Лента: Религия

По отношению к юбилеям историки испытывают противоречивые чувства. Естественно, память о событиях и персонажах прошлого спасает их от забвения, наделяя в то же время особым импульсом историческое исследование. Музыкальное сообщество готовится к празднованию двухсотлетия со дня рождения Ференца Листа, а философы в будущем году отметят трехсотлетие со дня рождения Дэвида Хьюма. А мы вместе с историками Церкви можем вспомнить еще об одном событии, оставшемся, скорее, в тени: пятьсот лет назад Мартин Лютер приехал в Рим, дав с тех пор историкам обильную пищу для размышлений.

В Риме тогда правил Папа Иулий II (годы понтификата 1503 – 1513). Как писал Фердинанд Грегоровиус, этот Папа не испытывал никакого интереса к Германии и тем более к «неизвестному монаху из Виттенберга, приехавшему в Рим по делам своего августинского монастыря, и даже не представлявшему себе, к какому потрясающему для всего мира делу был призван. Это был человек из народа, благодаря героической силе характера и пылкому темпераменту равный по достоинству Папе Иулию», пишет Грегоровиус. В период между 1510 и 1511 годами Папа был за пределами Рима. Иулий II и Лютер никогда не встречались.

Что же случилось на самом деле с молодым августинцем в Риме? Как воспринял он этот город? И что это был за город, увиденный братом Мартином с высоты Монте Марио, о котором, пав на колени, он взволнованно воскликнул: «Приветствую тебя, святой Рим»? Было ли в Риме тех лет что-то, побудившее спустя всего лишь десять лет низвергнуть его из ранга «святого града» в ранг «вавилонской блудницы», а Папу назвать антихристом?

Когда Лютер и путешествовавший вместе с ним собрат вступили в Рим через Народные врата, то перед ними предстал амбициозный город, который благодаря энергичности и меценатству Иулия II широко открылся культуре Возрождения. Как раз в те годы Папа основал Ватиканские музеи, а группа «Лаокоон» и «Аполлон Бельведерский» вызвали волну энтузиазма к античности. Шло грандиозное строительство. Начиная с 1507 года на Ватиканском холме постепенно была снесена константинова базилика Св. Петра, а Браманте трудился над новым зданием, наряду с Папским дворцом возле базилики. После небольшого храма на Монторио Браманте воздвиг роскошный церковный двор Святой Девы Марии и начал строить хоры августинской церкви Святой Марии дель Пополо. В этот же период Рафаэль украшал фресками частные апартаменты Папы, а Микеланджело день за днем поднимался по лесам Сикстинской капеллы.

Не меньше внимания, чем искусству, уделялось и науке. Реконструкция Римского университета, основанного Бонифацием VIII и отступившего в тень, была ускорена, и в 1513 году в нем было уже 68 кафедр. И методы преподавания были обновлены: профессоров обязали обсуждать темы лекций со студентами. Появилась типография, в которой печатались также тексты на греческом и еврейском. Хиеронимус Алеандер, впоследствии ставший нунцием в Германии, был в те времена директором Ватиканской библиотеки, насчитывавшей около 4 тысяч книг. Он славился своим знанием греческого и латыни.
Не менее оживленной была и литературная жизнь этого города, полного энтузиазма к античности.
В то же время, Папа Иулий II усовершенствовал способы управления и повысил уровень общественного порядка в городе, а также улучшил систему помощи больным и бедным.

Нас больше всего интересует нравственная и религиозная жизнь Вечного города в начале 16 столетия. На этот счет историография выносит практически единодушное суждение: обмирщение, неудержимая роскошь, безнравственность и легкомыслие прежде всего затронули высший свет общества и Церкви, а другие – в том числе священники и монахи – следовали их примеру.

Рейнский рыцарь Арнольд фон Харфф, побывавший в Риме во время своего паломничества на Восток, рассказал, что ему неприлично было даже описывать увиденное там. Точно так же, главный настоятель Кармелитского ордена, образованнейший представитель своей эпохи Баттиста Мантовано считал, что яд, которым была пропитана Курия, был одной из страшнейших язв для человечества.

