Лента: Общество

(Идеология "Обитаемого острова")
Борис Межуев

Пролог

Сентябрь 1981 года.*

На кухне обычной московской квартиры в районе метро Юго-Западная (неподалеку от того самого знаменитого дома, который запечатлен в «Иронии судьбы» и в котором проживает старший из братьев Стругацких) сидят двое подростков. Одному 10 лет, другому 13. Они сочиняют роман о выборах президента на далекой планете, выборах, которые могут привести к победе как разумных реформаторов, так и ужасных будущих диктаторов. Все дело в том, что в системе планет будущей космической цивилизации только одна – Земля — неуязвима от любых ударов извне. Поэтому на всех других планетах Галактики местные националисты постоянно вынашивают планы по созданию аналогичной системы защиты. Земля, заботясь в первую очередь о собственных интересах, но также и о поддержании межпланетного равновесия, таковым попыткам активно препятствует. Поэтому выборы на планете не могут быть полностью свободными от контроля со стороны наиболее могущественной планеты во Вселенной. И Земля посылает на другую планету своего представителя, чтобы он любыми правдами и неправдами добился поражения националистов и победы разумных реформаторов. Что ему с относительным успехом и удается совершить, прибегая к разного рода политическим технологиям (в том числе и посредством убийства лидера проземной партии, в котором, естественно, обвиняют националистов). Младший из подростков спрашивает старшего – как будет называться организация, которую представляет землянин. Старший отвечает, не раздумывая: «Конечно же, КОМКОН».

Июль 1983 года.**

Те же двое подростков, в период летнего отдыха на базе Дома ученых, тихой украинской ночью участвуют в общем споре о том, какой строй следует считать наилучшим. Один жгучий брюнет лет 15 громогласно заявляет: нет и не было лучшего в мире порядка, чем демократический капитализм. На него набрасываются с разных сторон: а как же безработица, власть капитала, безграничное господство хозяев над наемными работниками и т.д. Двое юношей покидают место спора, по дороге к палаткам старший рассуждает вслух: странно, что кто-то до сих пор придерживается столь устаревших взглядов. В кругах интеллигенции уже немодно хвалить капитализм». «А что же теперь модно хвалить?» — интересуется младший. Старший на мгновение задумывается: «Теперь? Да, пожалуй, только одно — Юрия Владимировича Андропова».


Часть первая

«Вполне приличный дядька, его здесь все любят…»

Московской интеллигенции свойственна одна черта, которую некогда метко подметил Глеб Павловский, она мгновенно забывает то, о чем думала, кого хвалила и кого ругала еще три месяца назад. Смена убеждений задает совершенно новое и неизбежно искаженное представление о собственном прошлом. Например, во время перестройки, когда с трибун партийных съездов раздался призыв к демократическим переменам и инициативе снизу, либеральная интеллигенция уверила всех и саму себя, что она, собственно, всегда, со времен по крайней мере хрущевской «оттепели», хотела именно этого — политических преобразований, многопартийности, слома репрессивных институтов прежнего режима. Из памяти людей стерлись те подлинные мечты, надежды и страхи, которые переполняли их в течение двух предшествующих десятилетий.

Так вот, до начала перестройки почти никто в среде либеральной интеллигенции не хотел никакой демократии. Кумиром большей части интеллигентов в течение всех семидесятых и начала восьмидесятых годов был отнюдь не Сахаров и тем более не Буковский. Символом надежд был Юрий Владимирович Андропов, глава советской политической полиции. Ни с кем иным не соотносила либеральная интеллигенция гипотетический шанс на реформирование советской системы, превращение этой страны во что-то цивилизованное. Образцом для будущего СССР рассматривалась чаще всего Венгрия, в которой тогда правил ставленник Андропова Янош Кадар. Кто-то язвительно назвал кадаровскую Венгрия образцом «гуляш-социализма». Вот о таком «гуляш-социализме» (а, упаси Бог, не о народовластии) и грезила в 1970-е почти вся либеральная Москва.

К Андропову интеллигенция всегда питала загадочную мало объяснимую симпатию. Он представлялся посланцем каких-то иных неведомых, очевидно неавтохтонных, сил, по стечению обстоятельств вынужденным взаимодействовать с такими монстрами, как Черненко и Суслов. Он казался иностранцем в собственной стране, выполняющим по ответственному заданию какого-то далекого Центра сложнейшую работу, работу грязную, однако, необходимую, по преобразованию СССР во что-то более менее приличное с западно-европейской точки зрения.

