Лента: Религия

Как известно, в Москве поставлены два памятника Гоголю. Один, на Гоголевском бульваре, установлен вскоре после Великой Отечественной войны, имеет надпись "Н.В.Гоголю от советского правительства" и выдержан в стиле державности. Великий классик девятнадцатого столетия прозорливо устремляет из глубины времен, exprofundis, свой острый взгляд в "прекрасное далеко" без чичиковых и коробочек. Другой, дореволюционный Гоголь, с болезненным выражением лица, напоминающем о духовном томлении, мучившем автора "Мертвых душ" незадолго до кончины, понуро сидит в кресле. Этот памятник стоит не на бульваре, а в неприметном дворе того самого особняка, где Гоголь провел последние дни. Черты явно искажены гримасой, отражающей внутренний разлад, который, впрочем, был свойствен его мистической эмоциональной натуре. "Раздвоение" в двух памятниках – чисто гоголевская история. Но тут она обретает смысл притчи. В самом деле, кем же был Гоголь? Революционным сатириком, создавшим уничтожающие образы "Мертвых душ", или православным мистиком, мечтавшим об улучшении того общества, в котором жил, а не о его уничтожении? О том, что думал Гоголь о себе и о том, кем его пытались представить неразумные потомки, рассказывает Дмитрий Бабич.

Д.Бабич: Напомню: цель наших с Александром Германовичем Артамоновым разговоров – вернуть русскую литературу христианству. Потому что много десятилетий в советской школе русскую литературу преподавали, так сказать, в отрыве от христианства. Это было несправедливо, и трудами многих поколений комментаторов, в том числе и советского периода, эта несправедливость НА БУМАГЕ устранена. Можно прочесть и о христианских символах "Преступления и наказания", и о повороте Пушкина к православным ценностям после середины 1820-х годов. Но эта несправедливость не устранена в головах – нельзя же несколько поколений советских по образованию людей вновь усадить за школьную парту. Сейчас русскую литературу определенные силы в нашем обществе торопятся опять забыть. А забывать не надо, хотя бы потому, что в течение большей части советских лет русская литература была единственным осколком старого мира, который не уничтожался и который можно было изучать легально.

А. Артамонов: Представляется, что Гоголь третий или четвертый в списке великих русских литераторов девятнадцатого века. До него, условно говоря по годам рождения и хронологически по творчеству, проходят и Грибоедов, и Пушкин, ушедший столь скоропостижно и преждевременно, а следующим и по годам жизни, и по школьной программе идет Гоголь. Даже такой революционер, как Чернышевский, скрепя, наверное, сердце, окрестил середину литературного девятнадцатого века "гоголевским периодом", хотя православный Гоголь вряд ли импонировал Чернышевском по своим основным взглядам. В чем же кроется секрет "универсального" успеха Гоголя и у революционеров, и у консерваторов? Такое нечасто бывает в нашей литературе!

Д.Б.: Скажу сразу, что рейтинг писателей – дело сложное. Кем там был Гоголь – первым, вторым, третьим... Для меня он, наверное, все-таки второй после Пушкина по значению и по глубине. Но по набожности он, конечно, первый. Тут он даст сто очков вперед и Грибоедову, и Пушкину, и Лермонтову... Определенная популярность была достигнута им еще при жизни по понятным причинам: он был сатирик с замечательным чувством смешного. У него прекрасная, легко читающаяся проза – или сатирическая, как "Мертвые души", или романтическая и захватывающая, как "Вечера на хуторе близ Диканьки". Эти произведения сразу принесли ему славу. Гоголь – великолепный писатель, внятный и массам, и литературоведам, живое опровержение нынешнего дурацкого разделения искусства на "артхаус" и "развлекуху".

