Лента: Политика

Почему многие граждане Германии смотрят на кризис в Крыму совсем иначе, чем политики и пресса?

Я уже 30 лет наблюдаю за разными спорами, но никогда не видел ничего подобного тому, что происходит в Германии в связи с дискуссией вокруг России и Крыма. Я сталкивался с проблемами, всерьез разделявшими страну – такими, как ядерная энергетика. Я видел, как миллионы людей выходили на улицы из-за таких вопросов, как наращивание сил НАТО. Четыре года назад во время скандала вокруг заявлений Тило Сарацина (Thilo Sarrazin) о роли мусульманских иммигрантов в германском обществе общественное мнение точно так же, как сейчас, резко противоречило позиции прессы. Однако на фоне нынешних споров о России история с Сарацином выглядит понятной и вполне объяснимой.

Если опросы не врут, две трети германских граждан, избирателей и читателей противостоят четырем пятым политического класса – иными словами, правительству, подавляющему большинству членов парламента и большинству СМИ. Причем зачастую «противостояние» означает, что они «откровенно выступают против». Судя по письмам в редакцию, критически настроенная доля аудитории сейчас явно больше, чем в период шумихи вокруг провокационной книги Сарацина.

Однако сильнее всего меня беспокоят даже не проценты, а аргументы. Ведь в данном случае речь идет не о минимальной зарплате или ядерной энергетике, а о конфликте между агрессивным автократом и западными демократиями.

Фактически, под вопрос было поставлено – и в весьма агрессивной манере – само международное право.

Многие читатели ждут от нас сбалансированного освещения событий и беспристрастных комментариев. Это было бы абсолютно нормально, если бы они говорили исключительно об обоснованности санкций или об ошибках, допущенных ЕС. Любая позиция по подобным вопросам не противоречила бы принципам демократии и прав человека. Однако на деле читатели тоже агрессивно ставят под сомнение международное право как таковое и всерьез обсуждают легитимность националистически-империалистической идеологии Путина. Они говорят о «русской земле», как будто такие вещи по-прежнему считаются весомыми аргументами. Между тем, если, не дай бог, кто-нибудь снова заговорит о «немецкой земле», здесь, будем надеяться, разверзнется настоящий ад.

Меня все это тревожит, однако тревога – вещь бесполезная, в отличие от понимания. В конце концов, вряд ли большинство немцев за несколько недель охладели к демократии. Мало того, большая часть тех, кто сейчас сочувствует имперской политике России и поддерживает аннексию Крыма, в реальной жизни не решится даже временно аннексировать предназначенное для инвалидов место на парковке.

Итак, что же происходит? Каким образом Путин сумел вбить между нами клин?

Бессмысленно обвинять большинство населения в глупости и тем более в экономическом эгоизме, хотя некоторые предприниматели явно руководствуются именно последним. Можно предположить, что для кого-то Россия может выглядеть своего рода консервативной утопией (сильный правитель, прочные верования, вытеснение геев на обочину общества и т. д.), однако это тоже ничего не даст, потому что такие вещи все же нравятся только меньшинству. Проблема лежит глубже, намного глубже.

История, бесспорно, играет свою роль, однако это явно не история прошлого и тем более позапрошлого века (в конце концов, люди из старших поколений не могут составлять две трети общества). Намного важнее история последних 13 лет. С этим периодом у многих связан такой опыт бессилия и обиды, что на его фоне даже фигура вроде Владимира Путина может показаться заслуживающей серьезного рассмотрения.

1. Войны и прочие мелочи

После терактов 11 сентября Запад старался обосновывать свои войны исключительно высокими моральными соображениями. Однако его действия либо ни к чему не приводили (Афганистан), либо были основаны на откровенной лжи (Ирак). Достаточно вспомнить, какими искренними выглядели Джордж Буш-младший и Тони Блэр, и как они в итоге всех разочаровали и обманули, чтобы понять, почему люди не торопятся выносить суждения о Путине.