Интеллигенция с легкостью принимала мысль, что в процессе этих медленных преобразований власть следует держать твердо и в одних руках. Не поддаваясь соблазну демократизации и движения снизу, которые сразу же приведут к фашизму и резне. Монолог "генерала в вагоне" в блистательном исполнении Николая Гриценко из кинофильма "Семнадцать мгновений весны" о пагубности всякой демократии в точности соответствовал этой идеологии: "Чем больше мы имеем свобод, тем скорее нам хочется СС, тайной полиции, концлагерей, всеобщего страха! Только тогда мы чувствуем себя спокойными, не нужно отстаивать своей точки зрения на судьбы родины, никакой ответственности, только подними руку в честь того, кто этим занимается за тебя, только крикни: "Хайль Гитлер!" — и все сразу станет понятно. Никаких волнений!"".

Приход Андропова к высшей власти в ноябре 1982 года был отмечен новым киноподарком со стороны либеральной интеллигенции – картиной «Остановился поезд», в которой преисполненному слепой ненавистью к «органам» журналисту Малинину в исполнении Анатолия Солоницына противопоставлялся злобный и отважный следователь Ермаков, которого играл Олег Борисов, смачно произносящий слово «карать» в отношении к простодушным разгильдяям и невольным вредителям.

Однако, наверное, ни одно художественное произведение не сделало столь многого для внедрения в сознание интеллигентов мифа об Андропове – просвещенном авторитарном реформаторе, как вышедшая в 1972 году повесть братьев Стругацких «Обитаемый остров».

«Нетерпение потревоженной совести»

Все те, кто читал повесть «Обитаемый остров» и кто уже смотрел первую часть ее экранизации Федором Бондарчуком знают, что в этом произведении два основных героя. Это — член Группы Свободного Поиска юный Максим Каммерер, отважный борец против отвратительного режима Неизвестных Отцов. Режим этот, надо сказать, действительно вызывает только ненависть, ибо он превратил большую часть населения в управляемых болванов, а меньшинство – в преследуемых изгоев.

Второй герой – противник Максима – руководитель контрразведки Отцов, глава Департамента специальных исследований по прозвищу Странник, который, как выясняется к финалу повести, является членом Комитета Галактической безопасности, засланным Землей для медленного реформирования планеты Саракш. Точнее спасения ее от неминуемой катастрофы, обусловленной целым рядом бедствий – инфляцией, неурожаем и неминуемым голодом, разрушением экологии и т.д. Максим, науськиваемый враждебным Страннику членом клики Отцов государственным прокурором Умником, разрушает систему излучения, и тут же сталкивается со Странником, который предъявляет ему счет за последствия безрассудной акции – 20% людей после лучевого голодания становятся шизофрениками, страна без излучателей не сможет справиться с внешней опасностью, исходящей от таинственной Островной империи, опять же инфляция и все прочее.

Достоинство повести – в открытом финале: читателю предлагается на выбор тезис и антитезис. Есть позиция диссидента Максима – «пока я жив, никому здесь не удастся построить еще один Центр». И точка зрения авторитарного реформатора — Странника — «не думай об излучателях, подумай об инфляции». Думаю все же, при всей открытости финала авторская позиция склоняется на сторону Странника: излагает авторское видение, впрочем, не сам галактический кгбшник, а совсем иной персонаж, своего рода Оракул страны людей-мутантов по прозвищу Колдун. «Ваш затуманенный и оглушенный совестью разум, — обращается Колдун к Максиму, — утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого, продиктованного вашей совестью. <…> Вы скажете, что в том мире, откуда вы пришли, люди не могут жить с нечистой совестью. Что ж, перестаньте жить».

Знатокам русской мысли и русской интеллигенции эти речи очень знакомы. Так рассуждали Бакунин и Белинский в конце 1830-х годов, в пору так наз. «примирения с действительности». Реальность более разумна, чем наши представления о ней и чем голос «потревоженной совести». Поэтому надо не реальность приводить в соответствие с «совестью», а проникаться сознанием «разумности действительного». «Совесть», возмущенную несправедливостью существующего строя, «крепостным правом», например, следует держать в узде. Впрочем, у Стругацких та же тема имеет специфический ракурс: если ты разумен и обладаешь волей что-то менять, войди в число «посвященных», понимающих суть дела, и только под их мудрым руководством осуществляй «перемены», точнее — «борись с инфляцией».

В том то и дело, что повесть Стругацких была отнюдь не только памфлетом против тоталитарного советского строя, она в первую очередь являлась критикой отважных, но безрассудных стремлений диссидентов в одиночку, или же опираясь на какие-то темные силы (о них позже) внутри брежневского руководства, в один миг покончить с тиранией КГБ и КПСС. Вместо опасной по своим последствиям борьбы, которой могли воспользоваться реальные враги мира и свободы, диссидентствующей интеллигенции предлагался союз с просвещенными автократорами, курирующими науку и контрразведку. Не стоило больших интеллектуальных усилий понять, о каком конкретно лице в галерее портретов членов Политбюро шла речь.

