Лента: Религия

Европейская мистика, а в чем-то и вся европейская культура, уже два тысячелетия находится между двумя полюсами, двумя целями мистика, или, выражаясь более поэтично, двумя формами тоски: тоской по Освобождению и тоской по Единству. В большинстве мистических учений представлены, по крайней мере в потенциале, обе цели, но существуют и примеры полного погружения в одно направление. В случае мистики Освобождения – это гностицизм, учение 2-3 вв. нашей эры, во многом повлиявшее в Средние Века на ереси богомилов, катаров и вальденцев и оставившее большой след в истории мистики. Гностики и их наследники противопоставляли грубую и неразумную телесную материю возвышенному и свободному духу-разуму, критиковали существующий мир и социальный порядок, называя их тюрьмой для человеческой души, считали смерть ошибкой и однозначным, подлежащим исправлению злом, происходящем от испорченной и несовершенной природы физической реальности.

Своим идеалом они считали небо — символ единственно истинного высшего начала, чистоты и порядка, к которому должны стремиться люди. Кроме того этому, и сходным с ним более поздним учениям была свойственна вера в особое положение человека, в торжество его природы над испорченным миром, который стоит преодолеть и забыть. И хотя гностицизм является эталонным примером мистики Освобождения, не стоит забывать, что он сам во многом опирается на идеи платоников и неоплатоников, которые в свою очередь оказали огромное влияние на европейскую науку и мировоззрение. Мы можем видеть следы желания Освобождения, например, в идеях Декарта о немыслящем протяжённом (материальном) и мыслящем не протяженном (духовном), в которых нет желания преодолеть материальность, но есть потенциал к его появлению. Через них мистические представления гностиков во многом проникли в обыденную культуру и пустили корни глубоко в сознание европейцев.

Мистика Единства также обладает богатой и разнообразной историей. В ее основе лежит обратное ощущение — чувство утраченной целостности с окружающем миром, ощущение разделения, невидимых или даже видимых барьеров, находящихся между отдельными людьми, народами, людьми и Церковью, Человечеством, Природой. Как правило, возникновение этих барьеров вменяется в вину человеческой цивилизации, технике и государственности, которые в разных соотношениях выступают в качестве «отрицательных персонажей» в мистике Единства. В Средние Века это направление в строгом смысле было представлено пантеистическими ересями, такими как учение Амальрика, решительно утверждавшего, что «Бог есть всё».
Фактически, в тоже время, мистиками Единства были и такие авторитетные деятели Средневековья как Хильдегарда Бингенская и Франциск Ассизский. Не доходившие в своих учениях до утверждения единства Бога и мира, они, тем ни менее, показывали несвойственный тому времени интерес к природе, как отражению божественного, а в качестве источника бед называли сложное социальное устройство, богатство и излишнее умствование.

Хотя оба направления мысли наиболее ярко представлены в мистике, несложно заметить, что отдельные их проявления, возникшие под их влиянием концепции и идеалы, выходят далеко за пределы неизменно маргинальной среды практиков, проникая во все области культуры и затрагивая самые основные понятия и ценности.

Степень различия между этими двумя подходами хорошо понятна на примере современных воплощений, описанных вечных идеалов — неоязычестве и экстропианстве. Неоязычество — хорошо известное течение, внутри которого существует множество направлений, свободно сочетающихся друг с другом и с другими традициями и культурами. Однако, они все имеют определённые общие характеристики. Во-первых, экологичность — представление о взаимосвязи и взаимозависимости отдельных элементов физического мира, а также стремление беречь его и заботиться о нем, как о единственном или крайне значимом месте существования людей. Во-вторых — принципиально иное представление о посмертной судьбе по сравнению с христианством: в различных течениях это либо просто та или иная форма реинкарнации, либо образ «воссоединения» с миром, либо — новая жизнь в ярком и «телесном» загробном мире, вроде Вальхаллы или Островов Блаженных. Так или иначе, связанность человека как с окружающим миром, так и с его собственным телом постоянно подчёркивается. В тоже время, человек не сводится к своей телесности, по крайней мере, в том смысле, в котором это делают редукционисты. Творчество и сила воображения занимает очень большое место в деятельности современных неоязычников, особенно в виду сильного влияния психоанализа юнгианского направления, утверждающего целительные силы творчества и наделяющего классические сюжеты новым значением — проявлением универсальных архетипов. В идеале мир неоязычников — живая, телесная, пульсирующая и наполненная Вселенная, не зависящая от человека, но в тоже время неразрывно связанная с его деятельностью.

