Лента: Общество

Дух игры и стремление к национальному подъему

Из всех видов деятельности, при помощи которых люди пытаются на время уйти от тягот повседневной жизни, спортивные игры представляют собой одно из наиболее чистых проявлений ухода. Как и секс, наркотики и выпивка, они препятствуют осознанию повседневной реальности, не притупляя при этом самого сознания, а выводя его на новый уровень концентрации. К тому же, игры не имеют побочных эффектов и не вызывают похмелья или эмоциональных осложнений. Игры удовлетворяют одновременно потребность в свободной фантазии и поиске неоправданных трудностей; они соединяют ребяческий избыток сил с сознательно созданными препятствиями. Устанавливая равные условия для всех игроков, говорит Роджер Кайллойс, игры пытаются заменить “нормальную неразбериху повседневной жизни”2 идеальными условиями. Они воссоздают свободу, заставляют вспомнить о беззаботном детстве и огораживают повседневную жизнь искусственными границами; единственными ограничениями в играх служат правила, которым игроки добровольно подчиняются. Игры требуют ловкости и проницательности, предельной сосредоточенности на цели в совершенно бесполезной деятельности, которая никак не способствует борьбе человека с природой, благополучию или комфорту сообщества или его физическому выживанию.

Бесполезность спортивных игр делает их уязвимыми для социальных реформаторов, разного рода моралистов или функционалистских критиков общества, наподобие Веблена, которые считают бессмысленные спортивные состязания среди высших слоев общества пережитками милитаризма. И все же именно “бессмысленностью” —искусственностью, произвольными препятствиями, не имеющими никакой иной цели, кроме как помешать игрокам их преодолеть, отсутствием каких-либо утилитарных целей и ничем другим — объясняется привлекательность игр. Игры быстро утрачивают свое очарование, когда они ставятся на службу образованию, воспитанию характера или развитию общества.

Сегодня широкое распространение получило представление о полезном и здоровом влиянии спорта, пришедшее на смену различным утилитарным идеологиям прошлого; согласно этому представлению, спорт играет важную роль в обеспечении здоровья, физической подготовленности и, как следствие, национального благополучия, которое понимается в качестве суммы “человеческих ресурсов” нации. “Социалистическая” разновидность этой идеологии почти не отличается от капиталистической, которая предлагалась, например, Джоном Кеннеди (вспомним его занудные рассуждения о необходимости физической подготовки). Обосновывая создание своего Президентского совета по физической подготовке молодежи, возглавлявшегося футбольным тренером Бадом Уилкинсоном, Кеннеди говорил о непрекращающемся ухудшении здоровья молодежи. “Наша изнеженность, наша недостаточная физическая подготовленность представляют угрозу нашей безопасности”. Эти нападки на “изнеженность” идут рука об руку с осуждением зрителей.

Социалистическая риторика производит не менее гнетущее впечатление. Кубинское правительство объявило в 1967 году, что спорт должен считаться “неотъемлемой частью образования, культуры, здравоохранения, обороны, счастья и развития народа и нового общества”. В 1925 году ЦК ВКП(б) заявил, что спорт должен сознательно использоваться “как средство объединения широких масс рабочих и крестьян вокруг различных партийных советских и профсоюзных организаций, посредством которых массы рабочих и крестьян вовлекаются в социальную и политическую деятельность”. К счастью, во всех странах люди интуитивно склонны сопротивляться таким призывам. Они знают, что игры остаются бесцельными и что просмотр волнующего спортивного состязания может быть почти таким же изнурительным в эмоциональном отношении, как и само участие — вряд ли поборники общественного здоровья и добродетели способны понять этот “пассивный” опыт.

Хейзинга о homo ludens

История культуры, как показал Хейзинга в своей классической работе об игре Homo Ludens, по-видимому, заключается в постепенном устранении элементов игры из всех культурных форм — из религии, из права, из войны и, прежде всего, из производительного труда. Рационализация этих видов деятельности не оставляет пространства для неясности и произвольности. Риск, смелость и неопределенность — важные составляющие игры — отсутствуют в промышленности или в видах деятельности, ориентирующихся на индустриальные стандарты, задача которых состоит в том, чтобы предсказывать и контролировать будущее и исключать риски. Поэтому игры приобрели значение, которого они не имели даже в Древней Греции, где значительная часть социальной жизни вращалась вокруг состязаний. Спорт, удовлетворяющий острую потребность в физическом напряжении для возрождения ощущения физической основы жизни, вызывает воодушевление не только у масс, но и тех, кто называет себя культурной элитой.