«Самый страшный человек в стране и, может быть, на планете…»

Сообщество стругацковедов в последние годы превратилось в мощнейшую интеллектуальную корпорацию. Для изучения жизни и творчества братьев ее представители сделали очень много, думаю, мало кто из классиков литературы XX столетия (из ныне живущих совершенно точно – никто) удостаивался таким вниманием со стороны поклонников и последователей. На свет Божий вытащены черновики произведений Стругацких, обнаружено немалое количество якобы утерянных рукописей, выходит в свет собрание писем. Установлен даже случай первого упоминания имени Бориса Стругацкого в широкой печати: в ленинградской газете «Смена», 29 декабря 1947 года, где говорилось о юном школьнике, написавшем замечательное сочинение о своем отце. Составлен каталог всех фигур, действовавших или хоть раз упоминавшихся в произведениях братьев. Сотни – версий и интерпретаций сюжетов произведений.

И при этом – о том, что лежит, казалось бы, на поверхности — о том, ради чего, с какой целью был написан «Обитаемый остров», — не сказано ничего или почти ничего. Отчасти – причина тому — страх за репутацию братьев. Среди их недоброжелатей бытует версия о какой-то причастности АНС то ли КГБ, то ли ГРУ, в связи с чем о вполне просматриваемых в «Обитаемом острове» кгбшных мотивах говорить вслух в среде стругацковедов не очень прилично. Тем более намекать на то, кто мог явиться (и явился, как я полагаю) прямым прототипом Странника.

Между тем, я думаю, что дело вовсе не в какой-то связи Стругацких с КГБ, не исключаю, что никакого задания писать «Остров» от компетентных органов не поступало. Дело вообще не в КГБ. Дело в самой фигуре Андропова.

Стругацкие приступили к написанию «Острова» в 1967 году. В тот год случилось два важных для понимания сюжета произведения события. В мае 1967, после бегства Светланы Аллилуевой на Запад, со своей должности был снят глава КГБ Владимир Семичастный. Его сменил Юрий Андропов (установил «шефство над контрразведкой», говоря языком «Обитаемого острова»). Назначение Андропова и отставка Семичастного стала крупным поражением так наз. «шелепинской партии», выступавшей за прекращение политики «мирного сосуществования» с Западом и за активизацию политических взаимоотношений с Китаем.

Новый удар по этой партии был нанесен Брежневым в июне 1967 года, когда после успешной для Израиля шестидневной войны шелепинцы попытались перехватить инициативу, и в лице первого секретаря Московского горкома Николая Егорычева выступили за военную поддержку Египта и Сирии, а после разгрома арабских стран обвинили Политбюро в недостаточных усилиях по поддержке обороноспособности страны. Некоторые историки даже считают, что Министерством обороны СССР готовилась высадка советского десанта в Хайфе и бомбардировка израильского атомного центра в Димоне. Отдаленным последствием вовлечения России в ближневосточный конфликт могла стать новая мировая война с применением ядерного оружия. Поражение арабских стран в войне с Израилем окончательно подорвало могущество «партии войны»: Егорычев был снят со своего поста, Шелепин брошен на профсоюзы.

Непосредственным отражением этих событий и стала одна из сюжетных линий «Обитаемого острова», в которой речь идет о противоборстве Странника с «партией войны», о крахе этой самой партии после разгрома сил Отцов в войне с Хонти и о хитроумном плане обреченного Умника использовать Максима в борьбе с Отцами и Странником. Когда Стругацкие приступали к созданию ОО, Андропов был для московских либералов не столько главой КГБ, сколько либеральным руководителем Отдела по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран ЦК КПСС, основным идеологическим противником партии «холодной войны» с ее ставкой на пролетарский интернационализм и мировую революцию. Отдел ЦК, который возглавлял Андропов, включал в качестве «подотдела» знаменитую группу консультантов – «заповедник либералов». В нее входили будущие творцы перестройки: Александр Бовин, Георгий Шахназаров, Олег Богомолов, Федор Бурлацкий, Георгий Арбатов. Последний в своих воспоминаниях так описывает этот Отдел: «Новыми здесь были не только названия и функции (по сути, исследовательские), но и то, что впервые за многие годы в аппарат ЦК пригласили значительную группу представителей интеллигенции. <…> Поначалу консультанты выглядели в аппарате – даже внешне — настоящими белыми воронами. А поскольку потребность была большой и острой и оба заведующих отдела хотели взять людей поярче, среди них оказалось и немало «вольнодумцев», совсем уж непривычных, даже чуждых тогдашнему партийному аппарату. <…> Собранная Андроповым группа консультантов была одним из самых выдающихся “оазисов» творческой мысли того времени…».

