Лента: Религия

   
Первая половина 2015 года оказалась для меня напряженной: новый научный грант в Британии, дотошное знакомство с оригинальными материалами, многочисленные встречи и интервью. Я путешествовал по всей стране – от южной Англии до Шотландии и Северной Ирландии, беседовал с представителями религиозной и политической элиты. Разговоры были насыщенные и интересные. Порой я слышал от своих собеседников неожиданные доводы и мнения; иногда встречные вопросы заставляли меня задуматься над тем, что раньше казалось обыденным и понятным. За эти месяцы собралось достаточно материалов на новую книгу (думаю, при наличии заинтересованного издательства я ее опубликую). По меньшей мере несколько бесед оставили глубокие, искренние и добрые впечатления. Сегодня я хочу познакомить читателей с одной из этих бесед. Конечно, при дальнейшем интересе можно познакомить и с другими.

Имя своего собеседника, отчасти отражая его предпочтения, я сохраню в тайне. Скажу только, что разговор велся с одним из «самых консервативных» (как он сам себя охарактеризовал) епископов Англиканской церкви, членом Палаты лордов – верхней Палаты Парламента Великобритании. Лорд-епископ был откровенен, но пессимистичен. Судя по всему, не без оснований.

Англиканство – основная конфессия на «туманном Альбионе». Англиканской церкви, во главе которой формально находится монарх, принадлежит множество прекрасных соборов, здания и земли, а также пакеты акций ведущих британских корпораций. Но англиканство, как и некоторые другие конфессии на Западе, разлагается и теряет прихожан. По крайней мере, так считают многие (хотя и не все) социологи и религиоведы. Поэтому мне было интересно услышать мнение «изнутри», от представителя англиканского епископата.

– Число членов церкви действительно снижается, – ответил епископ на мой вопрос. – В нашей церкви нет понимания, как нужно вести себя в ситуации растущего секуляризма. Более того, для меня, как епископа, церковь в ее нынешнем виде не совсем комфортна. В церковную среду привнесена странная демократия: 50 с лишним процентов – это «воля Божия», 49 процентов – нет. Растущие волны секуляризма грозятся нас поглотить; мы становимся всё менее привлекательными для молодежи.

«Знакомая для Запада картина», – подумал я. Об этом известно многим, хотя, как я убедился в ходе своих британских встреч, есть и другие аргументы, не столь пессимистичные. Но собеседник обратил мое внимание еще на один аспект, о котором тоже говорят немало, хотя и приглушенным тоном, особенно в среде европейской академической элиты.

– Еще один момент – это изменение нашей законодательной системы. Раньше она базировалась на иудео-христианской этике, а сегодня речь в большей степени идет о правах. Я всецело поддерживаю Всеобщую декларацию прав человека, но сейчас, как мне представляется, люди требуют прав, которые в реальности правами не являются. Отдельные меньшинства могут решить, что им не нравятся ваши высказывания, – и тогда вы, возможно, окажетесь в суде.

– В западной культуре становится всё сложнее говорить по совести, – замечает епископ. – Политики воспринимают церковь как инструмент правительственного действия, а не как совесть нации. Мы становимся препятствием, если в силу церковного учения или традиции не поддерживаем начинания правительства.
Когда в Палате лордов обсуждали легализацию однополых браков, враждебность к лордам-епископам зашкаливала. И это при том, что некоторые епископы лояльны к однополым бракам. Только такие консервативные богословы, как я, выступали против. Думаю, наше нежелание поддержать легализацию однополых браков предрешило нашу судьбу. Вероятно, в следующем составе Парламента лордов-епископов уже не будет (если другие, более неотложные, вопросы не отодвинут это решение на второй план). У меня складывается впечатление, что наш премьер-министр Дэвид Кэмерон готов создавать нам проблемы, если церковь не последует его указаниям.

– В то же время Кэмерон открыто назвал Британию «христианской страной» (хотя далеко не все политики были довольны его высказыванием), – напомнил я моему собеседнику.

– Профессиональные политики действуют следующим образом: то, что для них приемлемо, они принимают, а то, что нет, – игнорируют. Думаю, мы сталкиваемся с политической неискренностью. Консервативная партия в наши дни стала либеральной; Дэвид Кэмерон многое продвигал в спешке и необдуманно.

Действительно, именно правительство консерваторов «протащило» в 2013 году закон о легализации однополых браков, хотя в своей предвыборной программе Консервативная партия ничего подобного не обещала. Удивительно и другое: за принятие откровенно противохристианского закона в якобы «христианской» стране голосовало подавляющее большинство депутатов. Почему?

