Лента: Религия

Профессор МГУ и МДА, доктор филологических наук Александр Александрович Волков в беседе с корреспондентом портала «Богослов.Ru» иеромонахом Адрианом (Пашиным) поделился своим видением перспектив богословского образования.


Иеромонах Адриан (Пашин): Александр Александрович, мы хотели бы обсудить тему научной работы и научного образования в семинариях и академиях. Стоит ли вообще поднимать эту тему? Может, надо готовить простых пастырей, а не богословов? Может быть, для священников достаточно краткого знания основ вероучения, богослужения? Может, не стоит священнику вдаваться в детали и тем более заниматься научной работой?

Александр Александрович Волков: Научное образование играет очень значительную роль в современной жизни Церкви и священства. Мне представляется, что научное образование является важнейшей основой не просто подготовки будущего священника, но и всей его дальнейшей деятельности. Поскольку сегодня в Церковь приходит много людей образованных, значительная часть церковного народа — люди, имеющие высшее образование, то и священник должен иметь это высшее образование. Я имею в виду не диплом о высшем образовании, а само по себе высшее образование, то есть тот комплекс знаний, умений, навыков, которые необходимы человеку для того, чтобы и богословской наукой заниматься, и участвовать в дискуссии по богословским вопросам, в дискуссии с людьми, только приходящими к вере или эту веру отвергающими. То есть в целях и апологетики, и проповеди, и воспитания, и попечения о пастве. И в первую очередь здесь нужно назвать предметы гуманитарные, такие как история, история литературы, философия, которые, как мне кажется, совершенно необходимы священнику, помимо собственно богословских дисциплин.

Более того, поскольку сегодняшнее богословие доступно широкому кругу людей, выходит много разного рода богословских книг, поскольку значительная часть серьезной философской, исторической, филологической литературы касается богословских вопросов, то очевидно, что священник должен быть на уровне этих знаний. И не только священник, который занимается богословием как таковым, но и любой приходской священник. Вот почему научно-богословское образование играет, по-моему, огромную роль в системе подготовки священников. Чем больше у нас будет священников с высшим богословским образованием и с богословскими учеными степенями, которые и свидетельствуют об этом высшем образовании, тем сильнее будет наша Церковь и тем с большим основанием мы сможем нести ту миссию, которая возлагается на нас святым Евангелием.


- Программы Московской семинарии и академии, как Вы об этом упомянули, включают в себя подготовку и историческую, и филологическую, и богословскую, что можно соотнести с философией. В этом смысле может ли быть уровень в семинарии и академии столь же высоким, как и в специализированных вузах, в которых занимаются только, например, филологией?

Мне кажется, да. Но здесь следует различать собственно богословское образование и гуманитарные предметы как некие составные части общего богословского образования, с одной стороны, и специальное гуманитарное образование, то есть образование филолога, историка, экономиста или юриста, с другой. Ясно, что богослов не сможет обладать в полном объеме теми знаниями, которыми обладает профессиональный лингвист или профессиональный историк литературы. Естественно, что он не сможет обладать теми знаниями, которыми обладает даже выпускник университета, профессиональный историк. Понятно, что богословское образование как таковое должно включать в себя соответствующие дисциплины, но преподавать и изучать их надо в разумных пределах. Ясно, что нельзя готовить из богослова как такового лингвиста.

Вместе с тем богослов, который занимается, например, библеистикой, византиистикой или патрологией, должен действительно быть образованным филологом. И поэтому мне представляется, что в системе богословского образования должны быть соответствующие специализации: историческая, филологическая, юридическая, искусствоведческая, но в рамках богословского образования. Ожидать от выпускника академии, что он станет квалифицированным лингвистом, что он будет заниматься проблемами, скажем, сопоставления языков, конечно, не приходится. Да это и не нужно: богослов должен быть эрудирован в соответствующих областях знания.


Близка ли к идеалу современная сетка предметов в семинарии и академии или здесь еще есть над чем работать?