Зрелищные виды спорта приобрели свое нынешнее значение одновременно с возникновением массового производства, которое обостряет удовлетворяемые спортом потребности, создавая при этом технические возможности для продажи спортивных соревнований более широкой аудитории. Но, согласно распространенной критике современного спорта, с этим также связано снижение значимости спорта как такового. Коммерциализация превратила игру в работу, подчинила удовольствие атлета удовольствию зрителя и свела самого зрителя к состоянию пассивного овоща — полная противоположность олицетворяемого спортом здоровья и силы. Мания победы способствовала приданию слишком большого значения состязательной составляющей спорта и забвению более скромного, но и приносящего большее удовлетворение опыта сотрудничества. Культ победы, провозглашенный такими футбольными тренерами, как Винс Ломбарди и Джордж Аллен, делал из игроков дикарей, а из болельщиков — фанатичных шовинистов. Насилие и горячая поддержка современного спорта убедили некоторых критиков в том, что спорт навязывает молодежи милитаристские ценности, иррационально внушает зрителям локальную и национальную гордость и служит одним из главных оплотов мужского шовинизма.

Хейзинга, предвосхитивший некоторые из этих идей и высказавший их куда более убедительно, утверждал, что современные игры и спортивные состязания были погублены “фатальным переходом к сверхсерьезности”. В то же самое время, он отмечал, что игра утратила свою составляющую ритуала, стала “профанной” и, следовательно, лишилась “всякой органической связи со структурой общества”. Массы теперь жаждут “банальных развлечений и грубых чувств” и для удовлетворения своих влечений бросаются во все тяжкие. Вместо того чтобы играть с ребяческой свободой и силой, они играют со “смесью юности и варварства”, которую Хейзинга называет пуерилиз-мом, наделяя игры патриотическим и военным пылом и относясь к серьезным вещам так, словно это игра. Как отмечает Хейзинга:

В спорте следовало бы говорить о деятельности, осознаваемой и признанной в качестве игры, но при этом доведенной до такой степени технической организованности, материальной оснащенности и научного осмысления, что в коллективном и публичном занятии ею возникает угроза потери самого духа игры.

Критика спорта

Поскольку зрители все меньше разбираются в играх, которые они смотрят, они становятся все более кровожадными и падкими на сенсации. Рост насилия в хоккее, лишенный всякого функционального смысла, совпал по времени с распространением профессионального хоккея в городах, не имевших традиционного пристрастия к этому виду спорта, — городах, в которых развитие традиций этой игры было невозможным из-за погодных условий. Но значение этих перемен состоит не в том, что спорт должен, как полагают некоторые критики, служить исключительно воспитанию игроков и что разложение начинается, когда состязания начинают проводиться перед зрителями за деньги. Никто не отрицает желательность занятий спортом —не потому, что они делают тело сильным, а потому, что они приносят радость и наслаждение. Но, глядя на тех, кто достиг вершин в спорте, мы получаем критерии для оценки самих себя. Глядя на них, мы в превращенном виде переживаем боль поражения и радость победы. Спорт требует богатых ассоциаций и фантазий, формирующих неосознанное восприятие жизни. Наблюдение за игрой не более “пассивно”, чем мечтание, если, конечно, игра ведется на таком уровне, который способен вызвать эмоциональный отклик.

