Лента: Политика

Привлекательность Китая для иностранного капитала связана не только с низкой зарплатой рабочих, но и с целым комплексом других условий, которые в принципе могут быть обеспечены только режимом тоталитарного типа. Подъем Китая оборачивается чередой кризисов в странах периферии, начиная с политических потрясений 2000-х годов в Латинской Америке и заканчивая революциями в Северной Африке.

Новая волна кризиса, начавшаяся, как и в 2007-2008 годах, с финансовых проблем в Соединенных Штатах, вызвала в России очередной всплеск восхищенных комментариев в адрес Китая, в котором видят не только поднимающуюся индустриальную державу, но и будущего мирового лидера, нового гегемона.

Подобные настроения встречаются, впрочем, не только в России — достаточно вспомнить предсмертные работы Андре Гундера Франка и Джованни Арриги. Нельзя не заметить, что их прогнозы были крепко связаны с идеологической фрустрацией и методологической дезориентацией, которая охватила этих представителей западной левой мысли к концу жизни.

Разочаровавшись в социализме и революции, они по-прежнему продолжали мечтать о поражении западного империализма. Только поражение должен был теперь нанести не новый класс или новая общественная система, живущая по иным, чем капитализм, законам, а просто новый мощный конкурент в рамках все той же системы. У нас восторги по адресу Китая также приобретают невротическую окраску: чем меньше верят в возможность собственной страны играть самостоятельную роль по отношению к Западу, тем больше надежд возлагают на Китай.

Проблема, однако, не в том, чем вызваны те или иные настроения в экспертном сообществе, а в том, насколько соответствуют действительности выводы, продиктованные подобными настроениями. Текущие события в мировой политике и экономике ничуть не свидетельствуют о росте напряженности или противостоянии между Китаем и Америкой, несмотря на отчаянные попытки представить любое мелкое техническое разногласие между двумя странами в качестве исторического вызова.

Две державы развиваются в симбиозе, дополняя и поддерживая друг друга. Еще несколько лет назад английский историк Найал Фергюсон обозначил этот союз термином «Chimerica». И речь идет не только о том, что китайская индустриализация опирается на американский спрос, инвестиции и технологии. Иностранными технологиями пользуются все отстающие страны, включая СССР при Сталине. Отличие в том, что сталинский Советский Союз сам определял свое место в мире, делая ставку не на интеграцию в капиталистическую миросистему, а на отделение от нее.

Что же касается сегодняшнего Китая, то он не только стремится выполнить роль, предложенную и сформированную для него Западом в рамках международного разделения труда, но и остается важнейшим стабилизатором и защитником этой системы. Причем речь идет не «вообще» о капитализме, а именно о конкретной модели неолиберальной глобальной экономики, сформированной усилиями США в интересах транснационального капитала.

Анализируя успех Китая в 2000-е годы, Арриги подметил, что Поднебесная смогла очень успешно использовать возможности, которые создал для нее неолиберализм (открытые рынки, свободное движение капиталов, приток инвестиций в страны с дешевой рабочей силой). Однако говоря о том, что неолиберализм дал Китаю, Арриги не задался вопросом о том, что Китай дал неолиберализму. Иными словами, почему в первом десятилетии XXI века произошло столь мощное перемещение инвестиций и технологий с Запада в Китайскую Народную Республику, почему американские и западноевропейские корпорации столь рьяно принялись осваивать Поднебесную? Почему они стали не только закрывать заводы на Западе ради китайской рабочей силы, но и переносить туда производство из стран, где труд не особенно дорог, например, из Латинской Америки или из Северной Африки?

Привлекательность Китая для иностранного капитала связана не только с низкой зарплатой рабочих, но и с целым комплексом других условий, которые в принципе могут быть обеспечены только режимом тоталитарного типа.

Миф об избалованных и дорогих западных рабочих, которые не выдерживают конкуренцию трудолюбивых китайцев, придуман журналистами и аналитиками, работающими по заданию все тех же транснациональных корпораций. Ведь ценность рабочей силы определяется не только уровнем издержек на заработную плату, но и производительностью труда. Вопрос не в том, за сколько стоит нанять человека, но и в том, сколько он может произвести продукции за эти деньги. Это, разумеется, зависит не только от рабочего, но и от оборудования, на котором он работает. Однако тут существует прямая связь. Модель производства, опирающаяся на дешевый труд, сталкивается с проблемами в тех случаях, когда нужно использовать сложную и дорогую технику.

Производительность труда в Китае по-прежнему существенно ниже, чем в Западной Европе, США и даже России. Однако, парадоксальным образом, именно это делает Китай крайне привлекательным для капитала в современных условиях: можно экономить не только на людях, но и на оборудовании. Для того, чтобы дорогой американский или европейский рабочий давал хорошую отдачу, нужно вкладывать деньги в науку и технику. Нужны не бессодержательные инновации в виде новых гаджетов с навороченными функциями, а промышленные технологии, развитие которых требует совершенно иного уровня интеллектуальных и финансовых вложений. В то время как разработка новых моделей мобильных телефонов поставлена на поток, в области производственного оборудования наблюдается застой и даже регресс. Ведь в Китае есть возможность производить массу продукции на примитивной технике, которая считалась в Америке устаревшей уже в 1970-е годы. Это удобно и для машиностроительных заводов Запада. Можно в огромном количестве производить и устанавливать серийные образцы оборудования, не задумываясь об его модернизации.