Надеюсь, что она будет ближе к идеалу. Мне кажется, что дело здесь не только в наборе предметов. Вот я читаю некий общий языковедный курс на первом курсе Академии и обнаруживаю, что студенты знакомы с русской литературой XIX века, знакомы с древнерусской литературой, но они не знакомы ни с античной литературой, ни с западноевропейской. А это необходимо постольку, поскольку мы имеем дело с целым комплексом представлений, с комплексом идей, которые мы обнаруживаем не только в философии, не только в исторической литературе, но и в художественной литературе, да и не всегда мы можем отделить одну от другой. А если студент не читал «Илиаду» и «Одиссею», если он не представляет себе творчество Эсхила, то ясно, что он не может называться образованным человеком. Он не будет понимать свои, богословские тексты. Поэтому, мне кажется, было бы полезно преподавать эти гуманитарные предметы в более широком плане.

Но не это самое важное. В конце концов, выпускники Академии весьма эрудированные и весьма подготовленные люди. Здесь дело в другом. Дело в том, что университетское образование предполагает индивидуальные занятия научного руководителя со студентом. А наше образование, в большей степени в Семинарии, но и в Академии тоже, сохраняет архаические черты, когда студентов было мало, когда науки были относительно небольшими по объему (современная наука, конечно, больше по объему, чем наука XIX века) и когда от студента не требовалась индивидуальная инициатива в занятиях научным предметом.

Современное университетское преподавание предполагает чтение общих курсов. И предметы, которые преподаются в Семинарии и Академии должны, как мне кажется, по большей части, представлять собой лекционные курсы плюс семинарские занятия к этим лекционным курсам так, как это делается в университетах. Есть предметы, которые, очевидно, нужно преподавать как спецкурсы, по выбору студента. Эти предметы специализации должны, разумеется, преподаваться на спецсеминарах, в спецкурсах с соответствующими курсовыми и дипломными работами, с интенсивными занятиями в библиотеках (Интернета здесь не хватает, и всегда не будет хватать) и с конечным выходом в индивидуальную постановку исследовательской темы, которой и будет заниматься будущий богослов.

Обучение науке происходит в научных школах. Научная школа — это личное отношение учащегося и учащего. И у студента, особенно в Академии, должен быть учитель, должен быть научный руководитель, то есть человек, который не просто отвечает за подготовку этого студента, этого будущего богослова, но который передает ему свои методы познания, свои методы понимания предмета, свое отношение к этому предмету. Мне кажется, это особенно важно для богословия, именно для богословия, потому что православное богословие предполагает в первую очередь молитвенный опыт, и так называемые научные построения возможны только на основе личного духовного опыта. Поэтому если человек может заниматься, скажем, теми же историческими дисциплинами или филологическими дисциплинами в общем с менее интенсивным контактом с научным руководителем, то в богословии такой контакт особенно значим.

И вот тут-то нам нужно, наверное, думать о некоторой реорганизации системы образования. Эта реорганизация не должна ориентироваться на то, что происходит на Западе. На Западе разделили образование на первую ступень, так называемый бакалавриат, и на вторую ступень, так называемую магистратуру, и на что-то, что бывает еще после магистратуры. Это неудачная система образования. Она готовит полуфабрикаты, которые никогда не станут полноценными продуктами. То, что было у нас до последнего времени и еще до некоторой степени сохраняется, но уже фактически разрушено, более современная система образования, чем то, что нам предлагают. То, что нам предлагают, это западная средневековая схоластическая конструкция образования.

Более новая система образования, которая складывается в XVIII-XIX веках, предполагает систематическую подготовку специалиста широкого профиля, причем специалиста эрудированного и впоследствии способного самостоятельно перестраивать направление своей деятельности. Если мы готовим, скажем, инженера широкого профиля и даем этому инженеру достаточный объем теоретических знаний, то он может работать в различных областях прикладной науки и по ходу своей инженерской карьеры перестраиваться. Ему хватит образования для того, чтобы научиться делать то, чему его непосредственно не учли в институте.

Помимо всего прочего, эта система образования предполагает еще и создание совершенно необходимой в любой научной, особенно гуманитарной, деятельности среды жизни ученого или изобретателя. Ученых, создающих новые идеи, немного. Пожалуй, единицы. В естественных науках, в математике, в гуманитарных науках. Но новые идеи не живут в пустоте. Для того чтобы создавать новые идеи, нужна ученая среда. И на одного ученого, который создает идеи, приходятся, наверное, десятки научных работников, которые эти идеи обсуждают и участвуют в их реализации.


