Лента: Общество

"Любовь долготерпит" – так называется книга архиепископа Белгородского и Старооскольского Иоанна и журналистки Марии Городовой. Книга не залеживается на прилавках, она уже завоевала своего читателя. О том, как писалась эта книга, как помогли ей складываться сюжеты собственной скорби, Мария Городова рассказывает сегодня читателям "РГ – Недели".

Он спасал детдомовца

Эта история началась жарким июльским днем 1998 года, когда в нашем доме раздался телефонный звонок, и человек, представившийся сотрудником милиции из подмосковного города Раменское, сообщил, что мой муж погиб.

Вася уже полгода работал заместителем редактора в одном столичном издательском доме, мы готовились окончательно, всей семьей, перебираться из Курска в Москву, когда раздался этот звонок. Собиралась я недолго: побросала кое-какие вещи в сумку, взяла наших мальчишек – двенадцатилетнего Петю и семилетнего Георгия и села в первый же поезд на Москву – хоронить Васю.

Как потом выяснили друзья мужа, он погиб, пытаясь спасти детдомовца, который переходил железнодорожные пути. В ушах восемнадцатилетнего Димы были наушники, и он просто не мог услышать рева стремительно летящей электрички. Мой Вася, шедший следом, рванулся, чтобы спасти юношу... Не спас, сам погиб. Так я осталась одна, с двумя детьми.

После похорон редактор журнала, где работал Вася, желая поддержать меня, предложила мне писать для них, и я, то ли от безысходности, то ли в силу наивности, ухватилась за это. Никакой журналисткой я не была, я была домашней хозяйкой с дипломом биологического факультета МГУ. За те полгода, которые Вася проработал в журнале, его успели полюбить почти все – за порядочность, за то, что был трудяга, и это уважение потом не раз помогало мне.

"Маша все время улыбалась"

Эта гибель, такая неожиданная, была очень сильным ударом. И не только для меня – для детей. Помню, был трудный момент перед похоронами: младший Гоша настолько не мог принять смерть отца, в нем настолько был силен протест против произошедшего, что он отказывался идти и на похороны, и на отпевание. Тогда я, растерянная, не зная, что делать, позвонила владыке Иоанну, который за четыре года до этого крестил нас с детьми. Позвонила от отчаяния, с бедой, не зная, как быть. И владыка с другого конца страны очень долго разговаривал с Гошей, утешая и убеждая, пока не убедил, что на отпевание папы надо пойти.

В Курск я решила не возвращаться. Во-первых, понимая, что работы там я не найду, а во-вторых, потому что банально хотела убежать от боли. Повторюсь, последние полгода мы вынужденно жили на два дома, и каждый раз, когда Вася приезжал, с раннего утра мы ждали его, всматриваясь в то, как он торопится к нам по длинной бетонной дороге к дому...

Смотреть из окна на дорогу, зная, что по ней уже никто не придет, было бы для меня невыносимо. Мой мир, мир моей семьи рухнул, и надо было учиться жить заново. Где, как? Неясно. Зато сразу стало ясно, что плакать нельзя. Мальчишки буквально вцепились в меня, не выпуская мои руки ни на минуту. И я понимала, главное сейчас – держаться. Потому что как только я переставала себя контролировать и у меня наворачивались слезы, мгновенно срывались и они. Те, кто помнит меня в то время, потом рассказывали, что всех удивляло, когда на соболезнования и участливые вопросы, как же я собираюсь жить дальше, я уверенно сообщала, что у нас будет все хорошо, что мне уже предложили работу в Васином журнале и что я вот-вот найду жилье. Как сказала потом одна знакомая: "Маша все время улыбалась, и это пугало". На самом деле все просто: пока ты улыбаешься, трудно заплакать.

Так началась моя другая жизнь.

