Лента: Религия

К-70 летию главного безбожника

4 декабря исполняется 70 лет со дня смерти знаменитого Емельяна Ярославского, одиозного председателя Союза воинствующих безбожников, главного идеолога и организатора борьбы с религией в Советском Союзе. О том, как в СССР изучали религию, и какие последствия программа научного атеизма имела для научной и человеческой совести его приверженцев, мы беседуем с Константином Антоновым, доктором философских наук, заведующим кафедрой философии религии и религиозных аспектов культуры Богословского факультета ПСТГУ.

Безбожники у станка

– Зачем вообще советской власти было нужно религиоведение?

– Чтобы успешнее бороться с религией.

– Как начиналась такая борьба?

– Одной из первых дискуссий по поводу религии была дискуссия между всем известным Емельяном Ярославским (Минеем Губельманом) и гораздо менее известной Марией Костеловской, старой большевичкой, прошедшей в свое время тюрьмы и каторги. Она была главным редактором журнала «Безбожник у станка». И случилась полемика между газетой «Безбожник» Емельяна Ярославского и журналом «Безбожник у станка». Смысл полемики был в том, нужно ли религию сразу выкорчевать самыми суровыми методами, как считала Костеловская, или делать это бессмысленно, потому что невозможно. Ведь религия имеет определенные социальные корни, поэтому чрезмерное преследование Церкви и верующих будет давать обратный эффект.

– Это и было позицией Ярославского? То есть он был из «умеренных»?

– Да. И с этой точки зрения для того чтобы успешно вести антирелигиозную работу, религию надо знать и изучать. Более того, стремление сразу уничтожить религию считалось очень вредной, троцкистской идеей. А правильная позиция – ленинская, естественно, диалектическая. Ведь считалась вредной и противоположная позиция, что религиозные предрассудки отомрут сами по себе по мере построения социализма и развития научно-технического прогресса. Нет, мы не будем сидеть сложа руки. Надо вести атеистическую пропаганду, но ее надо вести умно и выдержанно.

– Как возникло само название – «религиоведение»?

– Само слово «религиоведение» употреблялось в то время очень редко. Его впервые употребил, как это недавно выяснил П.Н. Костылев, Лев Толстой. Во время разговора с кем-то из посетителей Лев Николаевич сказал, что сейчас занимается религиоведением, это самая нужная наука, а у нас ее до сих пор нет.

Как крестьяне трактор освящали

– А когда появился термин «научный атеизм»?

– Это уже после Великой Отечественной войны, в 50-е годы. Его появление было связано с хрущевскими гонениями на верующих, с той идеей, что антирелигиозную пропаганду и изучение религии необходимо поставить на солидную научную основу. Хотя аналоги этого термина существовали и раньше. Например, возьмите обычное для тех времен название книги «Марксизм-ленинизм как воинствующий атеизм», написанной в конце 1930-х годов. Это была фактически книга по марксисткой философии религии, написанная Александром Тимофеевичем Лукачевским, заместителем Ярославского в «Союзе воинствующих безбожников». Он был одним из немногих людей, кто тогда сформулировал целостную программу того, что после войны стало называться научным атеизмом.

– Научный атеизм – это тоже религиоведческая система?

– Научным атеизмом называлось сразу несколько разных вещей. Это и определенная дисциплина, которую студенты слушают в вузе, это и направление религиоведческих исследований, то есть некая научная исследовательская программа в рамках мирового религиоведения. Понятно, что в Советском Союзе это была единственная религиоведческая программа.

При этом, вопреки нашим представлениям о примитивной совдеповской обязаловке, надо сказать, что она довольно серьезно обсуждалась, дискутировались такие вопросы, как что такое научный атеизм, каков его статус? Это философская дисциплина или частно-научная? Религиоведение – это часть научного атеизма или отдельный комплекс дисциплин, который подчиняется научному атеизму как философской дисциплине?