Но Гоголь не стал счастливым писателем. В чем тут была проблема? Дело в том, что Гоголь сам не смог совладать с влиянием тех образов, которые он создавал. Он-то хотел создавать свои смешные сатирические образы для защиты христианства и России. А посмотрите, что получилось: любимые ярлыки, которые Ленин клеил своим оппонентам, – это "маниловщина" и "обломовщина"! То есть с образами, созданными великими русскими писателями, – христианами и консерваторами – случилась беда: эти образы использовались революционерами со всем не с теми целями, которые задумывали авторы этих образов. И Гоголь предвидел весь трагизм своей ситуации. В частности, он писал так: "Половина России уверена серьезно, что я живу единственно для осмеяния всего. Всего, что ни есть в человеке, от головы до ног". В этом трагедия писателя – нам не дано предугадать, как слово наше отзовется. Гоголь-то сам себя рассматривал как писателя мистического и духоподъемного, а не смехача и уж тем более не революционера. А некоторые современники, недовольные режимом Николая Первого, восприняли Гоголя как "реалиста", который дает нам слепок с "уродливого" тогдашнего общества. Впоследствии эта точка зрения перекочевала в советские учебники.

Вспомним любимое выражение советского литературоведения: "Гоголь – реалист". Владимир Набоков, написавший в опровержение этой фразы целую книгу еще в Америке 1940-х годов, не мог без смеха слышать эту фразу. Из посылки о "реализме" Гоголя делался убогий с точки зрения ЛИТЕРАТУРНОГО сознания вывод: если Гоголь написал для нас сатирические образы Собакевича, Коробочки, Манилова, – то вот это и есть Россия! Или по крайней мере, как тогда говорили, ее правящий класс. Если Гоголь написал про Чичикова, то это вот и есть буржуазия, и ничего таинственного в нем нет. Но ведь это неправда, это очень поверхностное понимание книги Гоголя.

Если бы Чичиков был просто ловким мошенником, он не стал бы связываться с Коробочкой, которая из-за своей наивной веры в привидения выводит его на чистую воду. Потому что Чичиков – не просто мошенник, он не только за деньгами охотится. Чичиков покупает ДУШИ, выступая в роли лукавого, нечистого – того самого, кому не дай Бог ввести себя во искушение. А другие персонажи первого тома "Мертвых душ" как раз дают ввести себя во искушение. Они делают это вольно или невольно – по скупости, как Плюшкин, или по прекраснодушию, как Манилов, но они Чичикову эти души продают! Очень интересно, что не продает только Ноздрев. Потому что Ноздреву, в общем-то, не так нужны деньги: ему просто хочется жить в атмосфере бесконечного бахвальства и шабаша.

Кстати, тут Гоголь оказался пророком. Вспомните, кто воевал с большевиками после 1917-го года, когда чувствительные Маниловы и основательные Собакевичи уехали за границу или приспособились к новой власти? Воевали-то как раз чем-то похожие на Ноздрева бесшабашные и не особо размышлявшие о высоких материях корнеты, юнкера, даже гимназисты... Ноздрев, если помните, сразу видит, что Чичиков предлагает ему что-то не то, он много раз повторяет: "Врешь!" Так же и тогдашние воевавшие с большевиками неудачливые военные старой русской армии, не имея политического образования и опыта, просто питали отвращение к самому типу большевиков – этих новых "железных" людей, пришедших к власти. Большевики казались белым офицерам роботами, а не живыми людьми. А Ноздрев все-таки живой! Пусть он и врун, и хохмач, и проч. и проч. Но он Чичикову свои души не продает!

А.А.: Так как мы на волнах православной радиостанции, хотел бы задаться следующим вопросом: можно ли вообще считать автора "Ревизора" и "Мертвых душ" православным писателем? Вы, помнится, использовали сразу два эпитета: Вы сказали "православный, религиозный писатель" и далее "мистический"... Мистика же эта настолько плотно окружила Гоголя своеобразным ореолом. Есть версия, что известный театральный коллекционер и мистик Бахрушин, якобы франкмасон, извлек череп Гоголя из могилы и хранил его у себя на полке, аки гамлетовского Йорика. А все почему? Да потому, что, согласно официальной доктрине, которую литературоведы исповедуют чуть ли не в школьных учебниках, Гоголь был представителем пиетизма. То есть он исповедовал мистическое восприятие мира, которое настолько жестко пронизывало все его бытие, что он просто иначе жизнь не видел! Любая малозначащая мелочь была наполнена для него неким глубинным смыслом. Согласны ли Вы с этим утверждением? И можно ли после этого назвать Гоголя православным?

