Лента: Религия

Что готовит будущее для религиозной журналистики? И будет ли вообще это будущее? О 20-летней ретроспективе православной прессы и ее возможной перспективе читайте в интервью главного редактора портала «Православие и мир» Анны Даниловой с директором центра медиаисследований УНИК Александром Морозовым.

Церковные девяностые

Александр, когда для вас начинаются церковные журналистские девяностые?

Для меня церковная журналистика началась довольно поздно – в 1995 году, когда я встретился после пятилетнего перерыва с Сергеем Чапниным. Мы были с ним знакомы в конце 80-х, когда я с друзьями издавал самиздатский журнал «Параграф», а Сережа тогда только что вернулся из армии и с большой энергией бросился в московскую жизнь. В начале 90-х он восстанавливал храм в Клину.

В 1995 году мы встретились и он сказал мне, что есть идея сделать независимое информационное агентство религиозных новостей. Концепция заключалась в том, чтобы это было не «синодальное» (т.е. официальное агентство), но православное, разумеется. А в это время ведь еще почти ничего не было. «Радонеж» стартовал в 1995 году весной, как я помню. «Благовест-инфо» – тоже, по-моему, в 1995 г. Были кое-какие епархиальные газеты. Официальные новости ОВЦС. Ну, и Сенин с Душеновым. Влад Томачинский, тогда еще мирянин, делал приходскую газету «Татьянин день» у о.Максима. Помню, что она тогда выглядела практически как самиздат 80-х гг., выпущенный на ротаторе.

Идея «Метафразиса» принадлежала Сергею Чапнину?

Нет. С ней к нам пришел Илья Кувакин. Московский мир очень тесен. Иногда – парадоксально тесен. Илья работал в агентстве «Постфактум» редактором. У Глеба Павловского. Кувакин там стал делать линии «религиозные новости». Но только он начал, как «Постфактум» потерпел какое-то финансовое фиаско и развалился. Кувакин, как я помню, обратился к своему университетскому другу – Олегу Солодухину (ныне вице-президент компании КРОСС). И они вместе нашли финансирование. Как все в 90-е гг., в эпоху раннего капитализма, финансирование было каким-то «левым». Инвестор соглашался делать агентство религиозных новостей, если мы одновременно наладим выпуск отраслевого бюллетеня про алмазную промышленность.

Короче, мы с большой энергией и самоотдачей взялись за это дело. Проект получался. Была уже большая подписка из епархий, из зарубежных наших приходов и из Поместных Церквей. Мы делали английскую версию. Возникла сеть корреспондентов в регионах.

Почему «Метафразис» закрылся, если это было такое сильное агентство?

«Метафразис» ровно через год умер по причине того, что финансирование было потеряно. Видимо, алмазы кончились. Сережа пытался найти финансирование, но это не получалось. Я ушел от этих дел, а Чапнин несколько позже нашел финансирование. Но стал делать уже новый ресурс – «Соборность», и делал этот ресурс до 2000 года. Так, и архиерейский собор 2000 года он встретил в качестве главного редактора «Соборности».

«Соборность» – осталась в широком общественном сознании не просто как независимое, а как достаточно оппозиционное издание. Это действительно так?

За «Соборностью» я следил в полглаза. Ее нельзя рассматривать как оппозиционное издание, потому что тогда встает вопрос – в оппозиции чему она могла быть?

Да, «Соборность» пробовала очень сложный ход. Можно ли в церковном издании обсуждать конфликт? Понятно, что Чапнин не ставил себе цель раздувать конфликты. Просто это был такой важный проблемный вопрос. Вот есть конфликт. И он даже уже вылился в светскую прессу. Можно ли о нем говорить в церковной? И как при этом сохранить и лояльность священноначалию, и «блаженны миротворцы», и в то же время не сидеть – ну, совсем уже набравши в рот воды, как будто вообще ничего не происходит. «Соборность» освещала и конфликт в Петербуржской духовной семинарии-академии у владыки Константина, и ситуацию с епископом Никоном в Екатеринбурге. Я думаю, это был нервный, но важный опыт…

Наверное, в Чистом переулке такие попытки иной раз воспринимались болезненно. Ну а теперь, когда тут у всех блоги, ЖЖ, сети, это уже совершенно не кажется чем-то очень смелым.

