Лента: Общество

Cергей КАРА-МУРЗА

Круг явлений, охватываемых понятием «угроза», простирается от сиюминутных мелочей до вселенских бедствий. Это может привести к спорам об иерархии и классификации угроз, о причине и следствии, о курице и яйце.

Чтобы избежать изнурительной схоластики, постараемся при обсуждении конкретной угрозы указывать и на её предпосылку. Это те условия, которые и сделали возможными зарождение и развитие данной угрозы. Их можно было бы считать угрозой более низкого, фундаментального уровня – менее явной и оформленной, нежели выбранная нами для обсуждения.

Сейчас, по истечении двадцати лет нынешней Смуты (в её «открытой» фазе), проявилась и стала осязаемой угроза утраты столь многих черт и качеств России, что она может перестать существовать в её привычном и близком для нас образе.

Понятно, что страны не гибнут в буквальном смысле слова, но могут катастрофически измениться – так, что происходит разрыв непрерывности в их бытии. Сегодня некоторые философы говорят, что Россия не исчезнет, поскольку она уже вбросила в мир свои вечные ценности (литературу, музыку, автомат Калашникова…). Они будут жить, даже если исчезнет русский народ, – как живут ценности Древней Греции, хотя нынешние греки уже совсем другой народ, чем в античности.

Но чтобы спокойно рассуждать о жизни русских культурных ценностей без русского народа, надо быть философом. Для нас же сама возможность утратить любую ипостась России (народ, территорию, государство) – угроза неприемлемая. Строго говоря, смертельный удар по любой из этих ипостасей означает гибель целого, пресечение исторического пути страны, цивилизации, государства.

Будут ли те изменения, которые сегодня можно предвидеть, пресечением пути России или её обновлением – вопрос мировоззрения. Я, например, считаю, что в образе Ельцина поднялась со дна советского общества тёмная сила, которая стала организующим центром разрушения России. Более того, она вдохнула во всех нас волю к смерти – и мы движемся к ней в апатии. Другие же (и их немало) видят в Ельцине светлое начало, которое уничтожило «империю зла» и освободило сильных, способных построить новую Россию – без слабых, люмпенов и иждивенцев. То есть без уравниловки и порождаемой ею несправедливости.

И те и другие могут выражать свои взгляды, которые уже не пересекаются. Эти две части России живут в разных мирах, с разной совестью. И эти части расходятся, хотя пока не осознали себя двумя несовместимыми расами, жизнь которых на одной земле невозможна. Имеет ли ещё смысл пытаться выстроить язык и логику для диалога? Считаю, что пока не пересекли красную черту, эти попытки надо продолжать.

Пространство диалога видится как система рациональных умозаключений, выводимых в однозначно трактуемых понятиях на основе наблюдаемых фактов. Другими словами, это – пространство, автономное от этических ценностей. Участники такого диалога на время откладывают в сторону свою совесть, а представляют друг другу свои проекты будущего. Затем оппоненты оценивают последствия реализации этих проектов и угрозы, которые они порождают. Именно здесь, в оценке угроз, и находится небольшое пространство общих интересов. Здесь и может возникнуть поиск компромисса, а значит, понемногу можно будет вводить в рассуждения и совесть.
К этому краю мы подошли за сорок с лишним лет. Предпосылки были и раньше, в явном виде с начала ХХ века, но сошли на нет в Отечественной войне – угроза в ней была почти всеобщей. Сегодня те, кто после 1990 г. посчитал себя победителем, ещё сохраняют собственные иллюзии. Но эти иллюзии уже подорваны настолько, что есть шанс диалога. Думаю, главный побудительный мотив к нему – ощущение угроз, которые «реформа» создаёт для самих победителей.

В чём же их проект, если не говорить о тех, кто надеется попасть в глобальную элиту? Я вижу этот проект так.
Продолжится та селекция России, которая была начата реформой Гайдара. Она означает «выбраковку» большинства населения (избыточного по отношению к потребности «новой России» в рабочей силе), которая резко ускорится благодаря тому, что за 16 лет реформ сильно подорвано здоровье обедневшей части граждан, резко снизились стандарты её жизнеобеспечения и уровень образования рождённых в этой группе детей. В стране сформировалось социальное дно, которое непрерывно «перемалывает» втягиваемую в него человеческую массу (смертность бездомных составляет 7% в год при среднем уровне для всего населения 1,5%). Дно столь же непрерывно пополняется бедными гражданами. При этом и вся бедная часть по мере исчерпания унаследованных от советского времени ресурсов начинает отделяться от «среднего класса» и сдвигаться вниз, в цивилизацию трущоб. Россия определённо обретает черты двойного общества.

Эти признаки уже наглядно проявляются в работе многих систем и общественных институтов. Например, СМИ обслуживают исключительно благополучную часть населения, изредка давая этнографические зарисовки «из жизни бедных», сделанные согласно социальному запросу именно благополучной части. Здравоохранение «для бедных» – это нечто совсем иное, чем для «благополучных». Всё, о чём говорится в речах и посланиях – школьный Интернет, ипотека, нанотехнологии, – предназначено тем, кто отобран для жизни в «новой России»… Следов этой селекции множество, они уже вошли в обыденную культуру и обыденный язык.

То разделение на «демос» и «охлос», о котором говорили в конце перестройки и которое тогда казалось какой-то невероятной антиутопией, становится реальностью. Очевидно, что речь идёт о кардинальном изменении мировоззренческой матрицы России, и прежде всего её русского ядра. Можно ли предвидеть последствия этого изменения, когда оно станет осознанным и закреплённым новой, реформированной школой? Считаю, что да, можно.
И уже можно предвидеть те угрозы, которые вызревают для «избранных». Об «отверженных» говорить не будем, чтобы не возникло впечатления, будто я пытаюсь воззвать к совести. Это ещё надо будет заслужить.


Источник:"ЛГ"