Д.Б.: Абсолютно согласен с тем, что для Гоголя мир представлялся собранием символов. И даже если мы читаем "Мертвые души", то возникают самые неожиданные ассоциации: "Небо было такого же цвета, как мундиры у солдат гарнизонной службы..." Естественно, и шкатулка у Чичикова, и экипаж у Коробочки, и сад у Плюшкина – все это символы. Но такое видение мира как раз и соответствует христианству, поскольку по христианской догматике все в мире неслучайно. Сам Гоголь вполне соответствовал, как личность, духу своего творчества. Например, почему Гоголь не женился? Почему он не создал семью? Дело в том, что Гоголь очень ответственно подходил к своему призванию. Он очень хорошо знал – да даже и Пушкин его об этом предупреждал – что он может умереть в не очень зрелом возрасте. И он спешил – служил своем писательству так, что на службу семье времени и сил не осталось. А мы, кстати, до сегодняшнего дня не знаем, от какой болезни Гоголь скончался. Да это и не важно, главное – завет, который Гоголь нам оставил: "Всякая втуне потраченная минута здесь неумолимо спросится ТАМ. И лучше не родиться, чем побледнеть перед этим страшным упреком!" То есть Гоголь был очень ответственный писатель, понимающий свое призвание. Единственное не писательское дело, на которое он тратил свое время в молодости, – это была учительская деятельность.

Правда, преподавание Гоголю пришлось оставить: тогдашние предтечи нынешнего ливановского Минобра нашли на его место другого учителя. Но со своими друзьями – особенно с Александрой Осиповной Смирновой-Россет – он оставался учителем до конца дней. Например, он заставлял Смирнову-Россет – красивую женщину, светскую даму! – учить псалмы. И если, отвечая урок, она на секунду останавливалась, он говорил одно слово: "Нетвердо!" – и просил пересдать сей экзамен на следующий день.

Кстати, Смирнова-Россет (бывшая замечательно умной женщиной и близким другом не только Гоголя, но и Пушкина) не посрамила ожиданий Гоголя, написавшего целую главу в "Выбранных местах из переписки с друзьями" о важной роли женщины в устроении государства. Она впоследствии стала супругой калужского губернатора, переехала по завету Гоголя из столицы в Калугу, казавшуюся тогда захолустьем. Говоря о ней, отмечу, что нарочно ездил в Калугу и убедился, что самые прекрасные старые здания, формирующие центр Калуги, были возведены в пору губернаторства супруга этой дамы. О Смирновой-Россет Гоголь пишет Жуковскому, тоже глубоко верующему писателю: "Состояние души ее – хотя и переходное, и тяжкое, но для нее не опасное. Бог не оставляет тех, которые уже умеют прибегать к нему". Где Вы найдете более христианское, более каноническое к человеческой душе? Часто Гоголь со своим учительством был даже назойлив, и в этом проявлялась его этакая малороссийская хозяйственность. В тех же "Выбранных местах из переписки с друзьями" он дает подробнейшие советы, как надо заниматься образованием крестьян; как надо молиться, когда, сколько времени, до еды или после еды и т.д. Он замучил своего приятеля-славянофила Сергея Тимофеевича Аксакова (тоже писателя) бесконечными настоятельными советами о прочтении трудов Фомы Кемпийского. Гоголь даже расписал Аксакову по главам, как читать Фому Кемпийского. Это был настоящий учебный план: в январе прочтете, дескать, эту часть, а в феврале – следующую и т.д. Сергей Тимофеевич, совмещавший славянофильство с либеральным свободолюбием (это было возможно на раннем этапе николаевского правления), на Гоголя даже рассердился.