А теперь давайте сравним рассказ об этом «оазисе» с описанием Стругацким руководимого Странником Департамента специальных исследований, куда в конце концов попадает работать и Максим. «Пятьсот человек у него тут, в основном молодежь, газет они не читают, радио не слушают: времени, видите ли нет, важные научные исследовании… так что излучение здесь бьет мимо цели, вернее, совсем в другую цель. <…> И он очень внимательно следит за каждым более или менее талантливым человеком. Прибирает к рукам с юных лет, обласкивает, отдаляет от родителей…». Авторами подчеркивается та атмосфера свободы и непринужденности, которая царит в Департаменте Странника: «Было у них здесь чисто, светло, просторно, люди казались сытыми и спокойными, энтузиазма не проявляли, с инспектором держались вполне корректно, но без всякой теплоты и, уж во всяком случае, без приличествующего подобострастия».

И еще одна любопытная деталь «оазиса»: здесь везде можно увидеть портреты Странника в разных видах и даже карикатуры на всемогущего и таинственного шефа: «Эти сукины дети даже рисовали на него шаржи и вешали их на самых видных местах!» Подумать только, восклицает в сердцах Умник, такая власть у этого человека, а «сопляки в белых халатах рисуют на него карикатурчики, и он им это позволяет…» Какая-то слишком конкретная деталь эти самые «карикатурчики», мне показалось, что взята она не из фантазии, но из жизни. Я просмотрел разнообразные описания андроповского Отдела с целью найти что-нибудь подобное. И вот в одной из недавних статей Федора Бурлацкого обнаружил следующее: «Ю.В. любил интеллектуальную работу. Ему нравилось самолично участвовать в писании важных речей и руководить процессом созревания политической мысли. Кроме того, это были очень веселые «застолья», хотя подавали только чай с сушками или бутербродами (это после девяти вечера). К концу обсуждений разморенные «аристократы духа» отвлекались на посторонние сюжеты: перебрасывались шутками, стихотворными эпиграммами, рисовали карикатуры. Ю.В. разрешал все это, но до определенного предела. Когда это ему мешало, он обычно восклицал: «Работай сюда!»— и показывал переписанный большими, округлыми и отчетливыми буквами текст».

Андроповская тема в творчестве Стругацких отнюдь не завершается ОО. Она косвенно присутствует в последующем по времени написания крупном сочинении братьев – романе «Град обреченный», который они поспешили утаить от публики и компетентных органов в 1970-е, чтобы выпустить лишь в период «перестройки». Опять же – после всеобщей либерализации и при благодушии поклонников Стругацкие поспешили выдать явно антидиссидентский роман за диссидентский. На самом деле, определенные детали этого произведения (именно виселицы у мэрии города во время путча Фрица Гейгера) вызывают в памяти так наз. «венгерское восстание», активное участие в подавлении которого принял Юрий Андропов. В романе показывается, что изменилось бы в стране социалистического эксперимента в случае торжества националистического и антикоммунистического переворота. Разумеется, читателя подталкивают к выводу, что не произошло бы ничего хорошего. Но, вероятно, в это время Андропов уже не чувствовал необходимости в положительном пиаре среди либеральной интеллигенции и о публикации романа (при этом в отличие от ОО явно не обреченном на читательскую популярность) на время пришлось позабыть. Но к теме Странника братья вернулись в 1979 году в «Жуке в муравейнике». Как бы не трактовать финал этой повести, одну из лучших в творчестве Стругацких, — нельзя не заметить отразившегося в ней явного разочарования авторов в том политическом деятеле, который, как я предполагаю, был избран ими в качестве прототипа для героя «Обитаемого острова». Жесткий прогрессивный реформатор показан здесь в качестве мучимого параноидальными комплексами контрразведчика.

К началу 1980-х та часть либеральной интеллигенции, к которой относили себя Стругацкие, значительно эволюционировала от просвещенного охранительства к «внутренней эмиграции». Однако эта эволюция никогда не была решительной и бесповоротной.


Часть вторая

«Хаос, рожденный преступной войной, едва миновал, но последствия его тяжко ощущаются до сих пор».

Повести «Обитаемый остров» не очень повезло в эпоху горбачевской перестройки.В те бурные годы о Стругацких стали понемногу забывать. С одной стороны, они сумели до крайности раздражить сочувствующих возрождению православия молодых интеллектуалов своим романом 1988 года «Отягощенные злом», который умудрились выпустить аккурат к 1000-летней годовщине крещения Руси. С другой стороны, как можно догадываться по некоторым замечаниям посвященных людей, политические взгляды братьев начали несколько расходиться. Аркадий никогда не отрекался от коммунизма, при всей своей ненависти к советским порядкам. Борис явно был радикальнее. Единой линии по отношению к СССР и демдвижению выработать не удавалось. За подписью братьев за годы перестройки вышло несколько довольно бесцветных публицистических статей, которые весьма плохо проясняли их позицию по конкретным политическим вопросам того времени.