О том, как зарабатывать деньги, я, до того дня защищенная любовью мужа, имела достаточно смутное представление. Растила сыновей, варила борщи – все как у всех. Теперь больше всего я боялась, что не смогу прокормить детей. Помню, как на исповеди в Ильинском храме, в Курске, куда я заехала сразу после похорон, старенький батюшка, кажется, его звали Лука, сказал мне: "Молись и ничего не бойся, вдовы у Христа за пазухой". Я, грешным делом, тогда подумала: "Легко говорить, а жить-то мне на что?" Но какая-то огромная правда в этих словах была.

Удивительное везение, какие-то вещи, которые для меня были сродни чуду, еще долго сопровождали меня. Например, не имея прописки и постоянной работы, я легко устроила своих мальчиков учиться в лучшую школу города Воскресенска, где сняла какую-то хибару, причем их там окружили такой заботой, с какой мы никогда не сталкивались ни до того, ни после. Как выяснилось уже позже, у директора этой школы Розы Николаевны Утешевой когда-то при похожих обстоятельствах тоже погиб муж, и она сделала все, чтобы мальчишки на новом месте оттаяли. Первый год дети не хотели ни на минуту оставаться без меня, и я брала их с собой на работу в Москву.

Везло, я считаю, мне и в журналистике: первый же мой материал – интервью с Яном Арлазоровым – сразу поставили в номер. Причем оно ему так понравилось, что Ян Майорович помог мне взять следующее интервью у Геннадия Хазанова. Те, кто хоть раз сталкивался с глянцевой журналистикой, знают, что на то, чтобы добраться до таких звезд, у профессионалов уходят годы. У меня этого времени не было, мне каждый день надо было кормить детей, платить за съемную квартиру.

Мне повезло, и когда на мой стих, написанный за два выходных по просьбе композитора Александра Лукьянова, Алла Пугачева спела песню. То, что "Осторожно, листопад!" попал в руки Алле Борисовне, было случайностью, счастливым стечением обстоятельств, назовите это как угодно. Я ведь и раньше, когда жила в Курске, писала стихи и какие-то даже посылала Пугачевой, но безответно. А в тот год всю осень я каждый вечер возвращалась с работы домой под аккомпанемент своей песни, которая звучала из каждого окна. И дело тут не в тщеславии автора, хотя, конечно, это приятно. Все было гораздо прозаичнее: Алла Борисовна сразу же очень достойно заплатила за мой стих – это были реальные деньги, которые позволили чуть отдышаться от бесконечной работы. Тогда же песни на мои стихи спели и Маша Распутина, и Лев Лещенко.

Знакомство с владыкой

Но, наверное, самое большое чудо случилось, когда я начала писать религиозные материалы. Однажды в журнале перед самой сдачей номера слетел какой-то материал, и в спешном порядке на освободившейся полосе решили дать текст, посвященный Рождеству. Я к тому времени уже утвердилась как журналист, все знали, что я человек верующий, поэтому подготовку материала поручили мне. Как его написать? Для меня тут вопроса не было. Я позвонила владыке Иоанну, на счастье в тот день, 9 ноября 1999 года, он оказался проездом в Москве, и мы сделали наше первое интервью. Материал всем понравился: в нем была и живая, горячая вера владыки, и такт по отношению к читателям, еще только начинающим свой путь к Богу; и глубина мысли, и тонкость чувств; а еще хороший литературный язык и умение говорить о сложном просто. Поэтому в редакции решили тему продолжить, а я очень скоро поняла, что для меня эти статьи спасение.

Дело в том, что глянцевая журналистика для тех, кто в ней работает, – вещь достаточно жесткая. Острая конкуренция, высокий темп. К тому же это часто мир без правил, вымороченный по самой своей сути, потому что мерилом всего там становится успех – категория крайне лукавая. Здесь же все было другое: представьте, я могла спрашивать о том, что действительно трогало мою душу и занимало мои мысли. О том, что такое грех и как прийти к покаянию, что такое промысел Божий и как распознать волю Божию в своей судьбе... Я могла все это спрашивать, да еще не кого-нибудь, архиепископа! Я брала интервью, потом все это подробно расшифровывала, с радостью открывая для себя новый мир, погружаясь в пространство Священного Писания. Конечно, для меня, живущей неустойчиво – постоянные съемные квартиры, работа в нескольких местах, – эти материалы, которые надо было писать каждый месяц, создавали остов, каркас моей жизни, они стали моей опорой. Можно спать на полу на кухне, в съемной квартире, но чувствовать себя абсолютно счастливой, если ты пишешь материал под названием "Корабль спасения".