В начале двухтысячных вы пришли работать в «Московский церковный вестник»…

Да, в 2001 году мне позвонил Чапнин и сказал, что Святейший Патриарх благословил делать «Церковный вестник». Я порадовался этому обстоятельству, потому что Сергей пять лет работал с большой энергией, была читательская аудитория и у Метафразиса, и у Соборности. Был найден свой стиль, свой способ подачи информации – вполне церковно, и в то же время современно.

В конечном итоге, как я понимаю, Святейший просто спросил: «А вот эти люди, которые все это делают, они вообще наши?» – «Да, наши» – «А почему же тогда они не делают это прямо у нас?»

Переделывать «Церковный вестник» было заведомо задачей неблагодарной, потому что это было официальное церковное издание, и те ограничения, которые были изначально, перешагнуть было невозможно. Но тем и интереснее было создать ему другое лицо. Мы это сделали.

Итак, вы начинаете работать в Издательском совете Русской Православной Церкви…

Издательский совет имел большую и очень интересную историю. В конце советской власти при владыке Питириме там работало, по-моему, около трехсот штатных сотрудников – мощнейший центр православной культуры. Потом был владыка Тихон, а, когда мы пришли, руководителем был протоиерей Владимир Силовьев, несомненно, очень деликатный и спокойный человек. Он занял очень правильную позицию по отношению к нам, лучшую из возможных: вы – церковные люди, вы знаете, что делаете, я не буду вмешиваться, делайте свое дело, ну а будет роковая ошибка – виноваты сами.

Газету было делать трудно. Не думаю, что это сейчас – в начале десятых годов легко.

Почему трудно?

Главным образом, из-за того, что круг квалифицированных и хорошо пишущих церковных авторов очень мал. Проблема еще и в том, что много неплохо пишущих людей после воцерковления, резко как бы «мрачнели». И начинала стилистически заворачивать даже не в архаику – архаика могла бы быть даже чем-то стильным, а в какой-то казенный язык. Можно сказать, какой-то полусоветский. И пробиться сквозь этот благочестивый бубнеж было совершенно невозможно. Понятно, что он уместен на уровне приходской газеты для пенсионеров. 14 кеглем, чтобы без очков было видно. Но мы все-таки хотели, чтобы официальная газета Московской Патриархии имела другое лицо.

Что вообще происходило в области православной журналистики?

Ситуация ведь быстро менялась. 90-е – это же были годы еще хозяйственного восстановления. Настоятели, епископат еще сидели в полной разрухе, все были заняты восстановлением храмов. Создать воскресную школу было проблемой. Газету епархия была в состоянии делать ну в лучшем случае на уровне заводской многотиражки. Поэтому какие-то следы профессиональных усилий сразу бросались в глаза, и изданий было меньше десятка на всю страну.

Помню, что группа профессиональных журналистов делала «Православную Сибирь» (кажется, в Новосибирске или Омске?). Даже просто небольшое повышение уровня полиграфии воспринималось как достижение. В эти же годы, в самом конце девяностых, были заметны усилия газеты «Татьянин день«. Там все время происходила какая-то жизнь, собиралась молодая редколлегия, были интересные идеи. «Радонеж» – хотя они с нами все время воевали – профессионально делался по тем временам неплохо. Там было разнообразие тем, круглые столы, полемические материалы.

«Фома» в те времена был, конечно, не такой, как сегодня, гораздо более слабым. Но при этом в нем уже тогда была заметна его концепция – это мирянский журнал. Это очень правильный был замысел. Линия включения разных мирян, которые, может, и не живут очень интенсивно церковной жизнью, но при этом они – чада Церкви и занимаются чем-то важным, и их позиции интересны. Это была хорошая идея, которая в дальнейшем получила продолжение, так что в результате «Фома» стал заслуженно очень заметным проектом.

Девяностые годы существенно отличались от нулевых. В то время гораздо большим весом обладала радикальная пресса – «Русский вестник», «Русь православная». В 1995 году скончался митрополит Иоанн (Снычев), но некоторое угасающее сияние этой петербургской ультраконсервативной группы сохранялось. Конец девяностых – это и тяжелая полемика вокруг канонизации царской семьи.

Тогда через «Русь православную» и через «Русский вестник» пошла лавина волнующих соображений о канонизации князя Сергея Александровича, о канонизации Распутина. Помню, где-то была статья о святости Чапаева и т.д. Одновременно с этими двумя изданиями заметен был и журнал «Русский дом», который очень широко распространялся. В нем тоже было много фантазий и разного рода «поисков».