На противоположном полюсе современной культуры находится гораздо менее известное в России движение экстропианцев. В широком смысле – это группа фанатов техники, уверенных в способности машин принципиально изменить нашу жизнь, планету и само человечество. Их название образовано от понятия «экстропия» – мера интеллектуального развития, совершенства и в какой-то степени порядка, противостоящая хаосу-энтропии, в которой последователи этого движения видят своего основного врага. Экстропианцы с оптимизмом смотрят в будущее, энергично утверждая необходимость и неизбежность технического прогресса, превознося растущие человеческие возможности и защищая право частной собственности и предпринимательства от любых нападок, в первую очередь — со стороны «зелёных», которые, с точки зрения экстропианцев, бессмысленно мешают наступлению технологической утопии. У этого материалистического идеала, на первый взгляд, мало общего с отчуждёнными мистиками Освобождения, о которых мы писали выше, однако, если рассматривать движение экстропианцев более подробно, то можно увидеть как в их манифестах и воззваниях воспроизводятся все основные мифологемы такого классического мистического учения, как гностицизм.

Центральное понятие, которое объединяет гностиков и экстропианцев — свобода. Представители обеих групп больше всего ценят именно это состояние, всеми силами стремясь к нему, и одновременно с этим постоянно чувствуя себя ограниченными. Ограничения бывают как внешними — и гностики, и экстропианцы негативно относятся к государству в классическом смысле, и вообще к любой организации, навязывающей людям собственное мнение — так и внутренними, заложенными в собственную природу человеку, неразрывно связанные с его телом. Это, во-первых, различного рода аффекты и эмоции, порабощающие разум, который единственно является личностью с точки зрения экстропианцев, во-вторых — ограничение человеческих возможностей, обусловленные физически и биологически, в первую очередь – смерть. Гностики боролись с этими средствами порабощения свободного человеческого духа через гнозис — знание о том, кто мы, откуда и какова наша судьба, в каком-то смысле — с помощью любого достоверного знания вообще. Экстропианцы аналогично делают в своей риторике упор на знания — точные и научные факты и законы, обладающие большей реальностью и правильностью, чем неверный, непостоянный и изменяемый мир ими описываемый, подчиняющие и дающие человеку шанс на освобождения из его темницы. Благодаря науке и технике, экстропианцы и близкие им трансгуманисты, надеются освободиться от самих уз человеческого тела, загрузив собственные сознания в цифровое пространство или создав новые, не такие непредсказуемые и уязвимые, оболочки.

Помимо фигурального отвержения физического мира в пользу мира горнего и гностики, и экстропианцы, и ряд других групп, относящихся к риторике Освобождения, буквально стремились к звёздам, противопоставляя это отдалённое пространство чистоты и порядка нашему мятущемуся миру. Мифологема космической утопии, идеального существования вдалеке от умирающей Земли является типичным примером буквальной риторики Освобождения. Аналогично и представление о том, что люди и есть пришельцы, или их потомки, оставленные на Земле по той или иной причине, и обречённые рано или поздно покинуть эту планету. Это представление лежит в основе космогонии одного из самых популярных новых религиозных движений — саентологии, неоднократно сравнивавшейся с гностицизмом, а также ряда других похожих религий. И хотя экстропианцы, разумеется, никоим образом не объединяют себя с этими весьма специфическими группами, исследователи, такие как Эрик Дэвис и Марк Дери, находят много параллелей между технологическим гностицизмом саентологов и экстропианцев, возводя их взгляды к своеобразному идеалистическому неоплатонизму и культу разума, определяющему во-многом всю европейскую культуру со времён Просвещения.

Как же все эти сюжеты связаны с «Аватаром» Джеймса Кэмерона? Множеством разных вещей. Религиозные, как по происхождению и генезису, так и по форме и идее сюжеты затрагивают европейскую культуру, и особенно это заметно в жанре фантастики. «Матрица», цикл комиксов о Супермене, «Нейромант», «Дюна» насквозь пронизаны как осознанными и прямыми отсылками к религии, так и примерами неосознанного воспроизведения религиозных сюжетов, ставших, благодаря многовековой истории христианства, неискоренимой частью культуры, мифологии и даже языка. Образы Спасителя и Матери Спасителя, избранного народа и бегства из плена материи, шаманского путешествия и мистического единения во множестве обликов проявлялись в различных произведениях искусства, позволяя нам говорить об этих, вроде бы откровенно атеистических и даже антирелигиозных произведениях искусства как о продолжении христианской, оккультной, мистической или шаманской традиции. Исключением не является и «Аватар», который представляет особый интерес в силу того, что в нём присутствует сразу две традиции — Освобождения и Единения.

