Лента: Общество

Чтобы понять, как в 1989 – 1990 годах воспринималась идея суверенитета России, надо вспомнить, как жила страна и с какими проблемами сталкивались люди. Страна жила в условиях жесточайшей централизации, которой фактически был подменен декларировавшийся публично демократический централизм. Приведу два примера из собственной практики, характеризовавших фон.

В нашем оборонном институте во время перестройки возникла идея: а почему это все сверху решают, кого принимать в партию (КПСС), а кого нет? Давайте сами возьмем и снизу начнем принимать тех, кого считаем достойными – где нас остановят? И начали готовить соответствующее собрание. И видя, что остановить нас уже невозможно, руководство парткома, предварительно, наверное, посоветовавшись в верхах, решило процесс возглавить: пригласило нашего кандидата (редактора нашей молодежной неподцензурной стенгазеты) и заявило: «Ну, что, мы приняли решение – пора тебе вступать в партию…».

А еще до этого революционные настроения в коллективе возникли в связи с тем, что оборонный отдел обкома и министерство сняли за политическую то ли «близорукость», то ли неблагонадежность заместителя директора по науке нашего центрального отраслевого института, уважаемого всеми доктора наук и поставили на его место … аспиранта, но зато члена парткомиссии райкома…

Последний пример кажется из ряда вон выдающимся проявлением маразма, но это пример реальный, невыдуманный. И, к сожалению, тогда не единичный. Соответственно, в массах технической интеллигенции, людей, связанных с реальным высокотехнологичным производством зрело представление о власти как о чем-то совершенно убогом и абсурдном, причем, чем выше, тем хуже…

Чего же удивляться ярко выраженным протестным голосованиям на выборах 1989 и затем 1990 годов?

В этих условиях новая российская власть во главе с Ельциным, демонстративно вышедшим во время 28 съезда из КПСС, воспринималась массами людей как надежда, причем вовсе даже не на либеральные или, тем более, капиталистические реформы, а, прежде всего, на прекращение того абсурда, примеры которого я выше привел.

Одновременно, в условиях паралича центральной власти, по всей стране стали стремительно развиваться идеи всякого рода «регионального хозрасчета» (с чего собственно почти невинно начинали и прибалтийцы) расширения компетенции местных и региональных органов власти. И это было понятно: если вы наши проблемы не решаете, то дайте хотя бы нам самим их решать…

И вот, в начале 1990 года, когда уже стало ясно, что союзный Съезд народных депутатов, поначалу привлекший всеобщее внимание яркими выступлениями совсем небольшой относительно оппозиционной группы, тем не менее, в массе своей вполне привычно послушен воле вышестоящего начальства, в качестве какового выступал Горбачев (который к этому времени стал вызывать в обществе уже выраженное раздражение), формируется съезд и затем Верховный совет России, во главе которого и оказывается Ельцин. И, таким образом, личное противостояние двух фигур, последняя из которых демонстрировала «реформаторские» намерения и потенции, превратилось в совершенно губительное противостояние центральной союзной и российской властей. И дальше процесс пошел вразнос: компетенция-то раньше распределялась неформально, через партийное подчинение, а теперь-то что бы ни сделала российская власть, это поддерживалось и воспринималось как «прогресс». И в эту игру, очевидно, заигрались …

Я, тогда депутат съезда не российского, а союзного, соответственно, не был среди тех, кто принимал Декларацию о суверенитете России. Но, важно понимать, что большинством из тех, кто ее принимал, она отнюдь не воспринималась как декларация о намерении действительно отделиться от других частей СССР. Нет, речь шла фактически исключительно о большей самостоятельности российских (вроде как, более реформаторских) органов власти и о перетягивании таким образом реальной власти. Но, что тогда недостаточно понималось и осознавалось, сигнал был дан недвусмысленный и другим республикам, в том числе тем, абсолютное большинство населения которых ни о каком «суверенитете» всерьез и не помышляло…