Все это было очень занятным и интересным фоном. Конечно, в нулевые это все улеглось в значительной степени, т.к. в жизнь вошли какие-то новые церковные поколения.

Тогда же возникает «НГ-религия»…

Да, «НГ-религия» была очень ярким проектом при Максе Шевченко. Максим очень качественно создавал ситуацию полемики, и у него все было очень правильно построено: сталкивались мнения разных сторон – не только православных, но и ислама, и протестантизма. Макс Шевченко был прекрасным главным редактором «НГ-религии», потому что он испытывал реальный, живой интерес к религиозной тематике и религиозной жизни. В отличие от следующего редактора Марка Смирнова, человека интересной биографии, но, как мне кажется, прочно утратившего всякий интерес к религиозной жизни вообще, отчего его издание было на уровне какой-то безадресной энциклопедии.

В 90-е годы – да и в нулевые – если говорить о православной журналистике, нельзя не говорить об Андрее Писареве. В начале 90-х он из редакции литературно-художественных программ ОРТ перешел в непосредственно церковную тематику. И он создал целые новые форматы, ранее не существовавшие. И православное ток-шоу, и православный телекалендарь, и репортажную программу, и прямые трансляции с Пасхальных и Рождественских патриарших богослужений. Сейчас это многие забыли, но ведь на пике, я помню, он организовал показ Рождественского богослужения с прямыми включениями спецкорреспондентов из кафедральных соборов нескольких стран СНГ.

В 2000 году он вместе с Владимиром Желонкиным пришел руководить каналом «Московия», тогда в эфир канала пришли Николай Державин и Дмитрий Менделеев, Ольга Любимова, Роман Толокнов, Глеб Пьяных, Екатерина Шергова – много всякого талантливого народа.

Образ православия

Тут я недавно в блоге у Ольшанского прочел что-то о Церкви … Ольшанский создает барочный образ православия – купола блестят, колокола звонят, губернатор поехал в коляске на водопой, пчелки жужжат, мило все так… Этот барочный образ Розанов прекрасно видел и точно оценивал: с одной стороны пчелки жужжат, колокола звонят, с в другой стороны, поп пьет или матушку бьет…

Сейчас, на Ваш взгляд, барочный образ православия победил в современной православной церковной журналистике?

Нет, я так не думаю.

Можно так сказать: в девяностые годы было два образа православия. Один образ был своего рода патриотически-барочный, такое полукоммунистическое православие, которое было замешено на несколько мрачном пафосе – русском оружии, князьях и тому подобное. Это было первое поколение воцерковленных партийных активистов, и оно немного мрачновато смотрело и воспринимало жизнь. Это образ «Русского Дома».

Второй образ был образом раннего миссионерского православия, политически заточенного. Но оно было заточено не в сторону патриархального барочного ретро, а в сторону того, что сегодня надо вторгаться, бороться, вести битву. Кирилл Фролов ходил каждый день в новый поход – одна война, другая…

В нулевые годы появилась – во многом благодаря усилиям Лейгоды и Чапнина – как лидеров своих редакций – такая «персоналистическая» православная журналистика.. Очень многие люди заговорили о себе в контексте веры.

Вчера я прочел интервью с доктором Лизой Глинкой и подумал, как же она хорошо говорит, как просто. Ей не нужно говорить какие-то специальные слова лояльности в отношении к Церкви. Она просто живет и руководствуется верой, и видно, что для нее это не только что обретенная и необжитая вера, а уже спокойный, зрелый опыт. Опыт со своим языком. Ты читаешь и видишь, что вера – обжита, но при этом она остается постоянно проблемной. А иначе это и быть не может.

Потому что «церковный триумфализм» – он если и уместен, то только на уровне «социальных коллективов», при военном воодушевлении дружин и засадных полков. А на уровне одной души, обращенной к Богу, вера – это всегда вопрос, а не ответ. Вопрошание, а не триумфалистское утверждение. Вера всегда проблематизирует жизненную ситуацию. И очень хорошо, что появляются разные люди, которые говорят о своем религиозном опыте.

Так что я не думаю, что барочность возобладала в православной журналистике. Проблема, пожалуй, в другом. В том, что апологетика остается слабой, мало авторов. И мы все ждем, ждем, что какие-то новые поколения выйдут из Тихоновского института, из Лавры. С уже более глубокой культурной базой. А остается один о.Андрей Кураев. Слишком уже долго.

Вы были организатором и руководителем Гильдии религиозной журналистики.