На первый взгляд, данное произведение, как и многие предшествующие ему сюжеты, вроде «Пакахонтас» или «Последнего Самурая», является примером классической европейской тоски по Единению с природой, замене индивидуалистичного, расколотого и несчастного европейского сознания, находящегося в бесконечной погоне непонятно за чем, подлинной и счастливой жизнью, простой и в то же время наполненной особым смыслом и эстетикой. Для такого понимания «Аватара» есть немало предпосылок — очевидная критика технологий и противопоставление безумно красивой Пандоры грубой, невыразительной человеческой технике, яркая романтическая линия, во многом дублирующая сюжет множества сходных произведений. Сама по себе эта мечта ещё не является примером уже упомянутого мистического взгляда, скорее следствием из него, преломлением его в культуре. Тем не менее, если рассматривать произведение Кэмерона подробнее, то можно заметить множество примеров воплощения на экране именно мистического, а не просто мировоззренческого идеала.

Как уже говорилось выше, Единение в мистике во многом направлено против индивидуума, или, в своём более мягком современном варианте против индивидуализма. Одинокому человеку, отделённому от природы и других людей жёсткими и явными, пусть и не материальными барьерами, противопоставляется образ всеобщего единства, перетекания одних объектов в другие, сложных взаимосвязей, обуславливающих экологизм мировоззрения как современных неоязычников, так и традиционных шаманистов. Каждый человек является не столько индивидуальностью, делающей что-то по конкретной причине, сколько частью одной или множества общностей, законы которых занимают пространство между «хочу» и «должен» в его сознании. Начиная от собственной семьи, рода и племени и заканчивая такой системой как «охотник и жертва» человек в рамках Единства постоянно находится в связи с другими существами и даже объектами, на которые он оказывает воздействие и которые оказывают воздействие на него. На метафизическом и философском уровне эта интенция неразрывно связана с отсутствием в рамках мистики Единения жёстких категорий — все явления слиты воедино, и любая попытка организовать их в группы будет соответствовать скорее изменчивой логики сновидений, нежели ясным законам естествознания. В «Аватаре» этот идеал воплощён наглядно — все жители планеты, как гуманоиды Наави, так и любые животные и даже растения обладают возможностью соединять собственные сознания, что позволяет Наави подчинять себе животных без насилия над ними, устанавливая собственные взаимоотношения и в конечном итоге обретая своеобразное единство со своими скакунами. Более того, соединяясь с деревьями Пандоры Наави вступают в связь фактически со всей планетой, единым громадным разумом, являющимся как самостоятельной сущностью, так и суммой отдельных сознаний множества существ. Фактически, эта связь является воплощением традиционных анимистических и шаманистских ритуалов в том понимании, которое им придало современное язычество — материальное воплощение идеала единства жизни и восстановления единства с окружающим миром самого человека, утратившего это свойство из-за жадности и грубости.

Другой, ещё более глубокий сюжет, связывающий «Аватар» с современными неоязычниками — образ сна. Важно отметить, что на английском языке слово dream обозначает как сновидение, состояние, в котором главный герой Джейк Салли начинает фильм и в котором он вселяется в собственного Аватара, так и мечту. И это понятие, которое на русский несколько неточно передаёт устаревшее слова «грёза», имеет очень большое значение для понимания фильма Кэмерона, как примера мистики Единения. Сны всегда играли очень большую роль в мистических практиках этого толка, как в традиционных, так и в современных (как уже говорилось, на современное неоязычество оказал значительно влияние Карл Густав Юнг). Шаманы и колдуны во снах могли беседовать с духами, посещать иные миры, вселяться в тела животных и видеть события на громадных расстояниях. Современные неоязычники и вообще мистики развивают богатую традицию толкования сновидений, которые воспринимаются как подсказки, источник информации о прошлом, настоящем и будущем, хотя кто даёт эти подсказки — подсознание, боги и духи или какой-либо другой источник, может различаться от одной традиции к другой. Сны, именно в значении dream, то есть также и «сны наяву», мечты, особенно невыполнимые и отвлечённые также часто становились объектом критики со стороны рационалистов и прагматиков на протяжении последних столетий, и защита ценности и важности этого явления во многом является одним из центральных пунктов риторики мистиков Единения. Здесь мы затрагиваем уже упоминавшуюся и важную для этой группы концепцию — силу Воображения.