Ошибочно считать, что занятия спортом служат интересам игроков или что “профессионализация” неизбежно развращает всех участников. Прославляя любительство, приравнивая наблюдение за спортивными состязаниями к пассивности и сетуя на конкуренцию, современная критика спорта идет по пути фальшивого радикализма контркультуры. Она выказывает презрение к мастерству, предлагая разрушить “элитарное” различие между игроками и зрителями. Она предлагает заменить состязательный профессиональный спорт, при всех своих недостатках все же сохраняющий стандарты компетентности и отваги, от которых в противном случае не осталось бы и следа, мягким режимом совместных развлечений, открытым для всех, независимо от возраста или способностей, — “новым несостязательным спортом”, не имеющим никакой иной цели, кроме предоставления людям “возможности получать удовольствие друг с другом”.5 Стремясь лишить спорт элементов, которыми всегда объяснялась его необычайная привлекательность, этот “радикализм” предлагает просто довести до конца вырождение, начатое тем самым обществом, критикой и ниспровержением которого, как заявляют культурные радикалы, они занимаются. Обеспокоенные эмоциональным откликом, который вызывают состязательные виды спорта, критики “пассивности” зрителей хотят поставить спорт на службу здоровому образу жизни, подчинив или устранив элемент фантазии, притворства и театральности, который всегда ассоциировался с играми. Требование более широкого участия, как и недоверие к соперничеству, по-видимому, вызвано страхом того, что бессознательные импульсы и фантазии полностью овладеют нами, если мы позволим им выразиться.6

Тривиализация спорта

К разложению спорта, как и других занятий, ведет не профессионализация или соперничество, а ломка окружающих игру традиций. Именно в этот момент ритуал, драма и спорт вырождаются в зрелище. Предложенный Хей-зингой анализ секуляризации спорта облегчает понимание проблемы. В той степени, в какой спортивные состязания утрачивают составляющую ритуала или общественного праздника, они вырождаются в “банальные развлечения и грубые чувства”. Но даже Хейзинга ошибочно истолковывает причину такого развития событий. Вряд ли она состоит в “фатальном переходе к сверхсерьезности”. Хейзинга и сам, когда он пишет о теории игры, а не о крахе “подлинной игры” в наше время, прекрасно сознает, что игра в своих наивысших проявлениях всегда серьезна; и суть игры состоит в принятии всерьез действий, которые не имеют никаких целей, не служат никаким утилитарным задачам. Он напоминает нам, что “большинство греческих состязаний проводилось с убийственной серьезностью”, и относит к играм поединки, участники которых бьются до смерти, состязания на воде, цель которых состоит в том, чтобы утопить соперника, и турниры, подготовка к которым полностью поглощает атлетов.

Поэтому вырождение спорта заключается не в слишком серьезном отношении к нему, а в его тривиализации. Игры черпают свою силу из нагрузки внешне тривиальной деятельности серьезным содержанием. Безоговорочно подчиняясь правилам игры, игроки (и зрители) совместно создают иллюзию реальности. Таким образом, игра становится отражением жизни, принимая одновременно театральный характер. В наше время игры, в том числе и спортивные, стремительно утрачивают свое иллюзорное качество. Обеспокоенная присутствием фантазии и иллюзии, наша эпоха, по-видимому, идет на уничтожение безвредных замещающих удовольствий, прежде обладавших очарованием и приносивших утешение. В случае спорта, в наступлении на иллюзию участвуют игроки, организаторы спортивных мероприятий и сами зрители. Игроки, стремящиеся представить себя в качестве работников индустрии развлечений (отчасти для того, чтобы оправдать свои огромные заработки), отрицают серьезность спорта. Телевидение создает в домах новую аудиторию, а зрителей, сидящих на трибунах, побуждает гримасничать перед камерой и пытаться привлечь внимание оператора дурацкими выходками, не имеющими никакого отношения к тому, что происходит на поле. Иногда болельщики ведут себя более агрессивно, бросаясь на поле или ставя стадион “на уши” после важной победы.

Растущее насилие толпы, вина за которое обычно возлагается на современный спорт и привычку относиться к нему слишком серьезно, напротив, вызвано неспособностью отнестись к нему с достаточной серьезностью — принять правила, которые одинаково сдерживают зрителей и игроков. После захватывающего матча между Виласом и Коннорсом в финале открытого чемпионата США по теннису 1977 года в Форест Хиллс неуправляемая толпа вырвалась на корт и помешала традиционному рукопожатию игроков, что позволило Коннорсу покинуть стадион, не признав победы своего соперника и не приняв участия в заключительных церемониях. Подобного рода выходки разрушают иллюзию, создаваемую игрой. Игра без правил утрачивает всякий смысл.


