свое последнее пристанище на гаванском кладбище Христофора Колумба. Замечательная оперная певица Марианна Гонич-Юстицкая, известная на Кубе под артистическим псевдонимом Марьяна де Гонич, скончалась в 1993 году в возрасте 92 лет. Исполнявшая оперные арии во всех лучших театрах Европы и США, она оставила о себе замечательную память на далеком острове. На Кубу ее тоже забросили вихри "революции Ленина", как она называла Октябрьскую революцию /Февральскую называла "революцией Керенского"/. Марианна Александровна живет в памяти нескольких поколений кубинских певцов, которых она за долгие полвека обучила искусству бельканто. К сожалению, она не оставила после себя мемуаров, а рассказать ей было о чем и о ком: от эсера- террориста Блюмкина, предлагавшего ей руку и сердце в голодной Москве начала 20-х, до племянника испанского диктатора Примо де Риверы, который спас ее от агентов германского гестапо в Испании конца 30-х.

До последних дней Марианна Гонич-Юстицкая лелеяла мечту снова увидеть Россию, так и не простив тех, из-за кого лишь два десятка из более чем 90 отведенных ей судьбой лет она провела на родине. "Мы жили на Спасской, на углу Надеждинской, не знаю, как сейчас называются эти улицы в Петербурге", -- эту фразу она произносила с удивительными интонациями давно сгинувшего русского языка начала прошлого века. Сегодня так не говорит уже никто. Не менее поразительно, что Марианна Александровна, бывшая вплоть до Второй мировой войны одной из лучших сопрано Европы и певшая с самим Федором Шаляпиным, по данным видного российского специалиста по Латинской Америке Нила Никандрова, многие годы сотрудничала с НКВД и даже имела агентурную кличку "Ася". Если это действительно так, то приходится признать, что ведомство Ягоды-Ежова-Берии показывало поистине чудеса вербовки соотечественников, живших за рубежом, включая даже тех, кто не испытывал ни малейших симпатий по отношению к сталинскому режиму.

На кубинской земле есть еще один погост, где похоронены наши соотечественники. Неподалеку от Гаваны стоит памятник Воину-интернационалисту, у подножия которого похоронены 63 молодых парня. Все они служили в советской военной бригаде, которая была введена на Кубу после "Карибского кризиса", и скончались от различных заболеваний, в том числе тропических.

В 1993 году, когда последний солдат уже российской, а не советской бригады покинул остров, на церемонии прощания прозвучали слова о том, что присутствие на острове этого воинского подразделения послужило гарантией того, что Соединенные Штаты так и не решились осуществить агрессию против Кубы. Сейчас за могилами советских солдат бережно ухаживают не только кубинцы, но и "роскубинки".


Источник: По материалам ИТАР-ТАСС
При полном или частичном использовании данного материала ссылка на rodon.org обязательна.