Вот как Аксаков писал Гоголю: "И вдруг Вы меня сажаете, как мальчика, за чтение Фомы Кемпийского! Насильно! Не узнав моих убеждений! Да как еще – в узаконенное время, после кофию! И смешно, и досадно. Вы ходите по лезвию ножа. Дрожу, чтобы не пострадал художник!" В этой фразе Аксакова все отношение к Гоголю будущих либералов и "революционных демократов" – Белинского, а потом и Ленина... Им всем очень хотелось, чтобы Гоголь был только сатириком – только все уничтожающим создателем коробочек и собакевичей. Эти образы реально помогли революции! Тогда влияние литературы на людей можно было сравнить с сегодняшним влиянием телевидения. Люди жизнь мерили книгами. И оказалось, что у "Мертвых душ" есть огромный разрушительный потенциал. И это при том, что "Мертвые души" – это еще и великая христианская книга, изобличающая зло. Как любое потрясающее изобретение, эта книга может быть и очень полезной, и опасной. Как огонь – и город спалить может, и пирожок испечь. И, конечно, Гоголь очень переживал этот момент. Он писал о реакции публики на его книги: "Я не знал еще тогда, что мое имя в ходу только за тем, чтобы попрекнуть друг друга и посмеяться друг над другом". То есть когда мы клеим окружающим этикетки – "чистый гоголевский тип", "сущий хлестаков", "этакий городничий" – мы по-прежнему забываем, что Гоголю не хотелось, чтобы на людей вешались ярлыки из его произведений. Он-то создавал эти произведения и этих героев, чтобы люди видели, как НЕ надлежит поступать. Ему очень хотелось служить, а не разрушать.

А.А.:Тут, с моей точки зрения, Вы затронули очень важную проблему. Если брать по аналогии Грибоедова, то можно ли, на Ваш взгляд, счесть, что Грибоедов создавал некие архетипы в "Горе от ума"? То есть нельзя сказать, к примеру, что Скалозуб – полностью вымышленная личность. Скорее, это некий архетип, собирательный образ, если использовать "Поэтику" Аристотеля. В то время, как у Гоголя, по Вашим словам, мы наблюдаем некие сатирико-мистические шаржи. Этот момент достоин некоторого прояснения. Я согласен с Вами, что Гоголь хотел служить России. Но он так стремился подвизаться на поприще службы Отечеству, что он с самого начала, похоже, не совсем правильно понял, в чем эта служба может состоять. Он расценивал свои литературные труды как что-то вторичное при постоянных попытках начать где-нибудь службу : то в департаменте, то учителем. И в своем даре у Гоголя были сомнения. Свое первое произведение "Ганц Кюхельгартен" (поэму в стихах, в отличие от прозаической поэмы "Мертвые души") Гоголь посчитал неудачным опытом.

Д.Б.: ...И даже сжег все поступившие в магазины экземпляры. И осталось буквально два или три редких экземпляра "Ганца" в наших книгохранилищах. Я эту поэму в юности прочел. Это довольно милое стихотворное произведение, выдержанное в немецком духе, чувствуется влияние немецких романтиков. Оно мне показалось вполне себе трогательным, но не гоголевским – уж больно оно вышло у юного Гоголя аккуратненьким!

А.А.: И вот возникает вопрос, вышел ли Гоголь на поприще чистого сатирика, или у него это маска, невольно прилипшая к лицу? Считаете ли Вы, что если "Горе от ума" было произведением самодостаточным, то "Мертвые души" требовали некоего развития, коль скоро Гоголь хотел улучшить, а не сатирически уничтожить российское общество своего времени?

Д.Б.: Я думаю, что великие произведения так или иначе все самодостаточны. Иначе они просто-напросто не пережили бы свою эпоху. Люди бы посмеялись над современниками, да и забыли. Конечно же, и образ Скалозуба, и образ Фамусова, и образ Репетилова – все они оказались очень живучими. Но и у Гоголя наблюдается то же самое. Но Вы правы в том, что он рассматривал свое писательство как служение, и поэтому у него получилась, кстати сказать, хорошая литература. Как говорят, чтобы попасть в цель, целься немножко выше – тогда и попадешь в десятку! А вот как писал сам Гоголь о своем предназначении: "Как только я почувствовал, что на поприще писателя могу также служить службу государственную, я бросил все остальное". Зададимся вопросом: а зачем, собственно, он бросил все? А вот и ответ Гоголя на этот вопрос: "Чтобы вдали и в уединении от всех решить, как произвести свое творение, чтобы доказало оно, что я был также гражданин своей страны и хотел служить ей". Разве это не патриотизм?