Отдых как спасение от реальности

Выстраданный протест настоящего болельщика, относящегося к спорту с благоговением и видящего только внутреннее разложение, вызванное “этикой зрелищ”, объясняет вырождение спорта не лучше, чем осуждение левых критиков, желающих отменить соревнования, подчеркивающих оздоровительную ценность спорта и выступающих за большее “сотрудничество” в нем — иными словами, отстаивающих превращение спорта в средство личной и социальной терапии. В обществе, где господствует производство и потребление образов, ни одна область жизни не может долгое время сохранять независимость от зрелищ. Причем в этом вторжении зрелища повинен сам “дух разоблачения”. Парадоксальным образом он возникает из попытки создать отдельную сферу досуга, свободную от мира работы и политики. Хотя игра всегда по самой своей природе отделена от обыденной жизни, она в то же самое время сохраняет органическую связь с жизнью общества благодаря своей способности драматизировать действительность и предлагать убедительное отражение ценностей этого общества. Древние связи между играми, ритуалами и общественными праздниками свидетельствуют о том, что, несмотря на ограничение игр произвольными рамками, они все же укоренены в общих традициях, объективно выражаемых ими. Игры и спортивные состязания служат драматическим дополнением реальности, а не спасением от нее — восстановлением традиций сообщества, а не отказом от них. И когда игры и спортивные состязания начинают считаться формой спасения от реальности, они больше не могут служить таким спасением.

Появление в истории эскапистской идеи “отдыха” совпадает по времени с организацией досуга как продолжения товарного производства. Те же силы, которые организовывали производство как сборочные линии, теперь организовали также досуг, сведя его к придатку промышленности. Как отмечала Марта Вольфенстейн в своей статье о “морали веселья”, труд теперь “пронизывает поведение, которое прежде ограничивалось временем после работы” (манипулирование личными отношениями в интересах политической или экономической выгоды), тогда как игра “оценивается по стандартам успеха, прежде применявшимся только к работе”.11 В современном спорте преобладает не столько стремление к победе, сколько отчаянное желание избежать поражения. Тренеры и организационный аппарат прилагают все усилия, чтобы избежать риска и неопределенности, составляющих основу ритуального и драматического успеха всякого состязания. Спортивные соревнования утрачивают способность воодушевлять игроков и зрителей и выходить на время за рамки этого мира. Благоразумие и расчет, столь важные в повседневной жизни и столь противные духу игры, начинают пронизывать спортивные состязания, как и все остальное.

Сожалея о подчинении спорта развлечениям, Новак считает самоочевидным разделение работы и досуга, которое делает возможным такое вторжение в игру стандартов обыденного мира. Он не видит, что вырождение игры имеет свои корни в вырождении труда, которое создает потребность в коммерциализированном “досуге”. Как показал Хейзинга, именно тогда, когда элемент игры исчезает из права, государственного управления и других культурных форм, люди обращаются к игре, чтобы не замечать драматических изменений в своей повседневной жизни, предаваясь развлечениям и острым ощущениям.

В этот момент игры и спорт, вовсе не считающиеся серьезными занятиями, как ошибочно полагает Хейзинга, становятся “вещью, которая не влечет за собой никаких последствий”. В своем анализе современного искусства, которое поднимает те же вопросы, что и недавняя история спорта, Эдгар Уинд отмечает, что тривиализация искусства неявно присутствовала в модернистском возвеличивании искусства, которое исходило из того, что “восприятие искусства только усилится, если оно будет отделено от повседневных привычек и забот”.12 Идеология модернизма стремится закрепить маргинальный статус искусства в обществе, одновременно открывая возможность для вторжения коммерциализированной эстетической моды —процесса, который достигает своей наивысшей точки в постмодернистском требовании отмены искусства и его уподобления “реальности”.