Итак, эти свидетельства деградации оставили современники Лютера. Однако следовало бы задаться вопросом: насколько широки были круги, вовлеченные в эту деградацию, сколько человек ею заразились?
И здесь возникают кое-какие сомнения: откуда взяться столь активной заботе о бедных и больных, огромному числу монастырей и религиозных братств? Откуда взяться таким многочисленным и достойным проявлениям благочестия в столь безнравственных обществе и Церкви?

Подумаем и о том, что в Италии эпохи Возрождения только за краткий период понтификата с 1503 по 1510 год умерли в благоухании святости не менее восемнадцати мужчин и женщин, в основном монашествующих, которые впоследствии были причислены к лику Святых. А сколько еще были живы во времена Лютера из тех, кого прославили на алтарях! В этой перспективе распределение света и тени в образе Рима той эпохи кажется иным. В конце концов, ни один Святой не живет в полной изоляции, в нравственной и религиозной пустыне, никак не взаимодействуя с той средой, из которой он вышел, в которой живет и в которой излучает свое свидетельство.

Наводит на размышления и тот факт, что это был период максимального блеска искусства и духовной литературы. И даже по отношению к историографическим источникам нужно иметь определенную долю скептицизма: ведь критика Церкви в ту эпоху была преувеличена реформистской риторикой. Не надо забывать и о том, что порок всегда кричит, в то время как добродетель отнюдь не криклива.

Брат Мартин собственной персоной был знаком с образцовой христианской жизнью – в лице главного настоятеля своего Ордена отца Эгидия Канизио из Витербо. Лютер, несомненно, с ним встречался, поскольку он бывал в монастыре святого Августина. Это был один из выдающихся представителей Церкви своей эпохи, отличавшийся интеллектом, заботой о духовном обновлении, о воссоединении с греками, о примирении христиан с иудеями. Иулий II питал к нему огромное уважение и даже пригласил его выступить с проповедью на открытии Пятого Латеранского собора. Интересно, какое впечатление произвел этот человек на Лютера?

Словом, Рим эпохи Возрождения, по всей вероятности, был все-таки не таким падшим и отошедшим от христианства, как некоторые усердные и часто обиженные хулители хотят его показать. А каким видел Рим молодой Лютер? Этот вопрос тут же наводит на еще один: на чем основано то, что мы знаем о «римском опыте» Лютера?

Единственный источник – это сам Лютер, а так как он не вел дневника своей поездки и не посылал никаких вестей из Италии в Германию, мы должны ограничиться лишь его последующими свидетельствами, тут и там встречающимися в Tischreden, «Беседах за столом». И тут мы сталкиваемся еще с одной проблемой. Эти беседы, записанные студентами, восходят к тридцатым годам 16 столетия. А значит, они содержат только то, что хозяин тогдашнего августинского монастыря в Виттенберге вспоминал (или ему казалось, что он вспоминал) между супом и вторым блюдом. К тому же между самим путешествием Лютера и его рассказами прошло от 20 до 30 лет. Итак, перед нами – «устное предание». Подобные свидетельства необходимо толковать с особой осторожностью. В них прошлое предстает в свете настоящего, и нередко очертания расплываются, кое-какие воспоминания о прошлом помещены в обрамление настоящего, а другие уже преданы забвению. Прежде всего нужно участь тот факт, что за десять лет его «римского опыта» произошел драматический и окончательный разрыв Лютера с католическим прошлым, что стало причиной раскола западного христианства. Десяток лет спустя и в свете этого события Лютер делится «римским опытом», используя его для укрепления своей идеи отвержения Папы и Рима. Ему удается превратить зеркальце заднего вида в «кривое зеркало», представить свое путешествие в Рим как ключевой опыт, ставший якобы решающим для разрыва с Католической Церковью.

Вот почему сегодня мы не можем почерпнуть из рассказа Лютера ни одного достоверного сведения о Риме 1510 и 1511 года, ничего о том, чем жил тогда город. Мы знаем лишь то, как Лютер в тридцатые и сороковые годы смотрел на Рим, на Папу и на себя самого.

Неудивительно, что он утверждает: «Я отправился в Рим, так как его называли «оплотом праведности», но увидел, что Рим был блудницей или публичным домом». В конце он говорит, что Рим стал престолом антихриста, сборищем идолов, прибежищем преступников, оплотом колдунов и ведьм, порождением пороков, очагом заражения для всего мира, стадом баранов, мастерской Сатаны и врагом Града Божьего.