Думаю, что и Грибоедов, когда писал "Горе от ума", тоже делал это с самыми патриотическими намерениями. По мнению биографов Грибоедова, "Горе от ума" выросло из сцены с "французиком из Бордо", то есть из борьбы с галломанией. И хотя монолог про "умный, бодрый наш народ" – это только одна из сцен этой замечательной комедии, Грибоедов и подражает французам (влияние Мольера в "Горе" очевидно), и утверждает достоинство России. Но Вы правы: Грибоедов относится к другому поколению, чем Гоголь, он постарше. Грибоедов относился к пушкинскому поколению, которое не так драматично переживало разрыв России и Европы. То есть вплоть до декабристского заговора и польского восстания 1830 года, которое для пушкинского поколения было неожиданностью, у пушкинского поколения существовало ощущение, что у России в Европе есть прекрасные союзники. Ведь мы же вместе, мол, с большинством европейцев победили Наполеона! И на европейских языках мы говорим! Пусть пока только дворянство, но ничего: изучат потом и более широкие круги – так это, по крайней мере, виделось Пушкину и его лицейским товарищам. Ездить в Европу было можно всем дворянам, кроме политически неблагонадежных, и этим, кстати, Гоголь активно пользовался. Так что никаких особых проблем не возникало. Но вот уже поколение Гоголя видит все сложности, которые у России возникают с Европой, с Западом. А уж поколение Тургенева и Достоевского ощущает эти отношения с Западом как ЦЕНТРАЛЬНУЮ проблему СВОЕЙ жизни! Они видели, что и в польское восстание, и в Крымскую войну Запад стопроцентно поддержал врагов России. Поэтому у Достоевского так много написано о "загнивающем Западе".

Они – и Тургенев, и Достоевский – поняли, как это будет сложно – строить отношения России с остальными странами Европы. Гоголь эти сложности только предчувствовал, он не был таким полиглотом, как Достоевский, да и многое еще было неясно. Но Гоголь прошел через все искушения, какие выпадали в этом вопросе на долю не только русского, но еще и украинского писателя. С этим связана замечательная история, изложенная в книге "Гоголь" нашим лучшим гоголеведом – Юрием Владимировичем Манном. Во она. Еще в XIX веке были опубликованы воспоминания польского эмигранта Юзефа-Богдана Залесского, который писал, что в конце тридцатых годов, когда он встретился с Гоголем в Париже, у них составился кружок. И Гоголь вместе с этим Залесским и великим польским поэтом Мицкевичем очень заинтересованно обсуждал финно-угорское происхождение русской нации. Вы знаете, что до сих пор это жуткое расистское поверие бытует и в Польше, и на Украине. будто поляки и украинцы – это славяне, а русские – не славяне, а в лучшем случае, смесь славян с фиино-уграми и татарами. Поэтому украинцы, мол, превосходят русских... Я терпеть не могу эту теорию, и даже не потому, что она принижает меня лично. Просто это дурной вкус! Это низкий уровень, как раз характерный для местечкового провинциального сознания. Тем не менее, нет причин не доверять Залесскому. Он пишет, что Гоголь даже "сочинил статью о финском происхождении великорусов" и что Гоголь "охотно спрашивал, в чем разница между славянами и финнами". В одной из своих статей Гоголь пишет: "Не правда ли странное явление: художник петербуржский, художник земли снегов, художник в стране финнов..." Да какие же там финны были в Петербурге в середине XIX века?!

Впрочем, не стоит торопиться зачислять Гоголя в малорусские русофобы. Учитывайте контекст эпохи: это конец тридцатых годов, после гибели Пушкина, которую Гоголь воспринял как настоящий обвинительный акт для того общества, которое тогда было в России. А уже через 10 лет тот же Залесский попытается встретиться с Гоголем для продолжения русофобских бесед. А Гоголь в них уже участвовать не хочет. Залесский пишет, что "это был уже абсолютно другой человек, полностью преданный Православию, полностью преданный Государю". Гоголь, кстати, с Залесским после этого и встречаться даже не захотел.