По всем этим вопросам существовали разные мнения, однако еще в конце 1920-х – начале 1930-х были люди, которые сформулировали основные исходные позиции. Это, прежде всего, Лукачевский, Николай Михайлович Маторин, также Николай Михайлович Никольский, известный своей «Историей Русской Церкви» и работами по востоковедению. Еще дореволюционный марксист, он в 1922 году произносит речь «Религия как предмет науки», где пытается сформулировать основы марксистского подхода к религии.

Эти первые попытки показательны своей переходностью от дореволюционного марксизма, который еще пытается быть направлением академической науки, к принципиально новому положению дел, которое сложилось после революции, когда марксизм возвели в догму. В 1918 году произошел разгон духовных академий, в 1922 году из Советской России высылают известных философов (знаменитый «философский пароход»), и марксисты остаются одни.

И сразу начинается трансформация научной ментальности. Искажается сам менталитет ученого. В конце 1920-х – начале 1930-х годов происходит формирование новой системы мышления. Из ее представителей Лукачевский – наиболее систематичный. Он написал ряд книг по марксистской философии религии. Еще он является редактором антирелигиозного учебника и автором учебных программ для антирелигиозных кружков.

– Он сам вел занятия?

– Их мог вести кто угодно по составленной им программе. Кружок был второй ступени, для продвинутых рабочих. И, что любопытно, был построен на идее самостоятельной работы студента, пробуждении его творческой и интеллектуальной активности.

– Атеистической, разумеется?

– Да. Это пробуждение активности и самостоятельности мышления человека было очень жестко увязано с атеистической установкой. Через эти кружки тогда прошли очень многие люди.

– В чем выражался творческий характер этих программ?

– Обязательным было чтение Библии, других религиозных текстов. Студенты готовили доклады. На основе подготовленных сообщений предусматривалась дискуссия, причем сам ведущий в нее не вступает, а лишь ее ведет. В реальности, правда, могло быть по всякому, но в самой программе эта роль ведущего специально оговаривается.

Также Лукачевский был сторонником конкретных эмпирических исследований религий. У него есть интересный доклад «Методологические аспекты изучения корней религий в СССР». Его основная идея – необходимость эмпирических исследований и неоднозначность, что интересно, их результатов.

Лукачевский говорит: бесспорно, что религия играет контрреволюционную роль. Но в реальности мы не знаем, что именно происходит в Советском Союзе в религиозной сфере. А то, что знаем, говорит о неоднозначных и сложных процессах. Он приводит такой пример. Долгое время большевики думали, что если в деревню придут трактора, то это будет великой победой над религией в деревне. Однако оказалось, что это не так. Например, крестьяне не будут заводить трактор, пока его не освятят. В одной деревне так и было: крестьяне не могли завести трактор, пока не пришел священник и не освятил его.

– Фактически не могли завести или не хотели?

– У них не получалось.

– Как он оценивал этот факт?

– Он его оценивал с точки зрения влияния религии в обществе. Для него это социальный факт. Как для атеиста, для него тут нет проблемы. Это не чудо, естественно. Это то, что производит на крестьян впечатление чуда, и то, что ставит под вопрос религиозную политику. Поэтому он говорит, что необходимо изучать историю религии и современную религиозную ситуацию.

Ненормальная наука

– Какие вообще сегодня существуют подходы к изучению советского религиоведения?

– Есть несколько неадекватных подходов к тому, что происходило в советское время в религиоведении. Первый, характерный для части верующих, – что это был сплошной атеизм, поэтому там по определению не может быть ничего хорошего и достойного для изучения. Это наши враги, которых надо лишь побыстрее забыть.

Другой подход, который можно назвать либеральным, считает, что это была сплошная идеология, поэтому там тоже по определению не может быть никакой науки. В крайнем случае, могут признавать, что были отдельные люди вроде Сергея Сергеевича Аверинцева, которые противостояли системе – либо скрытым, либо открытым образом. Но в самой системе ничего хорошего не было и не могло быть.

