Лента: Общество

Наконец фильм А.Сокурова "Александра" доступен для просмотра обычным зрителям – не художественной элите, не членам жюри, не "ближнему кругу". Наверное, можно сказать, что это событие долгожданное. Многочисленные интригующие разговоры о фильме с Вишневской в главной роли, неудачное каннское дефиле, разумеется, подогревали интерес к фильму. Однако фильм шел к российскому экрану какими-то странными долгими путями – то ли преграды невидимые преодолевал, то ли создатели фильма не очень заинтересованы в нашей лапотной аудитории и не торопились в ту среду, из которой, собственно, и вышли их герои. Наверное, не ожидая отклика и понимания. Скорее всего, основательно.

А фильм между тем получился удивительный. И, как всякое подлинное художественное произведение, предъявил смыслы, которые, возможно, и не подразумевали его создатели. С произведениями великих художников, как известно, такое случается.

Бесхитростная, практически бессобытийная кинематографическая новелла "Александра" попадает в самый нерв сегодняшнего национального самопонимания, дает ответы на острые вопросы национально-государственного самоопределения. Причем, что особенно удивительно и ценно, – вопросы не ставит, а ответы дает. Видимо, потому, что здесь мы имеем дело с редчайшим случаем попадания в пласт мифологического сознания, в те сокрытые слои национальной психологии, где и формируются ценностные реакции на события, приводящие порой к ошеломительному и нелогичному выбору пути.

Итак, фильм бессобытиен. Ну, нельзя же всерьез говорить о событиях в истории про то, что к офицеру-разведчику в одно из военных подразделений, стоящих в мятежной Чечне, приезжает бабушка. Не ломкая в талии подружка, а грузная ворчливая бабушка. Ночует в части две ночи, выходит на соседний рыночек, где общается с немолодыми чеченскими женщинами, и уезжает. Никаких разговоров про историческую ответственность, про историческую вину, разговоров про правых-виноватых нет. Нет фабулы, не за что зацепиться. Как, впрочем, нет и психологии. Просто бытовой эпизод из жизни людей, хорошо умеющих властвовать собою и выполняющих свой долг так, как они это понимают. Бытовой эпизод в небытовых обстоятельствах.

Впрочем, сегодня стало очевидно, что болезненные обстоятельства странной, болезненной для всех, невнятной войны заставили нас вернуться к осознанию себя как народа, принять на себя часть ответственности за действия, да и за ошибки страны. Такие решения вызревают в глубинах национальной культурной и мифологической памяти.

Для русской культуры очень важна фигура мудрой, сильной пожилой женщины. В смысле прожившей жизнь, отжившей страсти и утвердившейся в своей жизненной позиции. Она – не действующее лицо, она – несущая конструкция мира, в котором действуют герои. Она просто есть со своей личностью, часто молчаливой оценкой событий и всегда непреклонностью. Почти всегда она – бабушка. Она незаметно, скорее всего даже для себя самой, управляет родом.

Перечень можно начать с Марковны у протопопа Аввакума. Бабушка у Гончарова, бабушки у Лескова и в "Захудалом роде" и в "Хрониках села Плодомасова", Мария Дмитриевна и княгиня Ростова в "Войне и мире", сюда же можно присовокупить и княгиню Марью Алексеевну, которая свою функцию общественного регулирования выполняла, судя по всему, исправно. И позднее, в дивном романе русского зарубежья "Семья" Нины Федоровой, бабушка – и стержень, и дух, и память, и связь с Родиной. Здесь же – про бабушку и Юрьев день, здесь же "Кто Богу не грешен, тот бабушке не внук"... Да мало ли еще! Бабушка живет в интимной культурной памяти.

У этой традиции есть прочнейший фундамент – святые жены Руси, которые идут под покровом Богородицы, следуя Ее примеру стоять рядом с Деятелем, непреклонно и с любовью. Модель поведения Божией Матери и есть образец поведения святых жен Руси. Сейчас невозможно перебрать весь русский месяцеслов, но в нашем разговоре не избежать воспоминаний о Евфросинье Московской, которая была дочерью, женой и бабкой воинов, стояла рядом со своими дорогими мужчинами, помогая, поддерживая, вдохновляя, направляя... И, судя по житию, направляла молчаливо, просто нравственной силой личности. Ее подвиг и святость состояли в самом типе ее жизни, в том, как она жила рядом с деятелями и несла свою часть труда в защите веры и Отечества.

И здесь нельзя не подивиться поразительной интуиции А.Сокурова, разглядевшего в королевском величии и премьерском своенравии великой певицы Галины Вишневской то зерно натуры, силу характера и простоту, которые только при удачном стечении обстоятельств и только в зеркале настоящего художественного произведения можно понять как фундамент национального женского характера. То, что характер у великой певицы крепкого замеса, знали все, но глубина, уходящая к корням национального духа, наверное, была видна не всем.

Удивительно и то, что Вишневская, сохранившая яркую красоту, согласилась предстать на экране в облике усталой, старой, замученной ревматизмами и артрозами женщины. Первое же появление Александры Николаевны начинается с темы явного преодоления телесной немощи. Трудно ходить, трудно смотреть, помогающие мальчики-солдаты только мешают. Отсюда ворчание, переходящее в брюзжание.