Впрочем, думаю, главная причина временной неактуальности Стругацких была в другом – политическую бурю рубежа 1980-90-х было сложно соотнести с мифами «прогрессорства» и «просвещенного авторитаризма». «Прогрессоры» и комконовцы отошли куда-то в тень. Их место заняли народные борцы с проклятым режимом, ведомые неожиданно ушедшими в оппозицию бывшими членами и кандидатами в члены Политбюро. Перестройка выглядела как своего рода реванш Умника над Странником. Все выходило в точности по сюжету «Обитаемого острова». Младший член партии Свекра-А.Н. Шелепина, ее наиболее талантливый идеолог, Умник-А.Н. Яковлев быстро перекрасился в либерала и противника тоталитаризма, чтобы с помощью Максима-демократического движения одолеть своих противников и остаться на вершине власти. Для этого первым делом он разрушил Центр системы излучения, взял под контроль машину государственной пропаганды и, по завету героя Стругацких, попытался использовать ее «для перевоспитания народа в духе гуманности и высокой морали».

Впрочем, торжество Умника оказалось недолгим. После 1991 «прогрессоры» вновь вернулись во власть, только уже изрядно помолодевшие, с новыми лозунгами и новыми обещаниями. И читающая публика почти немедленно вспомнила о Стругацких — с этого времени начинается второй, до сих пор не спадающий вал их популярности.

Свою вторую жизнь обрел и «Обитаемый остров». В контексте реалий начала 1990-х повесть стала представляться не столько памфлетом против брежневского застоя с разнообразными аллюзиями на тему подковерных битв внутри Политбюро, сколько вдохновенным пророчеством о постсоветской, постимперской России. Только тогда читатели заметили, что в «Острове» основное действие происходит в распавшейся империи, которую после разрушительной мировой войны постиг крах. От страны Отцов отделились Хонти и Пандея, причем отношения с Хонти — «бывшей провинцией старой империи, провозгласившей независимость в тяжелые времена» — оказались осложнены колониалистскими устремлениями Отцов, их желанием «вернуть гадов в лоно, предварительно наказав».

Конечно, сегодня все эти ассоциации проявляются еще в большей степени, поскольку проецируются на экономический конфликт России и Украины, а также на летнюю войну с Грузией. Сходство с нынешним состоянием дел усиливается еще и по причине подчеркнутого в повести капиталистически-олигархического характера диктатуры Отцов, лидер которой, некто Папа, представлен в ОО «крупнейшим потомственным финансистом, главой целого клана банкиров и промышленников».

Короче, в выведенной Стругацкими стране Отцов ельцинская, а затем уже и путинская Россия неожиданно обнаружила саму себя. Существовала даже конспирологическая теория, согласно которой «Обитаемый остров» явился зашифрованным посланием КГБ будущим поколениям россиян — вот к чему в конце концов должна прийти наша страна в результате перестройки. Версия, конечно, скорее оригинальная, чем убедительная, однако выдвинувший ее политолог и театральный режиссер Сергей Кургинян в году 1995 представил в доказательство шестичасовой спектакль по повести Стругацких. Смотреть это действо было не всегда легко, однако общее впечатление спасали совершенно неожиданные совпадения. То что рассказ о башнях излучения сопровождался трансляцией ельцинского телевидения — в этом не было ничего удивительного. Однако эффект инсайта возникал в тот момент, когда раскрывался заговор государственной прокуратуры о подрыве башен.

Напомню, что Максим, которого аборигены планеты часто называют Горцем, оказался втянут в откровенную провокацию по уничтожению башен. Эта провокация организовывалась для того, чтобы запечатлеть на телеэкране ужасающие преступления «выродков» и продемонстрировать их оболваненным гражданам. Так вот, сразу после того, как актер, исполнявший роль заместителя Умника, сообщал, что нападение на башни представляло собой «ловушку государственной прокуратуры», на сцене включался телевизор, и зрители спектакля могли видеть хорошо знакомые им кадры октября 1993 года, когда Горец-Хасбулатов на волне народного возмущения звал собравшихся у Дома Советов взять штурмом Останкино. После этого поворота оставшиеся четыре часа постановки просматривались уже на одном дыхании, с неослабевающим интересом.