Да, был такой, ныне забытый, и в общем-то, совершенно незначительный проект. Дело в том, что в тот момент создавался кремлевский проект «Медиа-союз» как альтернатива союзу журналистов. В силу того, что в то время я приятельствовал с Сашей Щипковым – религиозным диссидентом и внештатным корреспондентом какого-то западного агентства. Мы оба были авторами «НГ-религии», и участвовали в подготовке первой конференции «Медиа-союза». Тогда возникла идея создать секцию религиозной журналистики, и мы ее создали. Надо заметить, что за год она ничего не сделала. Единственным ее результатом было то, что тогда удалось быстро получить федеральные гранты. Но это было и благодаря тому, что был создан портал «Религия и СМИ» и тому, что мы все работали в «Медиа-союзе».

Думаю, что в 2004 году «Религия и СМИ» представляла большой интерес, там было много чего любопытного. И я, и Кырлежев по полгода там были обозревателями.

Крах экспертной журналистики

Правильно ли говорить о феномене православной журналистики или это просто частный вариант религиозной журналистики в целом?

Ну, ответ на этот вопрос зависит от того, кто его задает. «Религиозная журналистика» – это нечто, существующее как «рубрика», скажем, для Федерального агентства по СМИ. То есть некая совокупность изданий конфессий. Но, конечно, для самих конфессий вряд ли эта рубрика представляет какую-то ценность. Эта идентичность ничего не значит. Ну, разве что ООН соберет какой-нибудь однодневный конгресс главных редакторов газет всех конфессий. Но это же будет проходить по разделу «народная дипломатия», «миротворчество», «за мир, против насилия и всеобщей бедности».

Что происходит с религиозной тематикой в светской печати, на ваш взгляд? Вы об этом интересно писали в середине нулевых. Что изменилось с тех пор?

Я бы сказал, что сегодняшняя журналистика о религии пребывает просто в несопоставимом кризисе по сравнению, например, с шевченковской «НГ-религией». Экспертной журналистики просто нет. Пришло какое-то новое молодое поколение религиоведов. Они пишут какие-то изысканные тексты на тему «Бэтмен как религиозный тип». Но уже никто не может написать внятной статьи о возможных кандидатах на папский престол после ухода Ратцингера. Наверное, старик Кырлежев еще может.

На «Русском журнале» временами публикуются тексты о религии, которые в конце 90- просто никто бы не стал публиковать, потому что это «просто бред». Европейские или американские значимые общественные дискуссии с религиозным контекстом уже никто не обозревает.

Но с другой стороны, молодых религиоведов можно понять. Они уходят в cultural studies, там можно вписаться со своими исследованиями в зарубежную академическую среду. И бежать отсюда. Поскольку тут, возможно, больше никому и не надо знать, кто из итальянских кардиналов может стать преемником и как американская социология изучает позицию религиозных сообществ на выборах Обамы.

Проблема в подчеркнутой внеконфессиональности религиоведения, мол, можно быть качественными религиоведами, только если для себя всякую религиозность мы выносим за скобки?

Мне кажется, что дело тут в другом совсем. Что занимает молодого религиоведа Костылева, например? Его занимает не реальная проблематика, не вера в сегодняшнем мире, а надуманные схоластические проблемы границ религиоведения, и вся его энергия уходит на эту ерунду. А замечательный Ивар Максутов выбрал для себя вполне модную постмодернистскую тематику трактовки кинообразов. Да, безусловно, эта проблематика есть, но она годится, чтобы иногда писать статьи на OpenSpace, в «Пушкин» или в «Афишу». А сделать на этом экспертный портал о религии в современном мире невозможно.

Вот возьмите вдруг пошедший процесс родосских совещаний, подготовку Всеправославного собора. Я уже не понимаю, а может ли кто-нибудь из светской аудитории внятно и квалифицированно в СМИ описать, в чем там дело. И это при том, что речь идет о мейнстриме, о важнейшем событии, которое имеет проекцию и в общественную, и в государственную жизнь. А что происходит с англиканами? Да это вообще никто уже не сможет описать релевантно. Десятистрочные шокирующие новостные сообщения. Переводы из тамошних агентств. Поскольку все вырвано из контекста, то у читателя просто волосы дыбом встают и все.

Есть ли перспективы развития?

Россия – очень маленькая страна, и в ней всего мало. Она очень большая, конечно, и раскинулась очень широко, но на каждый «отдел жизни» находится всего несколько вменяемых человек. Каждого следующего найти (вырастить, выточить) очень трудно.