Но в ее присутствии обыденная жизнь солдат наполняется каким-то новым и странным для них смыслом. Все почему-то соглашаются с ее правом ходить, пытливо смотреть, словно мерять каждого только ей известной мерой и оценивать это лагерное воинское стояние: весомо ли, нужно ли, по сути ли? И честны ли эти молодые воины, раскинувшие здесь стан и уходящие на свое трудное и непонятное дело.

Впрочем, не такое уж и непонятное. Внук бабушки, одной с ней крови, одного с ней духа, будучи лучшим полковым разведчиком, не понаслышке знает, что такое "замирять Кавказ". Может быть, именно скорбный груз исторической памяти делает Александру Николаевну такой сосредоточенной, собранной. Ведь ей надо либо принять, либо отвергнуть, в сущности, жизнь внука. Могучая внутренняя природа Галины Вишневской делает образ бабушки монументальным: словно ожившая Родина-Мать, конечно, постаревшая, но столь же требовательная к своим детям. Кстати, сам известнейший плакат несет практически и не скрытую церковную символику, лишь эмоциональным наполнением "подправляя" иконописные каноны, которые очевидны в композиции плаката. Ну, на то он и плакат, на то и обстоятельства невиданной опасности.

Бабушка совершает небольшое путешествие, которое в данной сюжетной, да и исторической конструкции может быть понято как путешествие в стан врага. И находит там именно то, что и собиралась найти, – тепло примирения. Она знакомится с чеченскими женщинами, которые становятся ей подругами. Ведь им, знающим боль потерь и думающим о своих мужчинах, ушедших с автоматами, легко понять друг друга. И пожалеть. В этом сближении женских характеров происходит неожиданная смена устоявшихся сегодня стереотипов. На экране – чеченка с мягкой улыбкой, тихим голосом и кротостью, и русская – со скрытой вулканической мощью души. Это произошло потому, что фильм проходит сквозь внешний телевизионный образ к проблеме понимания пропорций исторических событий: пространство покоя, мира, семьи, жизни, духа надо защищать. Кто-то должен взять на себя мучительный труд защиты от хаоса, ответственность за жизнь и культуру тех, кто оказался в границах этого пространства. И бабушка знает, чей это долг. Его исполнение требовалось в истории России много раз.

Без сомнения, женщины стали подругами и еще встретятся, и еще обсудят и хорошее, и плохое. Но фильм получился не о том, что толерантность должна царить в мире, даже не о том, что дружба лучше вражды. Да, простая идея, что человеческие отношения выше социальных и, возможно, но сомнительно, национальных разногласий, что всех примирит простая беседа и теплое пожатие руки, прекрасна. Только этот чудесный рецепт, являясь классикой уврачевания конфликтов, остается теоретической выставочной моделью. Практика свидетельствует о необходимости реальной защиты исторически сформированного пространства от ударов хаотических стихий, как бы эта стихия в данный момент ни называлась, в какие бы одежды ни рядилась.

Бабушка проверила, как обстоят дела на этом рубеже, увидела и крепких воинов, и желторотых первогодков, и нелюбовь, и любовь, поняла, что здесь еще очень много дел, что сила должна быть направляема и контролируема любовью. Бабушка одобрила внука и его товарищей и своей любовью благословила их на ратный труд. Так уж получилось в результате неспешного развития почти и не событий.

Но, судя по тому, что премьера фильма была приурочена к Каннскому фестивалю, создатели фильма имели в виду совсем другое, а именно -евроидею толерантности. Сценарная канва так и вилась: "не любят вас здесь", вопрос солдатика, что такое патриотизм, просьба чеченского мальчика оставить "их" в покое... Вешки расставлены. Только вот беда: оценки бабушки, ее бессловесные ответы не вписались в либеральную модель понимания истории. Слишком тяжело падает ее взгляд на глупого солдатика с его сомнениями в патриотизме. Она взглядом его просто в землю вбила по самую шляпку.

Собственно, случилось обыкновенное кинематографическое чудо. Фильм зажил своей жизнью, вынося на поверхность смыслы, которые не вкладывали их создатели. Не могла Вишневская с ее натурой выполнить милую задачу проверки солдатского белья и стола, а потом спеть "Джингл белс" с чеченскими подругами, даже если бы искренне захотела этого. Она, как океанский пароход, вошла в реку сюжета, и река выхлестнулась подлинным драматизмом в понимании национального креста, часть которого лежит и на плечах женщин. Русь трудно нести. Но надо.

И, что интересно, каннское жюри сполна ощутило глубинную пульсацию историософской идеи за внешними узорами толерантности. Их не соблазнил даже совершенно голливудский контекст фильма: оперная прима в несвойственном ей амплуа. Слишком сильным оказался мифологический пласт фильма, слишком велик удельный вес женского характера. Так уж все получилось некондиционно. Радоваться этому или огорчаться? Это кому как. Создатели фильма могут и печалиться из-за "неевропейского масштаба" своего таланта, а мы можем радоваться, видя такое неожиданное развитие национальной исторической и художественной мысли.

Лариса ШОРИНА,искусствовед
Источник:"Интерфакс-Религия "