И есть еще третий подход, который говорит: ну что вы, это была нормальная наука. Конечно, там были отдельные перегибы, идеологи и бюрократы портили жизнь, но это не мешало ученым заниматься наукой. Ведь создали целую систему кафедр, многие религиоведы были вписаны в международные научные структуры, среди них были выдающиеся ученые. Например, Сергей Александрович Токарев. Он был искренним марксистом, вписанным в систему, при этом занимался своим научным делом и даже порой вступал с системой в конфликты по причине идиотизма начальства.

– Третий вариант верный?

– Нет. Все три подхода необходимо отставить, чтобы добраться до того, что же там на самом деле происходило. Они, понятное дело, могут в чем-то между собой пересекаться, как-то между собой взаимодействовать, но эти три взгляда – определяющие. Тем не менее, все они не вполне адекватны.

– А какой подход правильный?

– На мой взгляд, подход исследователя, который пока говорит: я не знаю, что там было.

– Почему неверен третий взгляд?

– Потому что это не было нормальной наукой. Да, среди советских ученых были люди, которые делали науку на высоком уровне. Более того, те конкретные идеи, которые они предлагали, были не лучше и не хуже тех, что предлагали их коллеги в Европе или США.

Тем не менее советское религиоведение ни в коем случае нельзя считать нормальной наукой. Например, взять речи того же Лукачевского на съездах Союза воинствующих безбожников и подобных организаций. Это не просто идеологические тексты, они политические. Что очень важно, в сознании самого Александра Тимофеевича эти вещи были абсолютно неразрывны. Для него научное исследование религии, которое он практиковал и которому обучал, было связано не только с его личным атеизмом, но и с определенной политической практикой.

Но при этом я не хочу утверждать, что Лукачевский был злой и нехороший человек. Относительно многих воинствующих атеистов известно, что они очень заботились о своих учениках, мужественно себя вели, когда попадали в лагеря. Эти люди часто демонстрировали достаточно высокие человеческие качества. Но в данном случае интереснее отказаться от вынесений моральных суждений и осуждений в чей-либо адрес.

– Почему интереснее?

– Это даст возможность увидеть факторы, которые работали независимо от их личной порядочности или непорядочности. Да, иногда делаются попытки разделить советских религиоведов на порядочных и непорядочных или, например, на ученых и бюрократов. Но это разделение тоже не работает. Например, я могу в опубликованных текстах религиоведа Маторина найти примеры, где он фактически доносит на своих оппонентов: говорит, что кто-то притворяется марксистом, но на самом деле он мелкобуржуазный ученый. А в те жестокие годы подобные обвинения могли повлечь за собой крах карьеры, арест и даже гибель.

Поэтому, увы, способ мышления и поведения этих людей был в общем-то людоедский. Но в том то и дело, что кривизна существовала не только в их личном сознании, была искривлена научная и человеческая ментальность. У них порой невозможно провести разграничительную линию между нормальной научной полемикой и доносом. Одно естественным образом переходило в другое.

При этом возникшая система была для них чем-то естественным. Они сами ее создавали, не представляя себе, чем это в итоге окажется на деле. Они думали, что строят дивный новый мир, а оказались в концлагере. Их судьба трагична.

Как «Союз воинствующих безбожников» стал обществом «Знание»

– Как понимали религию в советском религиоведении?

– Во-первых, как чисто общественный феномен. Религия – часть надстройки над базисом, идеология. Как идеология – это всегда реакционная идеология. Иногда отмечалась прогрессивная роль некоторых маргинальных религиозных течений, например, разных сектантов, но это уже особенность послевоенного времени.

До революции тоже пытались в некоторой степени использовать маргинальную религиозность как ресурс, и после революции по инерции какое-то время продолжали так думать. Но потом это прекратили, и просто сказали, что вся религия как реакционная идеология всегда контрреволюционна.

– А иной природы у нее и нет...

– Да. Поэтому, что бы там ни говорили церковники, они все равно контрреволюционеры.