Они и подталкивают к рождению новых идей.

Да-да. Вот этот средний состав научных работников необходим всегда. Он создает, повторяю, научную среду. В особенности, мне кажется, это важно для богословия постольку, поскольку в богословии самом по себе научная новация не имеет особо большого значения. Важно здесь не сказать новое, а сказать правильно, своевременно и удачно. И соответствующим образом развитие богословского знания предполагает достаточно широкий круг людей, которые это богословское знание усваивают и осваивают. А поскольку само по себе богословское знание предполагает основательную эрудицию в богословской литературе, то это означает, что оно предполагает умение понимать и оценивать всякой новое слово в контексте духовной культуры. И вот представим себе человека, который читает греческие или латинские богословские произведения, но живет в среде, которая не представляет себе реального значения того, что написано в этих произведениях. Получается, очевидно, трагическая ситуация.

Чтобы развивалось богословие, нужна компетентная читающая аудитория, которая будет оценивать сочинения богословов, не просто воспринимать их, а оценивать. Мне кажется, что создание такой среды как раз представляет собой задачу духовных школ, в особенности Московских духовных школ. Вот почему выпускники Московских духовных школ должны иметь достаточно высокий уровень общего образования, знать классические и современные языки, должны хорошо представлять себе историю, в плане истории Церкви, но и в более широком контексте, должны хорошо знать художественную и научную, публицистическую литературу, чтобы наше богословие развивалось естественно, независимо и продуктивно. А это как раз и есть среда священников, которых мы готовим.

Понятно, что в других, провинциальных училищах и семинариях, вряд ли можно достигнуть такого уровня образования, как в Московской или Петербургской семинариях и академиях. Просто не хватает преподавателей, да и многого иного не хватает. Но здесь-то, в Москве, это, мне кажется, можно сделать.


В связи с этим такой вопрос. В математике и физике одиночки не работают. Всегда работает какая-то группа, в которой и осуществляется научная работа. Как научная работа происходит в гуманитарных сферах, возможно ли такое сотрудничество у гуманитариев, у богословов? Ведь тому же патрологу может понадобиться специалист по другим языкам, по истории. Или патролог — это всегда ученый-одиночка?

Думается, что в богословии в особенности, как, впрочем, и в других гуманитарных науках, основами развития знаний все-таки остается индивидуальное творчество. Богословие требует личной духовной ответственности. В гуманитарных науках индивидуальное творчество связано с индивидуальным стилем. Вместе с тем надо полагать, что и сотрудничество в построении богословия возможно. Это, наверное, касается, с одной стороны, коллективных переводов, редактирования, а с другой стороны, это относится скорее к работе учителя и группы его учеников. Вот здесь-то как раз возможно плодотворное сотрудничество, когда есть руководитель и есть его семинар. И руководитель со своим семинаром, как это уже было, кстати говоря, до революции, создает, допустим, переводы, создает толкования текстов, то есть занимается, по сути, филологической работой. Это, мне кажется, будет вполне возможным в том случае, если будут создаваться научные школы богословия. Повторяю, эти научные школы богословия могут создаваться, только если само по себе преподавание будет до некоторой степени изменено.


Объясните поподробнее, в чем суть этих спецсеминаров и спецкурсов в структуре научного руководства? Чем они отличаются от факультативов?

Ну, факультатив факультативен, а спецкурс факультативен только до тех пор, пока студент не выбрал себе спецкурс. Каждый должен выбрать спецкурс, как это делается в высшей школе. Как правило, это должен быть один основной спецкурс, в котором студент занимается с преподавателем со второго-третьего года обучения, занимается в пределах определенной специализации, определенной темой. И эта тема развивается в течение всего времени обучения. Тот состав предметов, который он проходит, так или иначе осмысливается через ту тему, которой студент занимается.

Вместе с тем в пределах своей темы студент готовится к тому, чтобы создавать квалифицированные научные работы, потому что в научной жизни имеет громадное значение культура научного труда. Как создавать научную работу? Как разбирать материал? Как анализировать литературу? Как проводить исследование? Как получать более или менее обоснованные выводы и оценивать обоснованность этих выводов? Как оформить научную работу? Это тоже имеет большое значение.