Видите, как все изменилось к концу сороковых годов. При том, что этот период был временем революций. В это время в России резко ужесточилась цензура, от которой, в общем-то, и Гоголь мог пострадать. Слава Богу, этого не произошло, но опасность такая была! То есть Гоголь прошел путь, традиционный для русских писателей: вначале западничество и неприятие идей, существующих в России. Потом постепенный переход к консерватизму и повышение оценки всего того, что есть в России. Этот путь прошел и Достоевский – вспомним, как он начинал. Как раз в сатирическом, истинно гоголевском стиле. Я имею ввиду его "Бедных людей", а также историю господина Голядкина, повесть "Двойник". И вспомните, как после заключения в крепости с петрашевцами он вернулся из Сибири законченным, убежденным консерватором. Он просто поразил современников. Ведь от него ждали совсем другого! Тот же путь прошли и А. Солженицын, и В.Распутин.

А.А.: На мой взгляд, Вы правы, что большее количество деталей роднит Гоголя с младшим современником Достоевским, нежели с теми великими "старшими братьями", творчеством которых он вдохновлялся. Я, в частности, имею ввиду Жуковского, Пушкина, Грибоедова. Убежден, что последнего он просто не мог не читать в списках. В том же, что касается реплики Залесского, процитированной Вами, возникает следующая мысль. Грибоедов все же прожил жизнь офицером, гусаром и военным дипломатом, отдавшим жизнь на службе Отечеству. Считаю, что в момент написания "Горя от ума" его становление уже свершилось. Он о ту пору уже был прямолинеен и убийствен, как клинок. Кредо было донельзя обнаженным: слуга Царю и спаситель солдат, коих он вызволял с чужбины. Он ни разу не усомнился и не изменил своим взглядам после 1825 года. Пушкин, как мы знаем, никогда за рубежом не был и, как Вы сами с блеском доказали в предыдущих наших эфирах, всегда стоял на позициях государственности и Православия. Вы сами опровергли мысль о фран-масонстве Пушкина.

Д.Б.: Вы думаете? А вот, кстати, насчет Грибоедова правильно сказал Пушкин про его "холодную храбрость". Грибоедов был человеком, который в минуту величайшей опасности, перед лицом смерти не терял головы, действовал так, как должно. История его гибели, когда он погиб в результате погрома, но не сдался и не струсил, стала достойной точкой в конце его пути. А принцип у него был, что Россия имеет право вывозить православных христиан – в том числе, и представителей закавказских народов – из Персии. Исповедуя свой принцип, он и погиб – с той самой "холодной храбростью",

А.А.: Вот получается, что и Пушкин, шедший по статской службе, по духу был не меньший рыцарь и офицер. Он, между прочим, бесконечно упражнялся во владении огнестрельным оружием; бесконечно участвовал в дуэлях и исповедовал кодекс чести. То есть дух его был выдержан в строгой стилистике "сынов двенадцатого года", его старших братьев. Лермонтов тоже не дрогнув вышел к барьеру. В его жизни это был не исключительный случай, а скорее, закономерность. В отличие от этих трех величин, относившихся к старой рыцарской элите, Гоголь все же, как и Достоевский, относится скорее к поднявшимся разночинцам, а не к миру старых дворянских усадеб и столбовых родословных. И вот, возвращаясь к Гоголю, давайте остановимся на том этапе его творчества, который Залесский определил, как "православный период". Можете ли Вы проследить в это время жизни писателя влияние отца Матвея (Константиновского), этого "аскета из Ржева"? Можно ли утверждать, что незадолго до своей смерти Гоголь полностью обрел Православие?