– Отдельные политики не желали голосовать за легализацию однополых браков, но они боялись, что наши средства массовой информации представят их как гомофобов-нацистов, – объясняет лорд-епископ. – Другая проблема: нас всё более заставляют верить в то, что равенство означает одинаковость. На самом деле мужчины и женщины равны, но не одинаковы: у нас разное строение тела, разная психология. Не лучше, не хуже, просто разная. Равенство – это серьезная движущая сила в политике нашего правительства, но, парадоксально, мы приближаемся в некотором роде к российской ситуации неравенства: с одной стороны, есть крупные олигархи, а с другой – люди, у которых совсем нет денег.

– Как же случилось, что даже часть епископата Англиканской церкви была не против легализации однополых браков? Всё же епископов нельзя в этом плане приравнять к политикам…

– Они тоже стали жертвой секулярного мышления, – говорит лорд-епископ. – Ведь у нас есть епископы, которые не верят в телесное воскрешение Христа из мертвых. Они польстились постмодернистскими теориями, утверждающими, что достоверных текстов не существует, а Библия – это поле для игры литературной критики. Представьте, что некоторые англиканские школы в Лондоне приняли решение, что конфессиональная принадлежность – один из последних факторов, который будет учитываться при отборе учеников. А ведь успех церковных школ как раз и заключался в том, что они были христианскими. Если же мы отбрасываем конфессиональные критерии при отборе, это равносильно самоубийству. Люди слепо следуют либеральной повестке дня, рассуждают о равенстве и разнообразии. Если бы я видел за этим рост благосостояния общества, я бы тоже всецело поддержал такое развитие событий. Но я вижу иное: разрушенные семьи, разбитые взаимоотношения. Мне стыдно говорить, но в городе, где я живу, есть такие районы, в которых дети бросают камни и плюют в персонал «Скорой помощи», приехавшей по вызову. Потеряно уважение к власти, авторитетность.

– Могу ли я задать вам вопрос? – обращается ко мне епископ. – Что вы думаете о господине Путине?

Вопрос епископа для меня оказался неожиданным. Никто из британских собеседников об этом ранее не спрашивал; тем более что я живу не в России, а в Беларуси, хотя и родился на территории, которая в 2014 году де-факто стала Россией (в Крыму). Впрочем, свое мнение о президенте соседней страны у меня сформировано, поэтому на вопрос лорда-епископа я, конечно, ответил. Признался, что мне по душе политика В.В. Путина по поддержке Православия и ограничению пропаганды гомосексуализма. Но, с другой стороны, президент России мог бы, наверное, сделать больше для поддержки образования и депрессивных регионов.

– У нас Путина описывают как тирана-гомофоба, который больше любит себя, чем свой народ, – заметил мой собеседник. – Очень неестественная оценка. Ведь некоторые из самых замечательных людей нашей планеты были русскими.

«Приятный вывод, – подумал я. – Весьма полезный для тех русских, которые на берегах Темзы стали резко критичны ко всему родному, порой даже без попытки здравого анализа».

Мой собеседник, тем временем, стал говорить об образовании. Видимо, его мнение звучало в контексте моих слов, что в России система образования лишена должной поддержки. Впрочем, это серьезная проблема для многих постсоветских стран.

– В наших университетах господствует «прогрессивная», недружественная вере идеология, – заметил епископ. – Ведь сама идея об отсутствии достоверных текстов – это для нас вызов. Либеральное «прогрессивное» мировоззрение в Великобритании формируется через университеты. 19 лет назад премьер-министр Блэр стремился к тому, чтобы как можно больше людей получило университетское образование (мотивируя это возможностью достижения экономического равенства). Полагаю, что одна из причин его стремления была связана с тем, что современные университеты прививают либеральное, деконструкционистское мышление. И они в этом очень успешны.

«Сложно возразить», – подумал я. Пройдя через два британских университета, я неплохо представляю структуру и содержание учебного процесса.

Но ведь в вуз поступают после школы, а школа – как раз то место, где формируются личность и мировоззрение. В Британии около трети всех школ – конфессиональные, причем они финансируются из бюджета. Разве в конфессиональной школе детям будут прививать либеральные, антихристианские идеи?

– Ваше мнение: в церковной школе директор должен быть христианином? – спрашивает меня епископ.

– Разумеется. Мне приходилось беседовать с такими директорами.

