Лента: Религия

Со дня убийства протоиерея Александра Меня прошло уже двадцать лет. Люди, гремевшие в конце восьмидесятых, по большей части забылись – даже те, кому в девяностые поставили памятники и чьими именами тогда назвали улицы. Отца Александра помнят и сегодня – в том числе те, кто никогда его не знал или знал мимолетно, как я. Помнят, конечно, не только благодаря его трагической гибели. Через двадцать лет от человека, умершего не вовремя и по злой воле, остается либо только факт трагической гибели, либо дела, которые этот факт затмевают.

Сегодня мало кто вспоминает о том, что не закончено следствие. И для большинства людей не так уж важно, кто совершил убийство – случайный пьяный безумец, мелкий уголовник или заговорщики, хотевшие спровоцировать переворот в Церкви на волне перестройки. На могиле священника не плачут и никогда не плакали фанатки, для которых главное – как человек умер, а не как он жил. Конечно, отца Александра знают по его книгам. Но если двадцать и даже десять лет назад они были уникальны на фоне почти тотального отсутствия современной, доступной по языку православной литературы, то сейчас о том же, о чем писал он, пишут сотни авторов. Пишут подчас более подробно и обстоятельно. К тому же практически ушли в прошлое и споры о "неправославности" убиенного священника. Да, он – как и почти все мы тогда – слишком наивно верил, что Запад нам искренний друг и всегда поможет. И многое некритически с Запада заимствовал. И иногда допускал мысли, вызывавшие бурную дискуссию. Но делал это ничуть не в большей степени, чем, положим, отец Сергий Булгаков и отец Павел Флоренский. И уж точно не в большей, чем сотни нынешних авторов "обсуждаемых" блогов и брошюр.

Сегодня очевидно, что идеи отца Александра не нуждаются ни в канонизации, ни в анафематствовании. За то, что вызывало споры, он получил от критиков сполна – и при жизни, и после кончины. А значит, мысли прошли серьезную проверку и серьезный отсев через сито времени и фильтр соборного разума.

Меньше понимают, но помнят – кто с критикой, кто с благодарностью – и еще одно немаловажное обстоятельство. В семидесятые-восьмидесятые годы, когда среди западной интеллигенции царил культ науки, в Советском Союзе тысячи лучших умов, действительная элита нации, стали христианами. Среди них чуть ли не половина была людьми еврейского происхождения. И вот это факт уже беспрецедентный. Нигде – ни в Европе, ни в Америке, ни на Востоке – столько представителей еврейской интеллигенции никогда добровольно не принимали христианства. Конечно, одной из причин этого уникального явления была слабость связи советских евреев с Израилем и вообще с единоверцами за рубежом. Так что если на кого и стоит обижаться иудейской общине за "неприсоединившихся" к ней, так это не на отца Александра, а на советскую власть.

Однако все-таки первостепенной причиной прихода в Церковь всех этих людей были наши пастыри – митрополит Антоний (Блум), архиепископ Иоанн (Шаховской), протопресвитер Александр Шмеман и священник Виктор Потапов, говорившие с людьми через западные "голоса", и отец Иоанн (Крестьянкин), отец Всеволод Шпиллер, отец Димитрий Дудко, отец Александр Мень, трудившиеся в России. Эти люди не были классическими диссидентами. Они не делали политических заявлений и уж тем более не желали своей стране поражения в "холодной войне". Но всем своим обликом, всеми своими словами они давали понять: советская жизнь абсолютно ненормальна и, как все ненормальное, не может не закончиться. И этим привлекали критические умы. Привлекали ко Христу, в Его Церковь.

Отца Александра не случайно называли "апостолом интеллигенции". С Галичем, Солженицыным, Надеждой Мандельштам он разговаривал на равных. Для чего очень много читал и писал, слушал музыку, смотрел кинокартины. То есть был в курсе всех интеллектуальных и культурных новшеств. Особенное внимание уделял диалогу веры и естественных наук – главному околорелигиозному диспуту шестидесятых-восьмидесятых. Может быть, слишком часто пытался в очередной раз доказывать, вслед за католической мыслью, что "религия науке не враг", что у веры и естественных наук разные области и разные методы познания. Но в то же время нанес мощный удар по замшелому советскому (да и западному) сциентизму, уже привыкшему было к монополии не только на интерпретацию научных данных, но и к созданию "безальтернативных" концепций "научного мировоззрения", якобы способных все в мире объяснить, смоделировать и выстроить.

Впрочем, священник из Новой Деревни не был обычным фрондирующим интеллектуалом, каких и без него в СССР было немало. Содержанием его жизни были не диспуты и не расширение кругозора. Он жил верой и богослужением. И именно службы, проповеди, исповедь накрепко связывали с ним очень разных и подчас совершенно несоциабельных людей. К нему подчас сначала шли – поглазеть-послушать – как к лектору и дискутанту, а прилеплялись – на годы – именно как к семейному священнику. И он, разрываясь между сотнями дел, старался хоть минуту, но лично побеседовать с каждым. И в этом его важный урок – прежде всего современным священникам. Его образ – пастыря, всегда окруженного людьми, бегущего на очередную встречу и разговаривающего с кем-то по дороге, способного выступать в какой угодно аудитории, даже неприятной, и до упаду отвечать на вопросы, – должен быть для современной России нормальным. Как ненормальным должен быть образ священника-шамана, способного только совершить обряд, получить за это мзду и гордо удалиться.

Отец Александр не случайно посвятил свой главный, семитомный труд истории религий. А значит, и их диалогу. В Советском Союзе времен его упадка многие делали выбор веры. И нужно было помочь людям подойти к такому выбору осознанно, а не на основе отрывочных слухов или телевизионных реплик о том, что буддизм-де – "самая гуманная религия", а мусульмане "все фанатики". Или о том, что "Бог един, а как в него верить – не важно для следующего перевоплощения". Автор "Истории религий" с уважением и глубиной писал о религиях древнего Востока, исламе, иудаизме, буддизме, индуизме. И одновременно свидетельствовал: именно Христос есть "путь и истина и жизнь" (Ин. 14, 6). И ясно давал понять: Бог один, но можно понимать Его правильно, а можно ошибаться. Христианин должен уметь говорить об истине и неправде, не прячась за ширму политкорректности, но говорить с любовью и уважением ко всем людям, даже инаковерующим. И в этом еще один урок, оставленный нам погибшим священником.

Наконец, на мой взгляд, главный урок. В центре проповеди и жизни отца Александра всегда были Христос и Его Евангелие. От известного священника очень многие ждали политических и личных оценок, "резонансных" заявлений. А он говорил о том, что на самом деле является основным, что "одно только нужно" (Лк. 10, 41), – о высшей правде и о вечной судьбе человека. Для него Христос был важнее народа – русского, еврейского, любого другого. Важнее всех человеческих различий. Важнее всех "центральных" вопросов текущего момента – вопросов о хлебе, зрелищах, власти, первенстве. То есть отец Александр был прежде всего христианином. Человеком, который поверяет Евангелием и политику, и экономику, и семейную жизнь, и культуру, и вообще все. Быть такими же призывает нас память о нем.


Протоиерей Всеволод Чаплин
Источник: "Религия и СМИ"