Приход к власти реформаторской команды Егора Гайдара со товарищи, конечно же, немедленно пробудил новый интерес к творчеству братьев в целом и «Обитаемому острову», в частности. Прежде всего, и сам Гайдар и его коллеги по правительству охотно принимали наименование «прогрессоры». И, вправду, «прогрессорами» им было называться более с руки, чем «демократами», в особенности после авторитарного поворота 1993 года. И после того, как Ельцин, с которым была вынуждена связать себя команда реформаторов, памятной ночью декабря 1993 года из популистского лидера, вождя толп и любимца миллионов, превратился в президента благополучного меньшинства.

Немедленно выяснилось, что Гайдара и семью Стругацких скрепляют матримональные узы, и даже, более того, свою профессию экономиста Гайдар выбрал под влиянием прочитанного в детстве «Обитаемого острова». «Я, собственно, решил заниматься экономикой, — говорил Гайдар в эфире «Эха Москвы» в августе 2005 года, — после того, как прочитал в финале «Обитаемого острова» диалог между Странником и Максимом, где он говорит ему: да ты, вообще понимаешь, что в стране инфляция? Ты,— говорит,— вообще знаешь, что такое инфляция? После этого я твердо решил разобраться».

АНС умер, не дожив всего несколько дней до назначения своего зятя заместителем руководителя правительства Российской Федерации, и он уже не мог никак прокомментировать его деятельность. Зато БНС примерно с 1994 года весьма активно высказывал свои взгляды на текущие события, неизменно подчеркивая верность тому курсу, который избрала команда реформаторов. Следуя гайдаровскому курсу, БНС выразил поддержку не только расстрелу Белого дома и чубайсовской приватизации, но также и первым действиям Путина в 1999-2000 г., включая вторую чеченскую войну. Только в самые последние годы БНС начал занимать более критическую в отношении путинского режима точку зрения, присоединяясь к либеральной оппозиции в отношении к аресту Ходорковского, помилованию Бахминой и т.д.

На фоне этих вполне системно либеральных (можно сказать, правоверно СПС-ных) взглядов несколько странно смотрятся последние художественные произведения Бориса Стругацкого, которые он в отрыве от своего брата издал под псевдонимом С. Витицкий. Обе эти книги — «Поиск предназначения» и «Бессильные мира сего» — требуют отдельного разговора. Обратим внимание только на проявляющийся в этих сочинениях сюжет о странном переплетении новой российской демократии и старых советских спецслужб. В первом из романов показывается, что миссия одного из признанных деятелей российской демократии, защитника Белого дома в 1991 году, состоит исключительно в поддержании жизни истинного любимца судьбы, руководителя какой-то тайной спецслужбы, проводящей секретные эксперименты по производству человеческих клонов. Автор, впрочем, не столько возмущается проклятой судьбой, благоволящей к осколку проклятого прошлого, сколько издевается над наивностью нового «демократического вождя», возомнившего себя Пророком и Мессией. Вообще, для идеолога российского либерализма интонация несколько необычная.

В «Бессильных мира сего» БНС под маской С. Витицкого снова возвращается к теме «секретных экспериментов» спецслужб, в данном случае — уже сталинских. По сюжету романа, в результате каких-то гулаговско-бериевских опытов, два человека, включая главного героя, освободились от гена старости и обрели чудодейственные способности. Один из людей, своего рода alter ego автора, пытается вернуть команду учеников, разбредшуюся в годы реформ по разным конторам, для обеспечения победы на выборах правильного кандидата. Однако способы возвращения заблудших он выбирает явно неконвенциональные: одного из персонажей в самом начале произведения поcланцы alter ego жестоко, по-гестаповски, пытают, сжимая щипцами его мизинец. Цель у посланцев самая благородная — заставить этого товарища бороться (посредством своих сверхспособностей) на выборах против Генерала и за Интеллигента. О методах прогрессивных пиар-технологов предоставим судить благонамеренному читателю: «Все происходило по хорошо продуманному и не однажды апробированному сюжету. Все совершалось правильно. Непослушному человеку вдумчиво, аккуратно, умело и со вкусом давили пальцы, причем так, чтобы обязательно захватить основания ногтей. Человек кричал. Вероятно, человек уже обмочился. Человеку преподавали серьезный урок, и человек был расплющен и сломлен. Что, собственно, в конечном итоге и требовалось: человек в совершенно определенной кондиции».

В общем, технологии Неизвестных Отцов кажутся невинной забавой на фоне игр духовных руководителей «либеральной элиты». Жаль, что среди армии поклонников Стругацких не нашлось никого, кто был бы способен хотя бы прокомментировать идейное содержание повестей младшего из братьев. И хотя С.Витицкий – это и не Стругацкие, но то, что нашло столько яркое выражение в книгах Бориса, увы, уже имплицитно присутствовало в произведениях, подписанных именами обоих братьев. Равно как и сегодняшняя политическая позиция БНС — едва ли не логический вывод из того мифа о «просвещенном авторитаризме», который с таким блеском запечатлел себя на страницах «Обитаемого острова».


