Лента: Религия

Трагедия, случившаяся не просто в круглую дату Катынского расстрела, но и в субботу Светлой седмицы (единой в этом году у католиков и православных), в духовном смысле не случайна.

Катастрофа под Смоленском, в которой погиб президент Польши и сопровождавшая его делегация, – одно из самых трагичных и, конечно, самых резонансных событий новейшей мировой истории. И как 9 сентября 2001 года открывало ХХI век, так 10 апреля 2010-го открывает десятилетие "опасных дат", среди которых наиболее трудными для нас окажутся, вероятно, 2014-й и 2017-й. Катастрофа под Смоленском со всеми ее "странными сближениями" заставляет окинуть единым взглядом целый "горящий круг" событий ХХ века, трагедий, которые должны в новом веке либо обрести разрешение, либо ввергнуть нас в новый круг катастроф.

Можно надеяться, что произошедшее станет импульсом катарсиса и очищения, а не нового витка вражды. Во всяком случае, непосредственная реакция российского и польского общества видится пока обнадеживающей.

"Случай – мгновенное орудие Провидения", – заметил Пушкин. Для российской власти этот случай – "хороший" повод, не теряя лица, уважить поляков во всех их просьбах относительно Катыни. Но само событие явно указывает на большее – на необходимость взглянуть сквозь его призму на всю глубину взаимоотношений Польши и России в целом. После первого шока главное – не сжечь этот "плод" потепления в эмоциональных переживаниях, а, оставаясь на этой высокой ноте, постараться увидеть и прояснить метафизику этих событий.

Аккумуляция рока

Конечно, чтобы не оказаться безответственным парением, метафизика, как верхний этаж мироздания, должна иметь под собой надежную основу факта. Но мне кажется, в самой "физике" недавней катастрофы являет себя какая-то нерешенная духовная проблема. Быть может, не самый лучший момент говорить об этом, но для ясности картины сказать необходимо. Польскому национальному характеру свойственна эта чрезмерная эмоциональность, доходящая иногда до экзальтации и забвения реальности. Не последнюю роль сыграла она, вероятно, и в катастрофе над Смоленском.

Начиная с прошлого года, когда Владимир Путин в ходе своего визита в Польшу признал аморальность пакта Молотова-Риббентропа, плодом которого стал четвертый раздел Польши, отношения наших стран получили импульс к примирению. Участие российского премьера в траурных мероприятиях в Катыни, встреча его с польским премьером Дональдом Туском дали ему новый импульс.

Признав сталинское преступление, Путин заявил даже об исчерпанности темы ("Для польской общественности могу еще раз сказать: там больше нет никакой правды, которая была бы как-то скрыта от кого-то"), но очевидно, польского президента такая форма извинений устроить не могла. Вероятно, это эмоциональное желание поставить полновесную точку (вернее, восклицательный знак) в 70-летнюю годовщину Катынской трагедии, потребовав более полноценных извинений, и заставило Леха Качинского, собрав цвет национальной политической элиты на одном самолете, идти "на принцип" и садиться в тумане. Думаю, мы вправе сказать, что в плане "метафизики трагедии" именно аккумуляция эмоций сыграла здесь свою роковую роль.


"Христос народов"

Конечно, придется вспомнить и о польском мессианизме с его идеей Польши как "Христа народов", страны-жертвы, призванной своими страданиями спасти мир.

Конечно, как во всяком мессианизме, есть здесь одновременно и глубокая духовная интуиция, и обратная сторона, своя темная тень. По ту сторону ослепительной национальной мечты окажутся и еврейские погромы, и лагеря военнопленных (предтечи сталинских и гитлеровских), в которых в те же 20-е годы погибли десятки тысяч красноармейцев, и особая жестокость польских карательных отрядов в Украине, и раздел Чехословакии, в котором Польша приняла участие вместе с Гитлером.

То же самое, впрочем, можно сказать и о мессианизме русском (отравленном, к тому же, духом имперского самоутверждения). Польский мессианизм, родившийся (как и наше славянофильство) в 30-е годы ХIХ века, стал точкой кристаллизации национального духа. Славянский народ, стоящий между Россией и Германией (Азией и Европой), когда-то боровшийся за гегемонию с Московией, а затем неизбежно "распятый" меж двух империй на "кресте геополитики", неизбежно должен был явить и особый трагизм судьбы, и особый национальный характер.

Говоря об этом, Николай Бердяев противопоставлял простоте и бесхитростности русской души, чуждой всякого пафоса и жеста, но плохо организованной, легко опускающейся, грешащей и кающейся до болезненности, аристократизм и индивидуализм польской души с ее развитым "чувством чести" и "рыцарской культурой", но и "дурным гонором", "упоенностью своей страдальческой судьбой", патетичностью до аффектации.

В отличие от поляка, русский не тянется вверх, ждет, что сам Бог организует его жизнь, говорил Бердяев, замечая в складе польской души чувство превосходства и презрения, не свойственных русскому. Русский "не любит давать чувствовать другому человеку, что тот ниже его", он "горд своим смирением". В отличие от польской души с ее глубоким переживанием Голгофской жертвы, русская душа больше связывает себя с заступничеством Богородицы, в ней есть настоящее смирение, но мало жертвенности. В польской душе, наоборот, есть способность к жертве и неспособность к смирению. В сущности это два духовных типа: католический – тянущийся вверх, и православный – "распластывающийся" перед Богом.

Все это мы говорим не ради общегуманитарного интереса. В свое время польский "комплекс" (со всеми его аффектами и порывами) спровоцировал во многом начало Второй мировой войны. Та же "разница менталитетов" и сегодня не в последнюю очередь определяет наши политические разногласия.

И нынешняя трагедия, случившаяся не просто в круглую дату Катынского расстрела, но и в субботу Светлой седмицы (единой в этом году у католиков и православных), в канун католического праздника Милосердия Божьего (в который пять лет назад скончался Папа Иоанн Павел II), в духовном смысле, конечно, не случайна. Как не случайна была и трагедия 9-11, ознаменовавшая переход "цивилизованного мира" от благодушного "конца истории" на железные рельсы "столкновения цивилизаций".

Видимо, и от "Катыни – 2", ознаменовавшей наше вступление в полосу "опасных дат", лежат те же две дороги – одна к подлинному духовному примирению наших народов, другая – к новой мировой войне. И то, какую дорогу мы выберем, определится, видимо, уже совсем скоро.

"Хочется верить, что над славянством брезжит заря любви и что для Польши рассветает третий день ее пребывания во гробе — день воскресный. Я слышал от поляков слова упования на эту будущую любовь обоих наших народов, — любовь тем более крепкую, чем ожесточеннее была прежняя распря. Я слышал и напоминание: если ныне, в годину суда Божия над народами, когда будущее загадочно и еще во многом сомнительно, мы не научимся бескорыстно друг друга любить, — то научимся ли когда-либо потом? И единственный ответ, возникающий при этих призывах в сердце: — "Буди, буди!"" – такие надежды питал в свое время Вячеслав Иванов. И лично мне не остается ничего иного, как только присоединиться к этому голосу.


Владимир Можегов
(Статья с сокращениями ред. Родон)
Источник: "Портал Credo.Ru"