Оправдывая войны, западные политики так часто использовали слово «свобода», что теперь большинство людей, сталкиваясь с ним где-то кроме воскресной проповеди, слышат вместо него слово «война». Когда кто-то начинает говорить о демократии, избиратели видят взлетающие бомбардировщики F-16.

Этот же период внушил публике крайне скептическое отношение к санкциям. В случае Ирака они были использованы как пролог к военной операции, а не как ее замена.

Можно было бы надеяться, что негативный эффект эпохи Буша и Блэра сойдет на нет, так как человек, последние пять лет занимающий Белый дом, старается снять со своей страны имперское бремя. Однако Барак Обама со своими беспилотниками также действует в серой зоне международного права. Его операции можно объяснить и оправдать, однако это не делает их менее бесцеремонными. История с АНБ дополнительно усугубила дело. В данном случае бесцеремонность в зарубежных операциях, проявленная США, достигла почти бушевских пропорций (правда, на сей раз хотя бы обошлось без применения военной силы).

Кроме того, Вашингтон в ответ на европейские протесты лишь пожимает плечами, и это заставляет многих думать, что ничего не изменилось: Америка делает историю, а мы стоим в стороне. В подобных жалобах есть элемент лицемерия, однако их нельзя назвать необоснованными. Во всяком случае, понятно, почему многие считают, что этому нужно положить предел и что, если Ангела Меркель не справляется с этой задачей, возможно, с ней справится Владимир Путин. Он, в свою очередь, прекрасно умеет эксплуатировать такие настроения – полагаю, что Эдвард Сноуден (Edward Snowden) сейчас живет в Москве в том числе и по этой причине.

Таким образом, когда российский президент жалуется на давление Запада, многие из нас готовы с ним согласиться.

2. Евробюрократия

Аналогичный негласный консенсус сложился между большинством населения в России и в Германии/Европе по вопросу о Евросоюзе. Путин утверждает, что ЕС загнал его в угол своим соглашением об ассоциации с Украиной. Можно поспорить, что подавляющее большинство граждан европейских стран также были удивлены тем, что им предстоит ассоциация с еще одной страной. Скажем прямо, пусть и в популистской формулировке: если бы европейцев спросили, хотят ли они сближения с Евросоюзом еще одной страны, похожей на Румынию, Болгарию или Грецию, они, скорее всего, ответили бы «нет» – причем очень громко.

Разумеется, позиция правительства и не должна всегда совпадать с позицией большинства населения. Это естественная часть демократического устройства государства. Однако проблема в том, что механизмы Брюсселя кажутся людям одновременно слишком безличными и слишком негибкими. ЕС как будто перекидывает через этот разрыв между властью и народом канат и танцует на нем танго.

Так или иначе, чувствовать свое бессилие и возмущаться бесцеремонностью иностранных властей европейцев заставляет на только Вашингтон, но и Брюссель. А в случае с Крымом они говорят в один голос.

И это еще не все.

3. Власть СМИ

Со СМИ связан один пример глубокого взаимного непонимания. Многие рассматривают СМИ как силу, на которую трудно повлиять, в то время как большинство журналистов полагают, что их погоняют как скот – то есть также считают себя бессильными. Это противоречие легко разрешается: СМИ действительно вынуждены подчиняться принуждению – но это принуждение исходит от них самих в той же степени, что и от аудитории. Высокие темпы, боязнь потерять тиражи и влияние, действительные и воображаемые ограничения – все это в итоге делает позиции всех СМИ более-менее одинаковыми и производит на публику впечатление монолитной и самоуверенной мощи (по крайней мере, в те моменты, когда публика устает от очередной шумихи – такой, например, как травля экс-президента Вульфа).