Сейчас есть такой современный антицерковный тренд – говорить, что гонений на религию в СССР не было, а представителей Церкви сажали по политическим обвинениям. Отчасти это правда, потому что формально тебя сажали не за то, что ты христианин. Тебя сажали за то, что ты участник церковного монархического заговора. Но в то время по-другому просто не могло быть. Религиозный человек априори считался контрреволюционером. Советская власть не могла не бороться с религией, которую надо победить, в крайнем случае, загнать в гетто.

Следующий период в истории советского атеизма начинается после смерти Сталина. Сразу после войны ничего особенного не происходило. Во-первых, не было достаточных сил. Во-вторых, не очень было понятно, что вообще делать: Союз воинствующих безбожников стал обществом «Знание», о чем оно сейчас вспоминать не любит.

Хотя с религией еще во время войны начались заигрывания. Вообще тогда было не очень понятно, как вождь относился к Православию. На местах антирелигиозная атеистическая работа продолжалась, но она становилась менее энергичной и наступательной.

Однако после смерти Сталина выходит сразу несколько постановлений ЦК на религиозную тему. Говорится о том, что надо поставить атеистическую пропаганду на научную основу. И, начиная с 1959 года, создаются университетские кафедры научного атеизма. В 1964 году основывается целый институт научного атеизма. Организуются многочисленные «полевые» исследования, мониторинг религиозной ситуации.

– А чем занимался Институт научного атеизма?

– Он просуществовал до 1991 года. Последний год его переименовали в Институт религиоведения, а потом просто прикрыли. Но наукой в нем помимо идеологии тоже занимались, и довольно серьезно. При институте дважды в год выходил журнал «Вопросы научного атеизма». В нем были рубрики по научному атеистическому воспитанию, философским вопросам религии и атеизма, конкретным социологическим исследованиям и т. д. Вышел отдельный номер, посвященный второму Ватиканскому собору, сборник, посвященный исламу.

Тем не менее, несмотря на некоторые послевоенные смягчения, идея контрреволюционности и реакционности религии сохранялась практически до конца советского режима, хотя были и определенные вариации. Ведь начали с конца 1960-х годов заигрывать с марксистско-христианским диалогом, идеологией освобождения, печатать Грэма Грина. К началу 1980-х происходит смена риторики. Если раньше говорилось об антирелигиозной пропаганде и агитации, то потом риторика сменяется на оборонительную, говорится уже об антирелигиозной контрпропаганде. Я это недавно обнаружил, просматривая подборку «Вопросов научного атеизма».

Дальше, хотя религия – это социальный феномен для марксистов, тем не менее теория обмана в том смысле, который в это вкладывали атеисты 18 и 19 века, ими отвергается. Это не значит, что отвергается сам факт обмана, но что ему ищется объяснение. Для марксистов религия возникает из социальных противоречий. Человек, будучи не в состоянии осознать силы, управляющие его жизнью и жизнью общества, начинает фантазировать, искать утешения на Небе от земных неустройств.

И еще важный момент – религия не имеет собственной истории. Не существует истории религии как таковой. Например, известная книжка С. А. Токарева называется очень характерно – «Религия в истории народов мира». У религиозных представлений или религиозных практик как бы нет собственной логики развития. Есть история народов мира, в конечном итоге история производительных сил и производственных отношений. По отношению к ней история религии вторична, то есть религиозные представления меняются в зависимости от экономического базиса.

Для марксистов задача научной истории религии заключается в том, чтобы вывести ее из ее земной основы. Показать, как лишь в зависимости от нее меняются религиозные представления. Это, как они полагали, единственная подлинно научная история религии, но она фактически уничтожает религию как самостоятельный феномен.

Как Хрущев не смог упразднить религию

Однако советские религиоведы в то же время так понимали свой предмет изучения, что не допускали чрезмерного нигилизма, потому что старались строго следовать марксистской логике. Например, как известно, Хрущев загорелся идеей показать по телевизору последнего попа в день построения коммунизма в 1980 году. И он собирает самых умных тогдашних религиоведов и идеологов. Они в доме отдыха неделю хорошо проводят время за государственный счет, разрабатывая программу искоренения религии.