– Некоторые люди, наиболее враждебные христианству, – это именно директора церковных школ, – замечает мой собеседник.

– Но почему? – мне сложно было скрыть свое удивление.

– Я не знаю. Говорят, что не хватает квалифицированных специалистов, являющихся при этом практикующими христианами. Поэтому в объявлениях указывают, что вакансия директора открыта для тех, кто «симпатизирует христианской традиции», не более того… Вопрос, который меня очень волнует: кто учит вере наших детей? Многие ли родители отдают приоритет духовному образованию? Получается, что дети, посещавшие церковь, поступают в университет, открывают для себя секс, наркотики и рок-н-ролл и уходят из церкви. Когда я был приходским священником, мы приложили немало усилий, чтобы подготовить детей к встрече с университетской средой. Безуспешно. Из тысячи ребят, которые были в нашем приходе, сейчас только 50 – практикующие христиане. Университеты продолжают играть зловещую роль пропагандистской секулярной машины.

– Но, по крайней мере, в вашей епархии вы же можете влиять на развитие событий? Например, на подбор адекватных директоров церковных школ – чтобы они были искренне верующими, порядочными людьми? – спрашиваю я.

– Да, в этом плане мы провели довольно неплохую работу, – отвечает мой собеседник. – Но кроме директоров важен и учительский корпус, а это тоже непростой вопрос. Если дети видят, что мисс Смит живет со своим «бойфрендом» и родила двоих детей вне брака, – что они подумают, какой вывод из этого сделают? Всё же институт семьи имеет большое значение.

– Я не знаю, куда мы идем, – с сожалением говорит епископ. – Конечно, есть и сакральный фактор неизвестности: прямое вмешательство Бога в жизнь нации. Со своей стороны, я буду до своей смерти отстаивать те библейские ценности, которые сформировали нашу нацию и многие годы формировали жизнь наций в Центральной Европе. Всё-таки в континентальной Европе еще остается уважение к институту семьи. А здесь – два мужчины, две женщины или женщина с лошадью могут назвать себя «семьей», и правительство даст им деньги.

«Впрочем, в некоторых странах континентальной Европы ситуация не лучше. В Скандинавии лютеранские церкви уже венчают однополые “браки”, – подумал я. – Всё же либерализм англиканства еще не дошел до таких крайностей».

– Либерализация Англиканской церкви в некоторой степени ухудшила наши отношения с католиками и православными, – говорит епископ. – В свое время правительство пыталось заставить католические приюты рассматривать однополые пары в числе потенциальных приемных родителей. Католические епископы сказали, что никогда на это не пойдут. К сожалению, никто за них не вступился; Англиканская церковь тоже хранила молчание. Конечно, римо-католики это запомнили. Хотя можно ли говорить о единстве нашей церкви, если она представляет собой собрание разных групп? Каждая группа существует в своем гетто – либералы, евангелисты, англо-католики и т.п. Разделение стало настолько серьезным, что я сомневаюсь, что церковь сможет его вынести.

– Но всё же я надеюсь, что церковь сможет стать другой перед лицом секуляризма. Может быть, это моя последняя надежда, – заметил мой собеседник.

Уже в конце беседы епископ поинтересовался моими религиозными взглядами. Узнав о моей вере, предложил помолиться. Предложение застало меня врасплох. Конечно, я разговаривал с искренне верующим христианином, для которого вера и Священное Писание значат, наверное, гораздо больше, чем для многих других клириков его же конфессии. Но церковные правила однозначно говорят о недопустимости совместных молитв с инославными.

– Спасибо за ваше предложение, – ответил я. – Знаете, всё-таки у нас нет единства веры, мы разделены по многим важным вопросам, поэтому я бы предпочел обойтись без совместной молитвы.

– Помню, как один греческий священник преподавал мне благословение, – сказал епископ.

– Всё же это было благословение, не молитва. Простите, но я не могу помолиться вместе с вами, не нарушив правил Православной Церкви.

– Извините.

Я понял, что мой собеседник смущен своим предложением и, наверное, моим ответом.

Но расстались мы благожелательно. Я в принципе не ожидал, что услышу от высокопоставленного иерарха Англиканской церкви, члена Палаты лордов столь пронзительные, честные, но в то же время точные и справедливые суждения. Было заметно, что человеку больно за свою страну и за свою церковь. Жаль, что такие люди, как лорд-епископ, остались на «туманном Альбионе» в меньшинстве, по крайней мере среди религиозного, политического и академического истеблишмента английской нации.


Сергей Мудров
Источник: "Православие.Ру "