Когда большая часть СМИ твердит одно и то же, как это происходит в ходе украинского кризиса, даже самому благоразумному читателю бывает непросто понять, с чем он имеет дело: с очередной истерией, со скрытыми попытками повлиять на общественное мнение или с искренней верой в демократию и права человека. Между тем, такая вера – вполне реальный фактор: обычные для отрасли тревоги и чувство собственного бессилия не отменяют приверженности основополагающим ценностям и именно поэтому мы, журналисты, единодушно выступаем против автократа, презирающего свободу слова и международное право. Такая позиция связана с самой сутью нашей работы.

Однако никто не обязан нам в этом верить. Слишком много у нас за плечами скандалов и истерий.

4. Пласты истории

Таким образом, пока можно предположить, что Путин смог разделить Запад, поскольку он уже был разделен – между Соединенными Штатами и Европейским Союзом. Он смог разделить Запад, поскольку он уже был разделен – между Брюсселем и большинством жителей Евросоюза. И ему удалось ослабить немцев, настроив с помощью своей аннексии друг против друга средства массовой информации и большинство людей в стране.
Жители ГДР ломают Берлинскую стену

Однако в Германии существует еще один решающий фактор: история. Здесь не следует ничего больше говорить по поводу того, что Владимир Путин на скорую руку набрал из истории для оправдания своего нарушения международного права. Это происходит просто из-за того, что сегодня историю уже нельзя больше использовать как аргумент против международного права. Тем не менее, история играет здесь огромную роль – если говорить более точно, то речь идет об истории отношений России и Германии. Для нас послевоенный период характеризовался борьбой за отрицание или за признание Холокоста при наличии вины Германии за убийство 6 миллионов евреев. Но существовала еще и другая вина, в том числе, связанная с убийством миллионов русских. В памяти жителей (Западной) Германии советские солдаты сыграли значительно меньшую роль в освобождении Европы от Гитлера, чем западные союзники. Русским отводится слишком маленькая роль в немецкой политике в области памяти. В результате существуют причины для того, чтобы испытывать чувство вины перед ними.

В этом и состоит главная причина того, почему сегодня здесь, в Германии, представляется важным желание согласиться с существованием «зоны влияния» русских. Причины здесь таковы: разве они недостаточно пострадали и были наказаны за счет утраты советской империи? Следует ли нам, немцам, вступать с ними в спор по поводу Украины?

Существующая теория напоминает немного то чувство вины, которое возникло в 1989 году. В то время многие из числа политических левых в Западной Германии также говорили о том, что разделение Германии должно сохраниться, что это является наказанием за Аушвиц. Однако этот аргумент имел небольшое нечестное искажение: только восточные немцы должны были нести это наказание истории.

Сегодня, с учетом немецкой вины, вновь обсуждается право на самоопределение другого народа – украинцев. Не следует ли запретить им вступать в Евросоюз, поскольку у немцев существует оправданное чувство вины по отношению к русским? Тот факт, что Германия и Россия вновь принимают решения относительно Украины, был бы извращенным уроком для страны, которая как никакая другая пострадала от господства этих двух государств. Советский Союз и нацистская Германия уничтожили миллионы и миллионы людей на территории Украины – с помощью спланированного голода, погромов и кампаний по физическому уничтожению. В те годы, когда Гитлер и Сталин находились у власти, там погибло больше людей, чем в любом другом месте Восточной Европы. Следует сказать и о том, что миллионы «русских», убитых немецкими солдатами во время Второй мировой войны, на самом деле были гражданами Советского Союза украинской национальности. Современные дебаты игнорируют то разорение, которое причинили этой стране нацистский и советский империализм. В сегодняшнем кризисе приходится платить за тот факт, что немцы в своей коллективной памяти еще не способны рассматривать судьбу украинцев как украинцев.

5. Скрытая повестка дня

Вся дискуссия по поводу русских и Путина отравлена представлением о том, что для некоторых людей речь идет о чем-то большем, чем о Крыме и украинцах. Это представление имеет отношение и ко мне. И это объясняется различным восприятием последних 13 лет.