Эта история известна со слов Николая Семеновича Гордиенко, недавно умершего статусного советского религиоведа и одновременно довольно интересного ученого. Он участвовал в этом своеобразном семинаре. В итоге они на-гора выдали резолюцию, что эта программа неосуществима. Что в принципе вопрос поставлен неправильно. При этом они оставались научными атеистами. На них, конечно, наорали, группу разогнали и выпустили какой-то партийный документ по поводу религии к какому-то съезду, составленный уже чистыми идеологами[1].

То есть советские религиоведы обладали определенной автономией сознания. Они не переставали быть при этом марксистами. А последовательный марксист говорит, что есть определенные закономерности общественного развития. Пока в обществе есть предпосылки для того, чтобы существовала религия, она будет существовать. И еще некоторое время после этого она будет существовать – в силу инерции человеческого сознания. Поэтому очень вредно нарушать принцип свободы совести. Кстати, в само название закона об оскорблении чувств верующих уже заложена советская терминология. Именно советские религиоведы говорили, что чувства верующих нельзя оскорблять, т.к. это вызывает ответную реакцию.

– Потому что верующие злые и обидчивые?

– Даже если они не таковы, мы их сделаем такими. Зачем же мы будем способствовать укоренению религиозных предрассудков?

Тем не менее, несмотря на всю эту риторику, что нельзя оскорблять религиозные чувства, я считаю, что мы должны ставить вопрос о моральной ответственности религиоведов за гонения. Вопрос о моральной ответственности религиоведения как научного сообщества за гонения на веру в СССР должен быть поставлен.

– Вы же говорили, что Вы против вынесения моральных оценок. То есть, вы противоречите себе?

– Нет, потому что одно дело – методологический прием воздержания от суждений, другое – вопрос моральной ответственности, который не связан с вопросом о чьих-то частных нравственных качествах. Вопрос не только о моральной отвественности за гонения.

Дело также в искажении самого религиозного сознания, которое мы до сих пор расхлебываем. Когда в обществе существует консенсус, что религия – это реакционная форма общественного сознания, что она постепенно отмирает, верующие оказываются в неком гетто. Относительно того, что верующий человек находится в гетто и нигде больше находиться не может, существовал общественный консенсус, больше того, многие верующие сами начали так думать, и тогдашние религиоведы несут за это ответственность.

Кроме того, мне кажется, что этот советский способ мышления и поведения имеет тенденцию воспроизводиться до сих пор в части современного общества и в сегодняшнем религиоведении, в том числе и у части православных религиоведов. Те же полемические приемы, которые в советское время направлялись преимущественно против Церкви. Скажем, вопрос об историчности Христа, когда пытались доказать, что Иисус Христос не существовал, что христианство состоит из пережитков древних диких культов, этот же аргумент сейчас представителями одних конфессий иногда направляется в адрес других религий. Но ведь тогда никакое изучение религий становится невозможно, здесь научные нормы снова начинают приноситься в жертву каким-то идеологемам, которые понимаются скорее на старый партийный манер.

И, наконец, все таки остается вопрос о моральной ответственности за гонения на веру. Мне не интересно, были ли Лукачевский или Ярославский хорошими или плохими людьми в повседневной жизни. Но они и их товарищи создавали такой контекст существования и понимания религии, что гонения были неизбежны. Ведь их деятельность, несмотря на все оговорки, была идеологическим обоснованием гонений. Нужно наконец найти мужество, чтобы хотя бы сказать об этом прямо и откровенно.


ПУЩАЕВ Юрий
Источник: "Фома "

[1] Естественно, что на память этот случай вопроизведен здесь не очень точно. Подробности см.: Путь ученого. Николай Семенович Гордиенко. Сост. М.Ю. Смирнов. М., 2013. С. 40–41.