Никогда не шел открытый разговор о реальном разделении страны, о каком-либо выходе России из СССР и на заседаниях Высшего консультативно-координационного совета при Председателе Верховного Совета РСФСР (Ельцине), позднее преобразованном в Президентский совет – с лета 1990 по весну 1992 годов я был членом этого тогда общественного совета…

И даже во время референдума о сохранении единого «обновленного СССР» противники Горбачева и предложенного им варианта ответа (к числу которых тогда относился и я) видели в этом референдуме не инструмент сохранения страны, а исключительно хитроумный маневр Горбачева и его команды с целью сохранения «лидерства» и прежней системы. И я, и большинство моих товарищей, исходили из того, что другой опасности реального распада страны нет, кроме опасности слабости и непоследовательности власти во главе с тогдашним ее лидером…

Таким образом, если идеи разделения СССР в высшей российской власти кто-то тогда и изначально вынашивал, то делалось это отнюдь не публично и открыто, а позднее – уже даже и после Беловежских соглашений – с очевидной подменой понятий. Для широкой публики это подавалось как что-то типа просто такого маневра, переформатирования страны: был СССР (плохой, тоталитарный) – будет СНГ (хороший, демократический). Зато сразу избавляемся от надоевшей «партноменклатуры», от утомившего общество Горбачева и т.п.

Конечно, сегодня трудно сказать, как развивались бы события, если бы не было «карикатурного путча» в августе 1991 года. Или если бы во главе его оказались иные, существенно более решительные и популярные в обществе люди (ведь даже несмотря на тусклость картинки, унылость и невнятность героев, тем не менее, это как-то обычно деликатно упускается, но слова «гэкачепистов» об опасности разрушения страны и необходимости обуздания коррупции некоторыми все-таки были и тогда восприняты с надеждой…). Или если бы Съезд народных депутатов СССР, участником которого мне довелось быть, оказался бы не послушной марионеткой, а настоящим высшим органом власти страны, способным в критические дни собраться и принять необходимые решения… Но то, что случилось, и чем завершилось, безусловно, было колоссальным катализатором разрушения страны. Как будто была дана команда: высшей власти больше нет, а если будет, то неизвестно, чего от нее еще можно ожидать, а потому разбегайся, кто может…

Достоверно о том, в какой момент Ельцин и его окружение перешли от идеи перетягивания власти у Горбачева к идее не декларативной, а фактической суверенизации части единой страны (России) и разделения СССР, мне не известно. Об этом лучше знают жильцы известного дома на Осенней улице – те, кто был с Ельциным ближе и вместе с ним вырабатывал стратегию и тактику его действий.

Были ли они правы в своей стратегии и тактике? Это зависит от точки отчета. С точки зрения борьбы за личную власть, они оказались успешными. Могло ли это быть лишь временным этапом, искусным маневром, за которым последовало бы новое собирание земель? Может быть, и могло, но всегда возникает вопрос об ответственности за риск и последствия маневра, который, похоже, не стал временным.

Но вопрос о такой ответственности возникает лишь в случае, если целостность прежней страны признается ценностью. Соответственно, те, кто не хотят нести ответственность, прикладывают колоссальные усилия для того, чтобы внушить обществу, что распад прежней страны для всех нас – благо или, как минимум, объективная историческая неизбежность…

И, наконец, об уроках.

Урок первый: с раскрытым ртом слушая чужие советы и забывая свою собственную историю, географию, вытекающие из этого объективные интересы, растерять можно все, и после этого всегда можно доказать, что это нам же во благо или было исторически неизбежно…

Урок второй: многим из нас казалось, что для демократии важно избавиться от «тюбетеек» (от среднеазиатских республик), которые голосуют по воле начальника, и потому нам весь демократический процесс тормозят; но позднее выяснилось, что есть на голове тюбетейка или нет, от этого не так много зависит, но внутри голов у многих (если не большинства) наших – точно такая же мелко корыстная или трусливая готовность к послушанию всякого рода начальству...

И урок третий: с послушным парламентом исполнительной власти очень удобно, но только когда, не дай бог, возникнет угроза распада и нынешнего государства, послушный парламент вряд ли окажется способным защитить целостность государства.


Юрий Болдырев
Источник: "Русский Журнал"