Д.Б.: Мне кажется, это произошло задолго до его кончины. Уже после 1842-ого г., то есть после публикации первого тома "Мертвых душ", он ставит себе задачу повторить творение Данте из трех частей, по схеме Ад-Чистилище-Рай. Гоголь явно очень старался в части "Чистилище" возместить тот ущерб самосознанию России, который он невольно нанес первым томом своего произведения. Это, конечно же, произошло против его воли, но "маниловщина" и "обломовщина" все-таки стали оружием в руках революционеров. И вот Гоголь берется за полное возмещение этого ущерба. Он живет жизнью абсолютного анахорета, полностью преданного своему долгу. Он меняет свое отношение к России. Он отныне называет себя только русским, отказавшись от малоросских корней. Был известен его разговор с одним его земляком по фамилии Галоган. Тот его спросил: "Подумаете ли Вы, Николай Васильевич, вернуться на родину?" На что Гоголь ответил (эта сцена описана в книге Ю.В. Манна "Гоголь" – всем рекомендую): "Я бы, кажется, не мог там жить. Мне бы было очень жалко, и я бы слишком страдал". Почему страдал? Ну, наверное, потому что подспудные конфликты существовали, а Гоголь не хотел в этом участвовать. Своей же матушке он пишет наставление: "Если подвластный создан для того, чтобы трудиться и исполнять наши повеления, то разве мы не созданы для того, чтобы обращать во благо труд его?" У нас в советское время было принято ругать "Выбранные места из переписки с друзьями". Это было логично, так как революционеры-большевики хотели, чтобы вот эти противоречия крепостнического строя подвели страну к взрыву. А Гоголь, естественно, этого не хотел: он стремился к улучшению нравов и жизни.

В своей книге он призывает помещиков: "Не спешите их – то есть русских людей – осуждать. Старайтесь вникнуть в их жизнь". И если мы постараемся внимательно посмотреть на гоголевских персонажей, то поймем, что прямое примитивное осуждение – это ленинский подход. Во всех этих литературных героях присутствует своеобразный шарм. Даже грехи их объясняются какими-то важными причинами. Свою мысль я могу подтвердить другой цитатой Гоголя насчет западничества: "Прежде мне казалось, что русский гражданин должен знать все дела Европы. Но я был убежден всегда, что если при этой похвальной жадности знать чужеземное упустишь из виду свои, русские, начала, то знания эти не принесут добра". То есть мы, на примере своей современной жизни, убеждаемся, что Гоголь прав. Когда какой-нибудь "инноватор" решает построить Сколково в чистом поле, то у него ничего не получается. Кто-нибудь видел хоть один продукт из Сколково? Я – нет! Или от "Роснано"? Они говорят, что создали какую-то бизнес-среду. Ну что же, покажите какой-нибудь регион с этой самой бизнес-средой. Нету! Ничего! На самом деле, все эти великие проекты в чистом поле, без связи с историей – это чичиковщина чистой воды! В том-то и беда, что современные люди часто неправильно понимают консерватизм, считая, что консерватизм – это когда хочешь все оставить, как было. Нет, консерватизм не против нового. Но пусть новое вырастает из того, что уже есть! Конечно, когда чиновник-основатель Сколково говорил нам: "Мы сделаем такое заведение, где вокруг не будет ни одного советского здания за столько-то километров", – это было безумие. Потому что там, где пустыня – там ничего и не растет. Мало вам МГУ и СпГУ? Пожалуйста, есть Казанский университет, который с XVIII века существует. Если мало места в Москве или Санкт-Петербурге. Но нельзя строить на пустом месте! На пустом месте ничего не растет!

Но мне хотелось бы закончить наш эфир чем-нибудь смешным, так как Гоголь – это все-таки не только "невидимые миру слезы", не только трагедия. Прежде всего Гоголь – это радость, это смех. Поэтому процитирую не книгу, а объявление, которое Гоголь дал в "Московских ведомостях", отправляясь в Италию: "Некто, не имеющий собственного экипажа, ищет попутчика до Вены, имеющего собственный экипаж. На половинных издержках. На Девичьем поле, в доме профессора Погодина спросить некого Николая Васильевича Гоголя. Попутчик будет человек смирный и незаносчивый; не будет делать всю дорогу никаких запросов и будет спать-спать-спать вплоть от Москвы до Вены!"

Вот это – настоящий Гоголь!

Источник: "Радонеж "