Стоит признать, что Пандора является воображаемым местом. В какой-то степени, она является вопиюще воображаемым местом, чья нематериальная, ирреальная природа умело подчёркивается режиссёром и специалистами по спецэффектам: горы висят в воздухе, цветы взрываются от прикосновений, яркая и экзотическая цветовая гамма постоянно придаёт происходящему ощущение сновидения. Изнутри сюжета она также является местом для человека крайне негостеприимным — множество опасных хищников, ядовитая атмосфера, весьма враждебные аборигены не позволяют людям ни на минуту забыть о том, что это место — не для них. Тем ни менее и зрители, и Джейк Салли выбирают в разворачивающемся на экране противостоянии именно сторону Пандоры, во многом — не вопреки, а благодаря тому, что перед ними пространство грёзы, пространство, в котором возможно всё. Даже не принимая во внимания эффект, который «Аватар» оказал на множество зрителей — так, в США появился даже термин «синдром Пандоры», описывающий желание людей жить на планете Наави, — этот фильм можно назвать лентой о превосходстве воображаемого над материальным, чуда над фактом, неожиданности над закономерностью. И хотя во многом это можно сказать про любую картину этого жанра, в «Аватаре» такой сюжет рассмотрен наиболее пристально, последовательно и с пониманием его архетипической, выходящей за рамки отдельных культур сущности, что позволяет нам вывести его за пределы пространства банальной тоски европейца по пасторальной жизни на природе в пространство мистического поиска и выбора.

Но одновременно со всеми этими примерами риторики Единения, популярной в современных молодёжных кругах, в «Аватаре» присутствует множество черт, которые демонстрируют очень большое влияние на творение Кэмерона и наследия Освобождения, глубоко укоренённого в западной культуре. Начиная с первых же кадров, зритель сталкивается с многократными указаниями на неискоренимую ущербность человеческой природы. Сам главный герой, инвалид, не способный ходить, но мечтающий о том, чтобы летать, является идеальным символом человека в рамках Освобождения, гностического порыва к тому, чтобы, оставив за спиной цивилизацию, общество и, наконец, своё собственное бренное тело, вознестись к высшим сферам, и обитать там, среди чистоты и света. Мотив выхода из своего тела, борьбы человека с ним вообще проходит красной нитью через весь фильм, равно как и через всю традицию Освобождения, начиная от тех же гностиков, продолжая христианскими средневековыми мистиками и еретиками, и заканчивая современными трансгуманистами. Желание «преодолеть» собственную плоть, представление о ней как о своеобразном грузе, проблеме, противостоящей человеческой душе, или, в более поздних текстах, чистому человеческому интеллекту, является одним из самых сильных импульсов европейской культуры, находящим отражение в религии, повседневной жизни, науке или, как в данном случае, искусстве.

В контексте этого стоит отметить ещё одну важную особенность мира «Аватара», которая отличает его от других произведений в духе Единения, зато роднит с концепциями Освобождения. Это онтологическое превосходство Наави над людьми: сама их природа, равно как и природа пространства, где они обитают, позволяет им достигать гармонии, немыслимой для людей, и соответственно избегать ошибок, которые привели Землю к тому плачевному состоянию, на которое указывают в «Аватаре». Людям не достаточно просто отказаться от чего-то или сосредоточиться на каких-то невидимых до этого вещах, «услышать музыку ветра», как учила Джона Смита Покахонтас — напротив, им нужно радикально переменить себя, лишиться такого базового элемента собственной идентичности как тело ради обретения подлинного счастья. Важно отметить, что статус «полноценного человека», обещанный Джейку Салли полковником Куоритчем, уже не является для него желанным, испытав жизнь Наави он понимает, что всегда будет оставаться инвалидом, даже если получит возможность ходить, просто потому, что не будет принадлежать высшему, совершенному миру.