«Ваше дело было — сидеть в уголке и ждать, пока я вас поймаю»


Мой личный интерес к Стругацким не был ни в малейшей мере предопределен любовью к научной фантастике как таковой. Этот интерес возник в середине 1990-х, и он был связан исключительно с политической актуальностью произведений братьев для понимания тех реформ, которые осуществлялись в нашей стране с момента прихода к власти правительства Ельцина-Гайдара. И нужно сказать, что чтение братьев сыграло огромную роль в становлении моего политического мировоззрения, в смысле сознательного отталкивания от тех идей и тех рецептов, которые предлагались в повестях наиболее популярных советских фантастов.

Я никогда не испытывал никакой ностальгии по коммунизму, и тем не менее тот путь реформ, который был избран гайдаровским правительством и который в определенной степени продолжается до сих пор, казался мне не столько ошибочным, сколько порочным в самом своем основании. И Стругацкие помогли ответить на вопрос, в чем был основной порок, проклятое родимое пятно субкультуры российского либерализма. Проблема была не в том, что эта субкультура решила переделать всю Россию на свой лад, а в том, что она с самого начала отказывалась от этой задачи. Проблема была не в том, что Стругацкие приветствовали «прогрессоров» как своего рода «национальных модернизаторов», способных обеспечить нашей стране рывок в будущее. Проблема была в том, что Стругацкие развенчивали «прогрессоров», что они не видели никакого прока в том, чтобы задавать «рывок в будущее» социуму в целом, что они гарантировали этот рывок лишь избранному привилегированному меньшинству, предлагая всем остальным идеал «просвещенной диктатуры», с «башнями» или же без них.

Все эти выводы лишь в небольшой степени касаются «Обитаемого острова». Элитаристские идеи Стругацких отлились в четкие последовательные формулы чуть позже (впрочем, уже в более раннем произведении «Трудно быть богом» мы видим стремление внешних наблюдателей не столько спасать социум, сколько отдельных интеллектуалов спасать от социума). Но подобная избирательность в плане спасения присутствует уже и в «Острове» – интеллигенты собираются в свободном от излучения Департаменте, а все остальные, как сообщает Странник, указывая на безропотно выполняющего его распоряжения бывшего ротмистра Чачу, «готовы, они всегда были готовы». Иначе говоря, остальные вполне могут посидеть и под «излучением».

Читатели советского времени воспринимали ОО как антитоталитарную повесть. На самом деле, это произведение — может быть, наиболее жесткое и откровенное в отечественной литературе оправдание несвободы, сохранения тоталитарного контроля над большинством с целью его управляемости в интересах избранного меньшинства. Допускаю, впрочем, что между братьями во время создания повести существовали серьезные расхождения: ведь почти каждая книга зрелых Стругацких всегда представляла собой своего рода идейную полемику между АНС и БНС, спор наивного комсомольского гуманизма и холодного индивидуалистического рационализма. По мере движения от 1960-х к 2000-ым последний раз за разом наступал и брал верх. «Открытый финал» ОО и других лучших повестей Стругацких – признак хрупкого равновесия в этой растянувшейся на три десятилетия идейной борьбе с предсказуемым исходом.

Предсказуемым – потому что уже и в гуманистическом оптимизме старшего Стругацкого был свой изъян, который проявился столь выпукло в образе Странника. Проблема состояла не столько в оправдании авторитаризма как такового, имеются в истории случаи, когда авторитаризм не только возможен, но и необходим, когда демократический строй предопределенно ведет страну к катастрофе, когда общество еще не способно порождать само из себя политическую власть, и когда власть сама оказывается вынуждена перестраивать и создавать (почти искусственно) заново общество. Грех Стругацких состоял не столько в апологии диктатуры, сколько в поэтизации иноземного контроля. Необходимое и уже почти что неизбежное реформирование советской системы предстало в их изображении в виде благотворного воздействия одной, более высоко организованной цивилизации на другую, отсталую, взрывоопасную, и потому требующую дисциплинарного воздействия и жесткого репрессивного подавления. Подобная реформа сразу же теряла национальную рамку и оттого немедленно утрачивала национальный смысл.

Когда я прочел Стругацких, меня ужаснула сама мысль, что Россию пытается преобразовать команда людей, у которых в сознании наличествует вот такая модель страны и своего положения в ней. Сразу же стало понятно, что ничего хорошего реформа с такими реформаторами России не принесет, что единственная цель подобного реформирования будет состоять в превращении нашей страны в донора сырья, мозгов и тел для высшего и лучшего мира.