Петя

Я и сейчас считаю, что возможность делать эти интервью была для меня каким-то удивительным, неслыханным подарком, а тогда я больше всего боялась, что это по какой-то причине может закончиться. Писать такие материалы чрезвычайно сложно, каждый верующий меня поймет. Но я всегда могла позвонить владыке и что-то спросить, уточнить, посоветоваться. Очень быстро появилось ощущение, что это самое главное, что ты делаешь. Лишним подтверждением тому стал такой случай. Помню, я зашла в отдел проверки, чтобы попросить у корректора на ночь (днем не успевала) "Симфонию" – книгу, в которой по ключевому слову я находила точные библейские цитаты. "Да бери, ради Бога, – сказала наш корректор Жанна. – У нас эту "Симфонию" больше никто никогда не спрашивает. Только ты и (она вдруг с изумлением посмотрела на меня)... твой Вася!" Мой Вася не был воцерковленным человеком. Но вот, оказывается, в последние месяцы жизни зачем-то ему нужна была эта книга... Для меня в тот миг многое сошлось. Если и раньше посещало чувство, что что-то ведет меня по жизни, то в тот момент я ощутила, что это действительно так, с особенной остротой.

Я жила и трудно, и удивительно счастливо одновременно, и почему-то мне казалось, что ничего плохого больше со мной не случится. Мы с владыкой уже собирались делать из наших материалов книгу, все убеждали, что пора, как погиб мой старший сын – девятнадцатилетний Петя. Он учился на втором курсе факультета прикладной математики и физики Московского авиационного института, поступил туда сам и уже становился мне опорой.

В тот день после сданного экзамена Петя поехал с ребятами позагорать в Серебряный Бор, отошел от своих и пропал. Мы искали Петю четыре дня – обзванивая больницы, морги, милицию. На пятый день нашли – избитого, в речке. За что, кто? Так и неясно. С моего чистого, по-детски открытого Пети, который кроме своей математики-физики, наивных юношеских стихов да гитары еще ничего и не знал в жизни, и взять-то было нечего...

Откровение

Помню, я стою около морга, где лежит мой ребенок, надо идти, что-то делать, подписывать какие-то бумаги, а я не могу сдвинуться с места, и кажется, что сама жизнь истекает из меня. Причем страшно, что ты этому уже даже не сопротивляешься – не можешь, потому что сама эта жизнь обесценена произошедшим. И только то, что в твоей руке рука младшего сына, а еще есть очень пожилые мама и папа, – только это заставляет тебя держаться. Еще помню – отпевание. Петя был верующим мальчиком, уже давно ходил в храм сам, без меня, подчиняясь своим внутренним побуждениям, вот и за неделю до того злополучного дня исповедовался и причастился. На отпевание пришло очень много его друзей, я даже не подозревала, что у него их так много...

И вот тут, в храме, в какой-то момент, когда я даже не столько молилась, сколько пыталась молиться, я вдруг с отчетливой ясностью поняла, что моя любовь к Пете, так же, как и его ко мне, никуда не делась. Что я ее чувствую, причем с той первозданной силой, какую нам редко дано испытать в обычной жизни. И стало вдруг очевидно, что для этой любви нет границ, существующих между нашим и тем миром, что любовь действительно "никогда не перестает", и эта любовь очевидней реальности стоящего перед тобой гроба. Мне кажется, что именно с этого момента, в храме, ко мне и начала возвращаться жизнь.

Когда я немножко окрепла, вопрос "что делать?" передо мной даже и не стоял. Я взяла пятьдесят восемь интервью с владыкой и села за книгу, погружаясь в пространство Библии, молитв и христианской поэзии. Эта книга, я считаю, спасла меня дважды. Могу ли я забывать об этом?


"Российская Газета "