О своем прибытии в Рим он вспоминает так: «Как только я его увидел, я пал на колени, вознес руки к небесам и сказал: приветствую тебя, о святой Рим. Да, освященный мучениками и их кровью, здесь пролившейся». Но потом он якобы раскрыл истинное лицо Рима – лицо вавилонской блудницы из Апокалипсиса Св. Иоанна.

Описывая свою поездку студентам и тем, кто живет вместе с ним, он посмеивается над своим давнишним восторгом, который когда-то побудил его посетить все возможные святые места в Риме, в том числе семь церквей. Кроме того, он старался получить все возможные индульгенции и жалел тогда, что его родители были еще живы – ведь он так желал избавить их от чистилища при помощи индульгенции! Он даже поднялся на коленях на Священную Лестницу, чтобы получить индульгенцию для своего дедушки, но, по его словам, уже тогда он питал сомнения по поводу полезности этих практик.

В особенности Лютер возмущался отсутствием благоговения во время совершения священниками Святых Месс. Его оскорбляла рассеянность и спешность священнодействия. По его словам, ему сделали как-то замечание: «Быстрей! Быстрей!», -- чтобы он поскорей освободил алтарь для следующих богослужений. Из услышанных легкомысленных бесед он делает вывод о неверии и распущенности, повсюду видит пороки и злодеяния. Рассказывая о своей попытке исповедаться, он вспоминает лишь глупых и невежественных исповедников. В особенности же его разгневали кощунственные слова о Святой Мессе (что удивляет, если учесть, сколько подобных слов сам он оставил в письменном виде). Мартин Лютер описал Рим не больше не меньше как дьявольское гнездо разврата. Будучи уже пожилым человеком, давно разорвавшим связи с Католической Церковью, он немилосердно обвиняет вавилонскую блудницу и антихриста.

О Риме периода между 1510 и 1511 годами и о том, что же на самом деле там с Лютером произошло, мы знаем очень мало, можно сказать, почти ничего не знаем. Поэтому нет никакого смысла искать в отдельных эпизодах, рассказанных много лет спустя Лютером, каких-либо дальнейших объяснений. Нельзя считать, что Рим эпохи Возрождения, со всем его моральным несовершенством, нанес молодому монаху-идеалисту столь глубокие раны, что они вызвали у него отвержение католической веры и превратили его в яростного разрушителя древней Церкви. Историческая наука уже давно дистанцировалась от этой идеи. Когда Лютер вернулся в Эрфурт, он еще был благочестивым и верным августинцем. И это подтверждает ряд неоспоримых свидетельств, оставленных самим Лютером, причем в самый неожиданный период.

Два года спустя после легендарного обнародования тезисов в 1519 году Лютер пишет, что, несмотря на законную критику Рима, «не может существовать оснований настолько серьезных, чтобы вызвать уход или отделение от этой Церкви». Подобные утверждения мы находим и в его комментарии к Посланию к Галатам – том самом, где он осуждает гуситов за их отделение от Римской Церкви. В одной из проповедей 1516 года он поясняет: «Если последовать за еретиками, один из которых утверждает, что его ведет Дух Святой, то было бы столько Церквей, сколько их глав. Поэтому Христос захотел, чтобы только один человек обладал властью. И укрепил его так, что ни силы мира сего, ни силы тьмы ничего против него не могут сделать».

Невозможно было более точно описать будущее его собственного движения. В мае 1518 года он пишет Льву X: «Святейший Отец, простираюсь у Ваших ног и вверяю Вам все, что я есть и что у меня есть… Хочу признать Ваш голос как голос Христа, царствующий и говорящий в Вас».

Потом, в феврале 1519 года, пишет своему другу Спалатину, что Рим разрушил Священное Писание и Церковь, что отныне имя ему – Вавилон. Тогда он впервые употребил слово «антихрист». А ведь незадолго до этого он выбирал совсем иные выражения. Вера Лютера и его верность Папе не пошатнулась от вида безнравственного Рима, а первые слова о «вавилонской блуднице» восходят только к 1519 году. Не правильнее ли было бы считать, что окончательный разрыв Мартина Лютера с Римом спровоцировал не Рим, а жестокие внутренние конфликты в самом Лютере?


Источник: "Радио Ватикана "