За последнее десятилетие отечественная фантастика в лице Вячеслава Рыбакова и его последователей сделала очень многое для деконструкции вот этой «псевдопрогрессорской» модели Стругацких, для замены ее иной, национальной или, точнее, цивилизационной в своей основе модели. И в какой-то степени результатами этой духовной эволюции воспользовался нынешний российский режим, как будто прямо, желая разорвать цепь ассоциаций с героями Мира Полдня, окрестивший себя «суверенной демократией»…

…Чтобы помимо всего прочего дать будущим оппонентам повод вновь гадать о том, с кем из нынешних руководителей можно проассоциировать каждого из Неизвестных Отцов. И кого из них следует вывести в новые Странники, в новые «просвещенные диктаторы», которые уже сейчас «тщательно, бережно, с учетом всех возможных последствий» «готовят спасение этой несчастной» страны. Спасения, в котором спасаемые не только не должны принимать никакого участия, но о котором им, видимо, никогда не придется даже узнать.

Эпилог

Январь 2009 года***

— Бред интеллигентский, — старшему уже сорок, они с младшим сидят в уютной кофейне и, согласно поругав первую часть экранизации «ОО», обсудили финансовый кризис, избрание Обамы, последние сборники Еврокома, а затем вернулись к разговору о Стругацких, к своей любимой теме на протяжении последних полутора десятилетий.

— Отчего же бред? — спрашивает младший, впрочем, без особого энтузиазма. Тема довольно приелась.

— Да вот оттого! — старший в своем стиле. Есть вещи, которые не меняются.

— Ха! Ты посмотри туда. За соседним столиком сидят две молодые женщины, курят тонкие сигареты, потягивают мокко и говорят... да ясно, о чем говорят эти обладательницы крашеных волос, изящного маникюра, телефонов Virtu и долгов по кредитам. Слушай, — ухмыляется младший, — ты не отвлекайся.

— А я отдыхаю, — смеется старший. — Выходной... Мы вот тут обсуждаем модели Злотникова, Рыбакова, Михайлова, Дивова, Плеханова...

— Жукова, — подначивает младший. Он тоже в своем стиле.

— Угу, — охотно улыбается старший, — и Жукова тоже… Ты никогда не задумывался, почему Дерипаску ненавидят больше, чем Сороса? Да потому что он местный, автохтонный, твоими словами говоря, мужик местный вонючий. Обычный парень из города Саяны, выпускник МГУ, теперь вот так называемый олигарх, человек, кое-что определяющий... Понимаешь, не чужой, не инопланетный, а свой, русский. И дело не в том, каково реальное влияние Дерипаски, дело в том, что у интелей, так, кажется, называли революционеров из «Хищных вещей века», неместных Странников не осталось. Чаяния нашей интеллигенции по поводу безнадежности этой страны, как они говорят, не оправдались. Чаяния чаяниями, а жизнь жизнью. Вонючая жизнь, но наша. И всяк, кто ответственность на себя взял, тот и Странник. И никакой не чужой. Свой. Прорвемся, брат, понял? То-то... Слушай, а помнишь...

Они помнили. Помнили, что в 80-е годы модель Стругацких была актуальна. Интеллигенция жаждала чуждых Странников (ни в коем случае не своих, не местных!), Дерипаска жил в Саянах и еще не доехал до Москвы, Путин был разведчиком, Ельцин делал вид, что ездит в автобусе, Горбачев и Рейган переворачивали мир вверх тормашками, «Голос Америки» выходил из моды... и всем-всем казалось, что вот-вот... Почти всем. Но не им. Не старшему и не младшему. Прошли 80-е и 90-е, отшумели 1991-й и 1993-й, 1998-й, 1999-й и 2000-й, кстати, оказалась фуфлом проблема 2000, впрочем, как и проблема 2008... Старший и младший наблюдали. И все оставалось на своих местах. Все было так, как и должно было быть.

— Ты Харитонова забыл упомянуть, — хмыкает младший. — О, да, точно, — расплывается в улыбке старший, закуривает и жестом подзывает официантку. Друзья заказывают один каппучино и один американо. Старший игриво подмигивает блондинке за соседним столом, та улыбается в ответ. В диалоге возникает пауза, вполне комфортная для обоих. Старший курит. Младший отвлекается на прочтение электронной почты на смартфоне. За окном падает легкий январский снег. В мире прогрессирует финансовый кризис. Путин и Тимошенко договорились о цене на газ. Через пятнадцать минут друзья начнут смотреть на часы, еще через пять минут позовут официантку и попросят принести счет, потом минуты три будут спорить за право его оплатить. Уходя, старший подмигнет блондинке за соседним столиком, тянущей очередную тонкую сигарету


Борис Межуев
Источник: "Русский журнал"

Примечания:

* Сообщено Борисом Межуевым

** Сообщено Борисом Межуевым

*** Сообщено Максимом Жуковым