И вот под руководством своего профессора студент создает некие научные продукты. Эти научные продукты могут быть, действительно, предметом коллективного творчества. Поскольку на семинаре обычно бывает несколько студентов, то вот они и создают какое-то устройство, как это бывает в технических вузах, все вместе, под руководством своего руководителя семинара.

То же самое бывает и в гуманитарных вузах, потому что группа студентов может решать какую-то проблему, может, скажем, переводить некое произведение. Так, в результате двух-трехлетней работы получается перевод серьезного текста, который будет защищаться как дипломная работа всеми этими студентами. Такое случается, и довольно часто, скажем, в МГУ.

Вот по окончании курса наук будет защищаться коллективный проект. Естественно, он будет критиковаться. Естественно, студенты получат надлежащие оценки. Естественно, по решению Ученого совета продукт может быть опубликован. Вот Вам, пожалуйста, прямой выход в научную практику. И каждый из участников семинара, во-первых, будет понимать, как и чем ему дальше заниматься. Во-вторых, у него будет уже его круг, его научное сообщество, та школа, в которой он работает, может быть, на всю жизнь установятся научные связи участников семинара. Дальнейшая научная деятельность студента будет утверждена и обеспечена, поскольку он будет не просто одинокой птицей, которая сидит и каркает со своей ветки, но птицей в стае. В этой стае он будет летать дальше и летать с толком.


Какую часть общего учебного времени занимают такие спецсеминары?

В университете у нас процентов десять. Спецсеминар — это очень эффективная вещь.

Как происходит само распределение по спецсеминарам? Может же так быть, чтобы все захотели пойти к одному научному руководителю?

Такое случается. Приходится, конечно, регулировать эти вещи. Такое случается, потому что бывают более успешные ученые, бывают более интересные люди, бывают менее интересные. Бывают более интересные темы, бывают менее интересные темы. Конечно, столкновения здесь неизбежны, что говорить. Но на то и руководство, чтобы подобные столкновения регулировать. Для того чтобы их регулировать, должны по настоящему заработать кафедры. На кафедрах должна проводиться регулярная научно-педагогическая работа. У кафедр должны быть свои студенты. У кафедры должен быть секретарь. У кафедры должен быть постоянный заведующий...

Проблема эта для духовных школ сложная, потому что значительная часть наших преподавателей, как вот и я, грешный, живем в Москве. Мы сюда приезжаем, и мы отсюда уезжаем. К сожалению, я ничего не могу сделать. В лучшем случае я проведу после обеда еще и факультатив, а обычно: я утром приехал, отработал свои часы, пообедал и отправился домой, что сейчас и сделаю. Естественно, что сидеть на кафедре я не могу. Я приезжаю один раз в неделю, а это не дело. Чтобы находиться здесь постоянно, я должен жить близко. Потому что ездить каждый день из Москвы сюда, а отсюда — в Москву, я не могу. Да у меня и другая работа есть. Мне как-то и жить надо. Преподавателю нужно помещение поблизости от учебного заведения, ему нужна приличная зарплата. Ему нужны соответствующие помещения, в которых он может заниматься со студентами и в которых он может разговаривать со своими коллегами. Ему нужно время для того, чтобы приходить на работу и на этой работе сидеть. То есть ходить не один раз в неделю, а несколько раз. Не только читать лекции, но и заниматься со студентами. Все это требует создания соответствующей инфраструктуры. Образование стоит дорого.


В вузах еще есть научные работники, которые могут не участвовать в преподавании, но работают на кафедрах и занимаются научной работой?

Есть такое. Должен Вам сказать, что я сам много лет был научным сотрудником, сначала младшим, а потом — старшим. По словам академика Н.И. Конрада, различие состояло в том, что младший научный сотрудник мало получал и много работал, а старший научный сотрудник много получал и мало работал. Да!

