Лента: Общество

Собирая чемодан перед предстоящей ему на следующей неделе поездкой в Россию, Барак Обама должен не забыть положить в него 'Братьев Карамазовых'. Современная Россия, Россия Владимира Путина, продолжает биться над теми же политическими загадками, которые 130 лет назад описал Федор Достоевский. Люди охотно готовы отдать свою свободу за пищу и безопасность, пишет он в знаменитой главе о великом инквизиторе. Вместо этой анархической свободы, инквизитор предложил людям 'чудо, тайну и авторитет. И люди обрадовались, что их вновь повели, как стадо, и что с сердец их снят, наконец, столь страшный дар, принесший им столько муки'.

В Москве ощутимо чувствуется, что Путин как раз и дал России, жестоко травмированной в девяностые распадом Советского Союза, 'чудо, тайну и авторитет'. Страна сейчас, разумеется, не столь свободна, как при Борисе Ельцине, однако Путин в ней чрезвычайно популярен, и никто не стремится вернуться в безумные и свободные времена переходного периода.

Россия, которую предстоит увидеть г-ну Обаме, горда, вспыльчива и воинственна. Ее лидеры не совсем понимают, чего они хотят от Соединенных Штатов, кроме того, чтобы их уважали и принимали всерьез. Американские аналитики рассуждают о новом стратегическом партнерстве, однако российские чиновники не доверяют масштабным американским затеям. Они убеждены, что США пользовались тем, что Россия была слаба, и сейчас все еще зализывают раны. Их империя рухнула, во многом, из-за ошибочной войны в Афганистане, и они думают, что теперь настал черед американской империи.

Эти соображения пришли мне в голову на проходившей на этой неделе конференции 'Что думает Россия?', организованной московским аналитическим центром 'Русский институт', болгарским 'Центром либеральных стратегий' и рядом других организаций. (Признаюсь, я вхожу в попечительский совет Фонда Германа Маршалла (German Marshall Fund), бывшего одним из организаторов конференции.) На ней вновь и вновь, российские докладчики рисовали картину страны, которая довольна, как выразился один из их, 'мягким авторитаризмом' путинской эпохи, одним из краеугольных камней которого является антиамериканизм.

В первые два дня конференции президента Дмитрия Медведева едва упоминали, в то время как 'консенсус' премьер-министра Владимира Путина был главным предметом обсуждения. Обама встретится с обоими российскими лидерами, причем ряд американских дипломатов полагает, что он может найти общий язык с Медведевым, который, как и Обама, по образованию юрист. Однако, на самом деле, Путин, очевидно намного важнее.

'Путин является лидером. В этом вопросе никаких разногласий нет. Путин пришел к власти, и жизнь улучшилась', – заявил один из членов российской Думы. Он говорил о политической интуиции Путина так, как в 19 веке в России говорили о царе: 'Путин знает, что нужно обществу, лучше, чем само общество'.

Путин – сильный правитель, который помог раненой стране вновь собраться после падения коммунизма. 'Россия вышла из хаоса 1991 года с непропорционально большими политическими и социопсихологическими шрамами', – объяснил советник Путина и директор Центра политической конъюнктуры России Алексей Чеснаков. Когда Путин в 1999 году стал президентом, он установил 'консенсусный авторитаризм', заметил глава еще одной российского аналитической структуры.

Сейчас Россия все еще не успокоилась, хотя порядка в ней стало больше. Русские опасаются национальных смут в пределах России, и самоуверенности соседей, таких как Украина и Грузия. Это 'перегретое, перегруженное общество', полагает крупный антрополог, который, как и ряд его коллег, просил на него не ссылаться. Нервничающие россияне 'убегают от свободы', отметил ведущий социолог. Потеряв свою империю, Россия 'как будто пережила ампутацию', констатировал профессор Вячеслав Глазычев, специалист по городскому планированию, возглавляющий сразу несколько институтов. У нее развился 'horror vacui, боязнь пустоты', добавил он.