Фактически, мы видим здесь два связанных друг с другом фактора, опять же воспроизводящие в чём-то гностических миф. С одной стороны, ни один человек из числа увиденных нами, вселявшийся в Аватара не остаётся таким, каким он был раньше и начинает принадлежать скорее Пандоре, чем Земле благодаря этому событию. Но в тоже время сама возможность того, что с человеком это произойдёт, является уже проявлением определённой избранности, предопределения, ярче всего проявляющейся в случае с главным героем, попавшим на Пандору благодаря случаю. Аналогично и в рамках гностического мифа: только особый род людей способен правильно понять и распорядиться знанием, но только такие люди и получают его, в то время как окружающие способны лишь мешать им встретиться с желанным высшим миром, подчинённые собственной материальной, бездуховной природе. И хотя в рамках «Аватара» причиной такого ограничения является исключительно сюжет и воля режиссёра, а не какие-либо метафизические различия, утверждаемые внутри мира, финальное впечатление, которое «Аватар» может произвести на зрителя, полностью соответствует идее мистики Освобождения. Эта идея состоит в том, что мы не принадлежим этому миру, напротив, он нам враждебен, и даже до того, как мы так или иначе получаем возможность избавиться от его тягостных пут, это отчуждённость неизменно проявляется в наших снах, и вообще в нашей жизни. И каждый человек, чей подход к этому фильму не совпадает с выше изложенным, является, фактически, ещё одним подтверждением правоты этого первоначальному послания и идеи избранности.

Наконец, последнее, что стоит упомянуть в контексте родства «Аватара» и мистики Освобождения — образ учёных. История искусства 20 века очень богата примерами произведений, где учёные являются отрицательными персонажами, главными антагонистами или их помощниками, и, учитывая неразрывную связь (хотя и не полное тождество) между такими понятиями как «наука», «техника» и «современная цивилизация», можно было бы ожидать, что в фильме, яростно обрушивающемся на последние два явления, достанется и первому, но ситуация обратна. Все учёные, которых мы видим на экране — это немногочисленные положительные персонажи из числа людей, спутники Салли по существованию в телах Наави и, стоит особенно отметить, те немногочисленные люди, которые получили разрешение на жизнь на Пандоре. Последнее выглядит вполне логично — учёные на экране не стреляют в аборигенов, не проводят на них бесчеловечные опыты, не требуют скорейшего применения своих открытий на практике, но лишь наблюдают и исследуют, явно видя в этом свою единственную цель, а польза, которую они приносят экспедиции, является лишь средством для ее достижения. В их образе мы видим сразу два представления Освобождения, крайне характерные для этого направления мистики и совершенно чуждые мистике Единение — представление о высшей ценности знания по отношению ко всему другому, и представление о том, что человек разумный и человек этичный — это одно и то же.

Более того, если вдуматься, именно научные достижения являются основополагающим фактором сюжета — без учёных люди никогда не посетили бы Пандору, и, что особенно важно, никогда не смогли бы создать Аватаров. С определённой точки зрения фильм Кэмерона является своеобразным гимном «подлинным» учёным, сохраняющим верность своему делу даже за мгновение до смерти, и проявляющим мужество ради ценностей, которые по мнению многих должны бы вызывать их отторжение своей иррациональностью и бесполезностью. Именно учёные, служители превозносимого в рамках мистики Освобождения разума, способны создать для людей возможность сделать самую разумную, с точки зрения фильма, вещь — оставить за спиной свой умирающий мир и свои разрушающиеся тела ради существования в новой, прекрасной и защищённой от повторения ошибок прошлого, форме. И лишь отсутствие пресловутой «избранности», излишняя материалистичность и укоренённость в своём старом мире мешает большинству людей сделать этот правильный выбор.

Разумеется, нельзя с уверенностью сказать, что каждый из этих образов появился в фильме именно благодаря своему отношению к той или иной мистической традиции. Речь идёт скорее о длинных и неразрывно связанных с самой нашей цивилизацией ассоциативных рядах, снова и снова воспроизводящихся в культуре, в том числе и в мистике. Мы связываем сон, мечту, воображение и иное, неевропейское пониманием мира, не осознавая этого. Аналогично мы не осознаём и заложенного в нашей культуре желания видеть мир идеально логичным и гармоничным, обладающим подлинной справедливостью, лежащей в самой его природе, а не возложенной на наши хрупкие плечи. Желания, естественно ведущего к завороженности иными мирами и вере в этичность разумного и разумность этичного. Однако понимание этих связей и того, что именно они пронизывают всю ткань повествования одного из самых кассовых фильмов последних десятилетий, позволяет лучше понять современную культуру, мышление и, в том числе и то, в какую сторону могут повернуть современные нам версии упомянутые мистических течений.


Леонид Мойжес, религиовед, аспирант Центра изучения религий РГГУ
Источник: "RELIGO"