Честно сказать, думаю, что в научных сотрудниках в гуманитарных вузах нет необходимости, за исключением технических сотрудников — компьютерщиков, людей, которые занимаются словарями, создают какие-то продукты. Но их не должно быть много в любом случае. Лаборанты действительно нужны, потому что всегда нужен человек, который постоянно присутствует на кафедре, отвечает по телефону и знает, кто где находится. Ведь преподавателю не обязательно все время сидеть на кафедре за столом и делать вид, что он что-то делает. Если я сижу дома и нужен студенту, то лаборантка может этого студента, если я близко живу, послать ко мне на квартиру. Я с ним прекрасно проведу занятие дома, и все будет замечательно.

Дело, в общем-то, даже не в этом. Нужна организация. Зачем нужна ставка научного сотрудника? Вот человек пишет докторскую работу, а у него пятнадцать часов аудиторной нагрузки в неделю. Но надо, чтобы он закончил диссертацию. Стало быть, перевести его на ставку научного сотрудника на год-другой, чтобы он спокойно поработал над докторской темой, а потом защитил диссертацию, а потом снова его послать служить. А ставку научного сотрудника дать другому. Пусть он, в свою очередь, напишет докторскую диссертацию или монографию. Вот это имеет смысл.


Как правило, в вузах аспиранты постоянно привлекаются к преподавательской работе. У нас это возможно?

Конечно. А почему же невозможно? Будет даже очень хорошо. Когда мы готовим кандидата наук, мы готовим человека, который способен читать тот ли иной курс, теоретический или практический, но какой-то учебный курс. Стало быть, будущий кандидат наук должен не только написать свое великое ученое сочинение, но и еще уметь преподавать. Значит, его надо учить преподавать. Иначе нельзя научить преподавать, как только бросить вести спецкурс, как щенка в воду: поплывет — поплывет, утонет — значит не готов. Так и аспиранта. Аспиранту очень полезно преподавать, тем более что знание аспиранта, как правило, несистематично. Науки в целом он не знает. Науки не знает никто, но как-то представлять себе ее надо.

Человек, который преподает, волей-неволей должен представлять себе предмет в целом. Это возможно только тогда, когда мы читаем какой-нибудь курс. Поэтому для того, чтобы аспирант понимал, какой наукой он занимается и из чего эта наука сделана, его нужно бросить в аудиторию, чтоб он эту самую науку преподавал. Я со своими молодыми преподавателями так и поступаю. Вот милые мои дамы у нас на кафедре. Она поступила и занимается своей темой. Я ее толкаю вести семинар, самый элементарный на первом курсе — «Введение в языкознание»: «Иди и преподавай студентам год по крайней мере, потом еще будешь преподавать». Вот она преподаст весь этот состав стандартной науки о языке — и сама что-то узнает. А иначе она будет копаться в своей корзиночке всю жизнь, как академический ученый, и кроме своей корзиночки-ямочки ученой, в которой она копает, ничего знать не будет. Вот это все очень полезно аспиранту, да и всем полезно.

Иначе человек не будет знать структуру предмета.

Да, конечно. Хорошо, когда аспиранты преподают. Им надо больше работать.

Аспирант в вузе — это примерно то же, что у нас студент Академии. Пять лет Семинарии и три года Академии — это то же самое, что обучение в вузе и аспирантуре. Вы согласны с этим?

Мне кажется, что примерно так. Хотя сейчас у нас в вузах появились бакалавриат и магистратура. Магистратура — это не совсем то, что аспирантура в собственном смысле. Почему? Потому что в магистратуре существует определенный состав предметов, предметов более высоких, более сложных, более специализированных, которые изучает магистрант. В дальнейшем магистрант пишет магистерское сочинение. Хорошо. Но определенной темы, которой он позже может заниматься в аспирантуре, у него нет.

Аспирантура, как мы знаем, требует свободных занятий. Она требует того, чтобы человек посвятил своей теме какое-то время и чтобы его особо не дергали, не мешали бы ему заниматься научной работой. Он должен сдать кандидатский минимум, а на некоторых кафедрах бывает и кандидатский максимум, который сдают в конце третьего года аспирантуры. Там бывает такой чудовищный экзамен, что человек вполне живым с экзамена не выходит. Для этого нужна аспирантура, потому что после аспирантуры специалист получается в достаточной степени подготовленным.

Что у нас получается сейчас? Мы в семинарии пять лет учимся, после этого еще три года в академии. Пять и три — это восемь. Плюс еще аспирантура — это ужасно!