'Мы хотим равенства. Мы хотим, чтобы наши интересы признавались и считались значимыми', – заявил один из российских докладчиков. Однако, когда присутствовавшие на конференции американцы попросили уточнить, в чем состоят эти интересы, другой русский – видный политик – признал: 'Настоящая проблема в том, что мы сами не понимаем, чего хотим'.

Кратко суммировал суть формулы Путина в своем докладе советник Кремля по имени Модест Колеров: 'Без России (иными словами без надежного и единого правительства), никакая свобода невозможна'.

Это заставило меня вновь задуматься о парадоксе великого инквизитора. Поэтому я обрадовался, когда очередной советник Путина – издатель, который помогал организовывать конференцию – заверил собравшихся, что обсуждаемые проблемы не теряют значения уже больше века. 'Разговоры об этом идут в России со времен Достоевского'.


Дэвид Игнатиус (David Ignatius), 02 июля 2009
Источник: "ИноСМИ"

"Оригинал публикации "


* * *


Инквизитор или Левиафан?

Вернувшись только что с очередного – предпоследнего – заседания конференции «Что думает Россия?», которую Русский Институт устраивает одновременно с болгарским Центром либеральных стратегий, я с удивлением обнаружил, что это мероприятие получило уже весьма пристрастное освещение со стороны одного из его участников — Дэвида Игнатиуса — в его традиционной колонке в "The Washington Post".

На первых двух заседаниях конференции речь шла преимущественно о внутренней политике России, и вот г-н Игнатиус, тот самый журналист, который в прошлом году выпустил книгу своих совместных диалогов с двумя великими американскими стратегами – Бжезинским и Скоукрофтом — выразил свое мнение относительно того, как русские эксперты оценивают путинский режим.

Преобладающая часть выступавших принадлежала к тому самому «путинскому консенсусу», на котором и было сосредоточено обсуждение. Дискутанты говорили о том, что при власти Путина в стране стало жить немного легче, снизилась преступность, напротив, увеличилась личная безопасность, начали вовремя выплачиваться пенсии, укрепилось государство и т.д. Люди поддерживают Путина, и этот парадокс, делает неожиданное заключение американский обозреватель, легко объяснить ссылкой… на Достоевского, на его героя… Великого Инквизитора, предложившего народу, цитирую Дэвида Игнатиуса, «вместо анархической свободы <…> чудо, тайну и авторитет». Все это вполне органично для России и русских, которые в отличие от других духовно более развитых народов готовы променять свободу за сытый желудок и личную безопасность.

Во фразе Модеста Колерова "Без России никакая свобода невозможна" г-н Игнатиус усматривает исключительно то же самое, описанное Достоевским, стремление обменять свободу на материальный комфорт. Вывод из сказанного вполне очевиден – Барак Обама собирается посетить страну духовно искалеченных людей, которых, может быть, стоит пожалеть, но и только.

К образу Великого Инквизитора, получившего в описании г-на Игнатиуса совершенно фантастическую интерпретацию, мы еще вернемся, а пока кое что о том, в чем американский журналист, увы, несомненно прав. В стране уже несколько месяцев идет какая-то ненормальная дискуссия. О том, что в начале путинской эпохи народ России заключил с его верховным правителем некий договор об отказе от целого ряда свобод во имя личной безопасности и повышения уровня жизни. Теперь вот, наступил кризис, говорят одни эксперты, и договор надо пересматривать. Кризис не имеет к договору никакого отношения, пересматривать ничего не нужно, говорят другие. То есть как жили без свобод, так будем жить и впредь.

К этим сомнительным дебатам прибавляются еще две любимые российскими публицистами идеи – о том, как хорошо жилось народу при Сталине и о том, как бы комфортно было бы жить нам всем, если бы мы только решились наконец сдаться заокеанской власти в обмен на что-нибудь очень материальное. Что обижаться на «Washington Post», когда в нашей собственной печати всех направлений – от крайне консервативного до ультра-либерального — россияне предстают народом, напряженно ищущим кому бы запродать задорого собственную свободу – Путину, Сталину или Бушу-младшему. Это еще хорошо, что г-н Игнатиус не захватил с собой в дорогу «Краткую повесть об Антихристе» Вл. Соловьева. Его выводы о России были бы в таком случае уж совершенно убийственными.