Развитие спорта идет по той же траектории. Попытка создания отдельной области чистой игры, полностью изолированной от работы, приводит к появлению ее противоположности —утверждения, по словам Коселла, что “спорт представляет собой не что-то отдельное от жизни, особую "Страну чудес", отличающуюся чистотой и святостью”, а бизнес, подчиняющийся одним и тем же правилам и открытый для наблюдения, как и любой другой. Позиции, представленные Новаком и Коселлом, симбиотически связаны и обусловлены одним и тем же историческим процессом: возникновения зрелища как преобладающей формы культурного выражения. Попытка наполнить спорт религиозным смыслом и сделать из него суррогатную религию привела к его демистификации и подчинению шоу-бизнесу.


Кристофер Лэш

Опубликовано в журнале «Логос» 2006, №3
Перевод с английского Артема Смирнова
Статья полностью: "Русский журнал"

---

1 Christopher Lasch. The Culture of Narcissism. New York: W. W. Norton, 1978. P. 100-124.

2 Roger Caillois. The Structure and Classification of Games // John W. Loy Jr. and Gerald S. Kenyon, Sport, Culture, and Society (Macmillan, 1969). P. 49.

3 См.: Harry Edwards. The Sociology of Sport (Dorsey Press, 1973) and The Revolt of the Black Athlete (Free Press, 1969); Dorcas Susan Butt. Psychology of Sport (Van Nostrand Reinhold, 1976); Dave Meggye-sy. Out of Their League (Ramparts, 1970); Chip Oliver. High for the Game (Morrow, 1971); Paul Hoch. Rip Off the Big Game: The Exploitation of Sports by the Power Elite (Anchor Books, 1972); Jack Scott. The Athletic Revolution (Free Press, 1971).

4 Это не значит, что виртуозность — главное в спорте. Сравнивая между собой спорт и исполнение музыкальных произведений, я говорю о другом. Исполнитель, который стремится просто ослепить слушателей мастерской игрой, действует на самом низком уровне понимания, избегая сильного эмоционального отождествления с самим материалом. В большинстве блестящих исполнений исполнитель не принимает во внимание слушателей. В спорте большое значение имеет момент, который бывший баскетбольный игрок описывает как момент, “когда забываешь о зрителях, сидящих на трибунах”. Этот игрок, ставший теперь исследователем, потратил много времени, прежде чем понял, что он не представляет свою жизнь без спорта; но он понимает природу игры намного лучше Дейва Мэггиси, Чипа Оливера и других бывших спортсменов. Отвергая упрощенный радикализм, согласно которому “коммерциализация” привела к разложению спорта, он говорит: “Деньги [в профессиональном спорте] не имеют ничего общего с капитализмом, собственниками или профессионализмом”.

5 Games Big People Play // Mother Jones. September-October 1976. P. 43. 28 Кристофер Лэш

6 Во всяком случае распространенные рассуждения о необходимости более широкого участия в спорте не имеют отношения к обсуждению его культурного значения. С тем же успехом можно оценивать будущее американской музыки, посчитав число музыкантов-любителей. В обоих случаях участие может приносить большое удовлетворение, но ни в одном из них уровень участия ничего не говорит нам о статусе занятия.

7 Robert W. Malcolmson. Popular Recreations in English Society, 1750-1850 (Cambridge University Press, 1973). P. 70.

8 Основатель современного олимпийского движения Пьер де Кубертен восхищался англичанами и связывал их имперские успехи с влиянием спортивных тренировок на формирование характера. Филип Гудхарт и Кристофер Чатауэй в своем описании появления этого нового культа спорта, воспитания характера и империи показывают, что это новое представление о спорте было неразрывно связано с мировоззрением среднего класса, которое противостояло аристократической и народной традициям. Поскольку крикет, бокс и скачки приравнивались к азартным играм, средний класс пытался использовать спорт для пропаганды патриотизма и мужества.

9 Warren Susman. Piety, Profits, and Play: the 1920's // Howard H. Quint and Milton Cantor, eds., Men,Women, and Issues in American History (Dorsey Press, 1975, vol. 2). Pp. 210-214.

10 Michael Novak. The Joy of Sports (Basic Books, 1975). Chapter 14.

11 Martha Wolfenstein. Fun Morality // Warren Susman ed., Culture and Commitment: 1929-1945 (Bra-ziller, 1973). P. 91.

12 Edgar Wind, Art and Anarchy (Vintage Books, 1969). P. 18. 40 Кристофер Лэш