А если подогнать академическую программу под аспирантскую?

Можно подогнать под аспирантуру. В конце концов, на первом году аспиранты тоже слушают лекции. Может быть, сделать так. Но в таком случае, мне кажется, что в семинарии научно-богословская подготовка должна быть еще более основательной. Конечно, жалко студентов, жалко. У них много часов, они устают. Но надо Вам сказать, что наши семинарские студенты находятся в райских условиях, несмотря на все свои послушания, по сравнению со студентами университета, которым приходится каждый день к девяти часам час-полтора ехать в метро, а это совсем не просто. Потом сидеть в университете шесть-семь пар, то есть с переменками примерно четырнадцать часов. Потом ехать домой, там еще учить всякие уроки... И так продолжается из пяти лет примерно три-четыре года. Все равно ужасно. Я просто не понимаю, как они физически выживают. Но как-то выживают. Программа очень уплотнена, тут ничего не скажешь. Тем не менее как-то эту программу люди проходят. Но уложить вот это основное высшее образование в пять лет необходимо, просто необходимо. Может быть, действительно имеет смысл сделать более эффективным преподавание в семинарии.

Тогда уже в Семинарии должна быть специализация?

Да, в Семинарии должна быть специализация.

Потому что в Академии в конце обучения мы же защищаем именно кандидатские диссертации, а это есть результат аспирантуры.

Точно так. Я думаю, что семинарию надо перевести с нашей урочной системы на систему лекционно-семинарскую прямо с первого курса. Основные богословские курсы читать так, как читают студентам, то есть читать лекции всему потоку и вести семинары по этим курсам раз или два в неделю.



И руководить семинарами может не обязательно лектор?

Конечно! Ни в коем случае не лектор. У лектора-профессора должны быть ассистенты, как это бывает в обычных вузах. Эти ассистенты ведут семинары. Вот я читаю курс «Введение в языкознание» на первом курсе. У меня восемь ассистентов, восемь преподавателей-доцентов, которые ведут в разных группах семинары по этому предмету. Скажем, я читаю каждую неделю, а они ведут семинары через неделю. Вот получается так называемая кафедра — большой-большой курс, а вокруг этого курса еще семинарские занятия.



То есть небольшими группами они проговаривают то, что Вы даете на лекции?

Да-да-да. Я читаю лекцию, а они после этого проводят семинарские или практические занятия. Это единственно эффективный способ преподавания, на мой взгляд. Потому что читать одну лекционную тему три раза подряд — бессмысленная трата сил.

Другое дело, что есть предметы, которые требуют только практических занятий. Вот как моя риторика, например. Я, конечно, могу читать лекции по риторике, но это довольно бессмысленное дело. Да, какой-то состав риторики надо прочитать в виде лекции, но, вообще-то, риторикой следует заниматься практически. Студенты говорят — я слушаю, они произносят речи, они пишут какие-то работы — я контролирую и занимаюсь с ними практически.

Те же самые языки можно преподавать только на практических семинарах.

Языки, конечно.


Литургику, наверное, тоже?

Наверное, тоже. Но есть предметы, которые нужно читать всему курсу и вести семинары. А есть такие предметы, что семинаров может и не быть, а одни лекции. Вот у нас на филологическом факультете читается история какой-нибудь литературы, а семинар не ведется. Можно прослушать лекции и подготовиться к экзамену самостоятельно. Можно, правда, провести промежуточный коллоквиум, собеседование или консультации.

Это все надо продумывать и как-то организовать систему преподавания. Но, повторяю, для этого нужны помещения. У нас здесь только один зал для лекционного чтения. В остальных аудиториях можно посадить человек двадцать-тридцать. Нужны маленькие аудитории для десяти-пятнадцати человек. В общем, конечно, места хватает. Может быть, нужно строить новый корпус. Не знаю.

Большое спасибо за содержательную беседу!

Не за что! Очень рад!

Думаю, что многие студенты нашей Семинарии и Академии, да и не только студенты, не понимают, чем отличается от нашей системы образования система вузовская, университетская и в чем ее преимущество.

Чтобы понять, нужно самому поучиться в вузе.


Беседовал иеромонах Адриан (Пашин)
Источник: "Богослов"