Для меня военные интервенции Запада во время этого периода ни в коем случае не служат выражением скрытых империалистических чувств, прошедших различные стадии – от Афганистана до Ливии. Я интерпретирую их совершенно иначе: одни были идеологически мотивированными ошибками (Ирак), другие трагедией (Афганистан), а некоторые были оправданными (Ливия). Но независимо от того, как оценивать эти войны, взятые вместе, они способствовали демилитаризации Запада как в моральном, так и в материальном отношении. Мы все меньше и меньше хотим куда-то вторгаться, расходы на оборону сокращаются, и сегодня это относится даже к Соединенным Штатам.

В Германии этот процесс происходит в особенно быстром и радикальном виде. Люди еще не совсем разобрались с разочарованием в связи с Афганистаном, а немцы сказали «нет» как войне в Ираке, так и интервенции в Ливии. Причины этого подхода таковы, что теперь даже трудно себе представить любую крупную военную интервенцию, в которой бы немцы приняли участие. А если бы и приняли, то это произошло бы под сильным давлением со стороны союзников.

Путин вновь заставил нас говорить

Если говорить о Соединенных Штатах и Великобритании, то последний случай с Сирией показал, что моральные и политические возможности в отношении интервенции в обеих этих странах в настоящее время приближаются к нулю. Президент Обама обозначил красную линию для сирийского режима (отравляющий газ), но он уже был не в состоянии предпринять какие-либо действия, даже если эта линия и была бы пересечена. Дэвид Кэмерон также быстро потерял парламентскую легитимацию.

Таким образом, Запад в военном отношении оказался в тупике, и проведение крупных операций наподобие тех, которые были предприняты в последние 13 лет, весьма маловероятны. Можно по-разному к этому относиться, однако исторический вопрос, на который следует ответить, звучит так: Не теряет ли Запад вместе со своими последними средствами также способность воевать за свои главные ценности? Не теряет ли он также позиции с точки зрения морали и политики силы, и не происходит ли это только из-за того, что у него в распоряжении больше нет никаких военных средств?

Что касается вопроса об Украине, то это первое «пробное дело» в (более или менее) послевоенной фазе западной внешней политики. С самого начала все ведущие западные политики подчеркнули, что военного решения у этого конфликта быть не может. Таким образом, кровопролитие за Украину полностью и безусловно исключено. Но означает ли это, что даже замерзать за Украину для Запада – уже слишком много? Серьезные санкции стали уже немыслимыми? Не ищем ли мы аргументы для того, чтобы ничего не делать и ничем не рисковать?

Если учитывать этот вопрос, то сложившаяся сегодня ситуация становится тревожной. В ответ на аннексию Крыма Запад согласился всего лишь на самые мягкие санкции в истории. Карательные экономические меры могут быть применены, но только в случае дополнительной военной интервенции на Украине. А в Германии уже высказываются аргументы против такого рода мер, как будто российская империя находится на грани развала.

На самом деле в этом вопросе не помогло то, что Соединенные Штаты, НАТО (неожиданно этот альянс выпрыгнул из гроба) и даже министр обороны Урсула фон дер Ляйен (Ursula von der Leyen) в очередной раз довольно много болтали о военных средствах, которые, в действительности, никто не планирует применять. Передислокация бомбардировщиков или даже войск представляют собой вариант бряцания оружием, но все понимают, что это оружие никогда не будет применено. Запад, очевидно, не пришел к согласию относительно себя самого. Он не осознает ни свою военную слабость, ни свою гигантскую экономическую силу, которая обычно делает ненужным размещение бомбардировщиков.

В последние недели происходили столкновения мировоззрений. Подобного «обмена мнениями» мы, как кажется, уже давно не наблюдали. Некоторые чувствуют себя беспомощными перед лицом Запада, Евросоюза и средств массовой информации, другие опасаются беспомощности Запада и Евросоюза.

Путин сегодня разделил Германию. Но он вновь заставил нас говорить друг с другом. Будем надеяться.


Бернд Ульрих (Bernd Ulrich)
Источник: "ИноСМИ "
Оригинал публикации: "Wie Putin spaltet "