Какие могут перспективы развития, если на эту целую небольшую страну (в пять раз по населению меньше Индии) есть всего один высококвалифицированный журналист, пишущий по-английски, православный, хорошо знающий тему – Андрей Золотов (РИАН).

Есть два с половиной «профессора богословия», которых без риска полностью опозориться можно отправить на совместные дебаты с католическими богословами в Италию…

И есть один апологет – диакон Андрей Кураев. Легойда, Чапнин и далее – все по одному.

Вы писали о том, что медиа создают заведомо искажающее пространство для религиозной тематики: медиа требуют от Церкви общественной позиции, моральных оценок, но когда она их произносит…

Да, тут есть проблема. И она не смягчилась за два десятилетия. СМИ ждут от Святейшего Патриарха моральной оценки, и он ее дает. Но эта оценка звучит очень слабо. Если, условно говоря, выйти и сказать, что лесные пожары посылаются нам за грехи наши, то определенная часть верующих и так это понимает, а у остальных это вызовет только хохот.

Как ни крути, Церковь находится в положении реагирующего. Оскорбили – отвечаем. Скажем, зарылись в Пензе какие-то безумцы в подземелье, и тогда мы стали говорить о том, что последние дни хотя и наступят, но не таким образом.

Сейчас система светских СМИ уже так устроена, что она никогда не создаст для религиозной оценки такого коридора, в котором бы звучание было адекватным. Как ни крути, выходя на какую-то площадку светской журналистики, церковный человек невольно занимает не этическую, а идеологическую позицию.

Я думаю, что Патриарх Кирилл все это прекрасно понимает, но проблема в том, что очень трудно подготовить такое количество людей, которые могли бы не отвечать, а первыми ставить проблему, первыми озадачивать общество. Зачастую претензия к церковным журналистам в том, что Церковь реагирует по государственной повестке. Объявили борьбу с коррупцией, тогда и мы начинаем говорить про коррупцию.

А происходит ли в целом падение интереса к теме религии? По степени воздействия «НГ-религии» были сенсационными, сейчас вряд ли можно увидеть такой интерес к какому-либо изданию о религии – светскому ли, православному…

Есть две связанные причины. Первая причина заключена в некой уникальности людей и позиций. Никто за эти годы не захотел, как Макс Шевченко, сделать религиозную тематику нервной. Его реально интересовали эти причудливые концепции, которые возникают у верующих людей, его интересовало то, что сегодняшние концепции прошиты глубоко в истории. Они не сегодня появились, а были и раньше, они ставились на Вселенских соборах.

Макса обвиняли в исламофилии. Его отношение определялось тем, что он видел в исламе так называемую горячую религию. Но ведь это так и есть.

Второй существенный момент – это путинизм: в нулевые годы на такую дискуссию уже не было запроса. В начале нулевых власть выстроила отношения с Патриархией, и пришлось работать по повестке дня. А по «повестке дня» уже не предполагалось дебатировать, кто такие салафиты, как там живут адвентисты на Оке.

Как вы считаете, в каком направлении должна сегодня развиваться информационная политика Церкви ? Что нужно делать, над чем работать, чего не делать?

Рассказ о вере убедителен через личность. Через образ человека, действующего в мире. Через историю его воцерковления, через историю его каких-то испытаний, его собственных сомнений, через то, как он для себя проблематизирует свой жизненный опыт с этим связанный. Это в значительной степени и является перспективным, потому что это дает возможность другим людям соотнести свою жизнь с этим жизненным опытом.

Это одна сторона вопроса. А другая заключена в том, чтобы готовить хорошо пишущих церковных историков, которые умели бы ясно и просто объяснять нагруженные большим контекстом юрисдикционные конфликты и т.п.

А самое главное в том, что православные должны потихоньку преодолевать «оборонческо-триумфалистскую стилистику». Тяжело читать: то мы всех победили, то – наоборот – нас всех гнобят, мы тут одни. Раз уж наши недоброжелатели доставляют нам столько неприятностей, то все-таки из покаянного сознания исходя, нам это за какие-то грехи посылается. И там, где единство нарушено, нет смысла сегодня невоздержанно ликовать, завтра – скорбеть.

Потому что там, где единство не сохранено, там ведь легкого пути назад нет.

Александр, спасибо Вам большое!

Беседовала Анна Данилова
Источник: "Православие и Мир "