И все же воспоминание о прочитанном Достоевском заводит г-на Игнатиуса явно не в ту степь. Полное ощущение, что он перепутал автора «Братьев Карамазовых» с автором «Левиафана». Это вот гоббсовский общественный договор действительно обязывал заключавших его людей отказаться от «анархической свободы», которая оборачивается «войной всех против всех», и принять спасительную диктатуру абсолютного монарха. Причем «чудо, тайна и авторитет» были тут совсем не при чем – выбор в пользу диктатуры, по Гоббсу, вполне рационален и совершенно осмыслен. Люди не хотят платить за пребывание в естественном состоянии своими жизнями, риском каждую минуту быть уничтоженным своим соседом. Примерно этими же соображениями может быть объяснено, согласно просветительской модели, возникновение любого государства – Соединенных Штатов включительно. Ведь не хочет же всерьез г-н Игнатиус возвращения к «анархической свободе» первых поселенцев на его континенте, не станем же мы его за это нежелание считать отступником от Христа и поклонником Торквемады?

Великий Инквизитор, позволю себе напомнить сюжет карамазовской Легенды, освобождает людей вовсе не от криминального беспредела в духе наших «лихих 1990-х», а от трагической свободы религиозного выбора, личного выбора в пользу добра или зла. Инквизитор отрицает отнюдь не «войну всех против всех», но то, что составляет саму суть христианства — отказ Бога насильственно подчинять себе души людей. Прибегая как раз к тем самым «чуде, тайне и авторитету», которые Игнатиус почему-то приписывает Путину. Христос Достоевского — отнюдь не символ политического хаоса. Я даже не очень понимаю, как почтенный журналист смог умудриться прочесть Достоевского в духе идей Томаса Гоббса и Александра Аузана.

К «путинскому консенсусу» относиться можно по разному. Однако на основании того, что русские в целом спокойно отнеслись к отмене свободных выборов губернаторов нельзя делать вывод о равнодушии русских к свободе в целом. Безусловная значимость личной свободы в России не слишком сочетается с ценностью политической демократии – увы, это правда. И в этом едва ли вина России. Православной России действительно долгое время было не очень знакомо характерно протестанское чувство «отчужденности от власти», не от той или иной, «плохой», власти, а от власти как таковой. То самое чувство, которое составляет духовное основание либеральной цивилизации Запада.

И все же это чувство не постороннее России. Оно пришло в нашу страну ровно тем же путем, каким в свое время пришло к народам всего мира – через переживание постыдности ситуации внешней зависимости. И это ровно то, что произошло с нами в 1990-е годы, когда нормальными русскими людьми стала переживаться в качестве крайне постыдной зависимость нашей Родины, а значит и нас лично, от Отчизны г-на Игнатиуса. И вот исчезновение этого чувства в годы нулевые — преждевременно или нет, это другой вопрос — для очень многих людей стало главным нравственным мотивом молчаливого либо публичного принятия «путинского консенсуса». В надежде, что свобода внешняя в конце концов трансформируется в свободу внутреннюю.

До последнего времени Россия никогда не имела возможности испытать на себе чувство внешней зависимости, мы всегда рассматривали себя метрополией или ядром империи и никогда – ее колониальной периферией. Политическое чувство – чувство презрения к собственному зависимому состоянию – подарили нам девяностые. И именно по этой причине эти самые плачевные годы стали одним из наиболее интеллектуально продуктивных десятилетий отечественной истории.

Мы не смогли, подобно американским протестантам, немедленно конвертировать недоверие к внешней власти в недоверие к власти собственной. Однако именно этим, единственно возможным для незападной страны путем, в Россию пришел политический модерн, возникло то новое понимание взаимоотношений человека и социума, которое было недоступно подданному империи.

Которое впервые сделало Россию нацией.

Борис Межуев
Источник: "Русский журнал"