Лента: Общество

Накануне юбилея писателя его вдова Наталия Солженицына дала интервью обозревателю "Известий"

вопрос: Наталия Дмитриевна, как появилось интервью, с которым читатели "Известий" имеют возможность сегодня познакомиться, и как случилось, что оно не было до сих пор опубликовано на русском?

ответ: К Александру Исаевичу обратился журнал "Сicero" (это журнал для немецких интеллектуалов) с просьбой об интервью молодому, как теперь говорят, культовому австрийскому писателю. Здоровье уже не позволяло Александру Исаевичу долгих встреч и новых знакомств, но вопросы Даниэля Кельмана показались ему интересными, и он ответил на них письменно. Журнал вышел осенью 2006 года, после чего интервью было перепечатано целиком по-французски в "Фигаро" и с некоторыми сокращениями в "Нью-Йорк таймс". Наша пресса его, видимо, пропустила. А мы сами никогда ничего не предлагали.

в: Судя по вашему выступлению на прошедшей в минувшие выходные в Москве международной конференции "Путь Александра Солженицына в контексте Большого времени", остался значительный корпус неопубликованного: "Дневник Р-17" – дневник четвертьвековой работы над "Красным колесом", много неизвестных читателю этюдов из "Литературной коллекции", третья книга воспоминаний "Иное время – иное бремя", огромная переписка. Вы разделили задачи подготовки архива к публикации на ближайшие и отдаленные. А есть какие-то тексты, которые вам самой хочется увидеть быстрее опубликованными, хочется, чтобы их прочитали в первую очередь?

о: Да, конечно – "Красное колесо". Он хотел этого, и я хочу этого. Хотя... это большие объемы, а потому малодостижимо. Первые два тома мы напечатали в собрании сочинений в 2006 году, затем еще шесть. И когда на книжной ярмарке московской ко мне подходили с этими томами, я очень радовалась. Осталось два тома: один "узел" – "Апрель семнадцатого". Надеюсь, в начале следующего года работа будет завершена.

в: То есть вы хотите, чтобы мы наконец узнали о русской революции "по Солженицыну". А кто – историки, писатели, философы... – ему самому в осмыслении нашей давней и недавней истории помогал?

о: Помогали многие сотни свидетелей тех событий, часто совсем рядовых свидетелей. Мы когда-то собирались напечатать такую "внутреннюю библиографию" "Красного колеса". Это большая общая тетрадь, там неправдоподобное количество источников, которые Александр Исаевич проработал самым тщательным образом. Но потом – терпения ли у него не хватило все фиксировать, надоело, – но перестал он записывать. Так что осталась эта библиография неполной.

У нас очень большая историческая библиотека по новейшей русской истории, она вся размечена Александром Исаевичем, читана-перечитана. Когда мы жили за границей, могли по межуниверситетскому абонементу заказывать книги со всего света, из Хельсинки, Парижа, Токио... Где что было. И Александр Исаевич широко этим пользовался. Иногда, если книги были нужны надолго, снимали копии.

Если говорить о военной истории – он прочел всех военных историков, начиная с Головина, если говорить о политике – он прочел всех кадетов, всех эсеров, всех монархистов, просто всё, что было опубликовано. Нам был доступен огромнейший, до сих пор не до конца описанный архив рукописей Гуверовского института, туда ведь очень много воспоминаний сдавали эмигранты – и они сами, и их дети. Много месяцев и не один раз Александр Исаевич работал в архивах Гувера, Йельского и Колумбийского университетов.

Он вообще был большой "трудяга". В "Красном колесе" нет ни одного исторического факта, который не был бы двукратно – перекрестно – из независимых источников проверен. И ни разу ни одного факта – ни мелкого, ни крупного – придирчивая первая эмиграция не поправила. Кто-то мог быть не согласен с оценкой события или человека. Но никто ни разу не сказал: вот такого факта, как вы пишете, не было, или он был не тогда, или он был не с теми действующими лицами.

в: Солженицын-писатель "заглублен" в историю, он летописец и аналитик. Как всякий политик – он борется за настоящее и выстраивает перспективу. А книги о будущем – утопии и антиутопии, Замятин, Хаксли, Оруэлл – его интересовали?

о: Всех их он, конечно, читал. С горечью. Замятина ценил очень высоко, говорил, что трудно найти другого такого художника, который мог бы двумя-тремя словами нарисовать абсолютно видимый портрет человека – физический портрет, не психологический, это какая-то магия.

в: В этом интервью Александр Исаевич пишет о мировом зле – видимо, все же стоит уточнить, что это не имеет никакого отношения к сегодняшнему расхожему политическому клише.

о: Речь вообще не идет о понятии политическом, Кельман спрашивает об "абсолютном зле". И Солженицын отвечает: "Зло тем сильно, что множество человеческих сердец затронуто им". Его любимая мысль, от ранних лагерных стихов, и в публицистике, и в "Архипелаге": "Если б это было так просто! – что где-то есть чёрные люди, злокозненно творящие чёрные дела, и надо только отличить их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок своего сердца?.."

в: То, что касается борьбы Солженицына с советским строем, с коммунистической идеологией, повлияло на мировоззрение множества людей. Его позитивная, созидательная программа для России осталась практически невостребованной. Как вы думаете, почему?

о: Она просто не была допущена к обсуждению. Статью "Как нам обустроить Россию" напечатали в 90-м году огромным тиражом, 27 миллионов, сразу после публикации "Комсомолка" получила тысячи писем и собиралась в каждом номере печатать их. Но Горбачев свернул обсуждение, дискуссию обрубили. А это могло бы быть народное толковище о будущем России, о том, как мы хотим устроить нашу жизнь. Конечно, выход из коммунизма легким быть не мог. Но выбрали самый запетлистый, самый затратный, самый тяжелый путь. И это было для Александра Исаевича постоянным страданием. Сейчас, кому бы из известных людей я ни предлагала перечитать эту статью, мне пишут: боже мой, как же мы прошли мимо! Это абсолютно актуально. Особенно вторая часть, которую он назвал "Подальше вперед". Что касается первой части – к сожалению, так все для нас и обернулось, как он писал.

в: Если вспомнить известную герценовскую формулу писательства: "мы не врачи, мы боль" – он стремился быть не только болью, но и врачом?

о: В "Красном колесе" – нет, в публицистике – да. Но вообще он хотел быть даже не болью, хотя сам был – сплошная боль, он хотел быть памятью. Памятью народа, который постигла большая беда. Это его слова. Свою сторону дела он выполнил. Но для того, чтобы эта память работала, Солженицына нужно прочесть. А до этого еще далеко.


Наталья Игрунова
Источник: "Известия "