Однако это лишь одна сторона дела. Присмотревшись к тому, что происходило в последние 20 лет с глобальным рынком труда, обнаруживаешь, что картина тотального перемещения рабочих мест из США и Европы в Китай тоже не соответствует действительности.

Конечно, некоторое количество рабочих мест закрывается под давлением китайской конкуренции, но в 2000-е годы это отнюдь не было такой массовой тенденцией, как принято считать. Массовая ликвидация рабочих мест в Европе и США наблюдалась не в 2000-е, а в 1980-90-е годы, и с Китаем это было почти не связано. Рабочие места либо исчезали из-за технологических новаций (полиграфия, связь и т.д.) или переходили в Латинскую Америку, Магриб, Восточную Азию, короче — в относительно развитые страны Третьего мира. К началу нового века страны, сохранившие серьезное промышленное производство — как Германия или Швеция, продолжали успешно поставлять свою продукцию на мировые рынки. В тех секторах, где западные корпорации сделали ставку на европейского или американского производителя, не было заметно серьезного ущерба со стороны китайских конкурентов.

Представление о Западе, который «только потребляет», типичное для российской журналистики 2000-х годов, имеет очень мало общего с действительностью. Даже в Британии, где последовательно проводилась политика деиндустриализации, на заводах Rolls Royce продолжали расширять производство авиационных моторов, не только во время экономического подъема, но и во время спада 2008 года. Больше того, на Западе под влиянием китайского спроса рабочие места создавались достаточно активно. Речь идет о производстве промышленного оборудования, предметов престижного потребления (растущий средний класс в Поднебесной требует «настоящей» итальянской обуви и французских духов), а также о поставке компонентов, в «сборочный цех планеты». Статистика здесь более чем показательна, подъем производства и экспорта в Китае неизменно сопровождается аналогичным всплеском промышленной активности в США, Германии и на Тайване.

Разумеется, далеко не вся китайская промышленность занята сборкой иностранных деталей. Журналисты восторженно перечисляют примеры собственных технологических разработок, сделанных в Поднебесной, и достигнутых там технических прорывов. Но все эти рассказы представляют собой описание частных случаев, пусть даже очень ярких и поучительных. Производство полного цикла в значительной мере осуществляется в Китае остатками маоистского госсектора, которые, конечно, развиваются на фоне общего подъема, но не столь динамично, как транснациональные предприятия и компании, ориентированные на внешние рынки. Большая часть экономического роста обеспечивается именно за счет сборочных производств. По мере того, как увеличивается выпуск промышленной продукции, растет и зависимость Китая от внешних рынков и от поставок с Запада.

Экспансия китайских товаров спланирована, организована и, что особенно важно, защищена политикой западных корпораций. Если открывая завод в Китае, компания закрывает действующий завод в Европе, то делает это не потому, что китайская конкуренция вытесняет европейскую продукцию, а как раз наоборот, оттого, что необходимо подавить европейскую конкуренцию, сдерживающую распространение китайских товаров. Ликвидируя свои европейские и американские производства, компания создает гарантированный рынок сбыта для нового филиала, искусственным образом устраняя европейских производителей (тем самым обеспечивается дополнительное удешевление товаров за счет масштаба производства).

Иными словами, на практике не Европа и Америка защищаются от китайской конкуренции, а наоборот, китайские заводы защищают от европейской конкуренции. Другое дело, что реализуется эта стратегия не на государственном, а на частно-корпоративном уровне, что придает всему процессу видимость «стихийности» и «естественности».

Больше всего от китайской конкуренции пострадали индустриально развитые страны периферии. Дешевизна труда не спасла их от потери рынков. Основная масса замещенных китайцами рабочих мест приходится на страны Третьего мира, Россию и Восточную Европу. Массовое уничтожение промышленности, а зачастую и ремесленного производства в бедных странах Юга, происходившее в 2000-е годы, привело к параличу развития и усилило миграционное давление на Север, где, кстати, несмотря на все проблемы, ситуация с рабочими местами оставалась многократно лучше.

Но в отличие от миграции 1970-х годов, которая была связана с общими тенденциями и потребностями экономического развития, нынешняя миграция в значительной мере находится в противоречии с этими потребностями и возможностями. Поднявшаяся в результате новая волна массовой миграции захлестнула Европу и пограничные штаты США именно в тот момент, когда их экономики перестали расширяться и потребность в людях резко уменьшилась. Отсутствие хороших рабочих мест стало причиной медленной и слабой интеграции мигрантов в местное общество, что, в свою очередь, обострило культурные и религиозные противоречия между «приезжими» и «местными».

Китай оказался востребован потому, что изменилась стратегия транснационального бизнеса. От интенсивного развития производства отказываются в пользу более примитивных, экстенсивных методов в духе ранней индустриализации. Задача состоит в том, чтобы получить максимальную отдачу при минимальных инвестициях. Такая постановка проблемы связана с общей динамикой неолиберализма, когда происходит постоянное перераспределение средств в пользу финансового капитала. Ведь биржевые спекуляции и финансовые операции стали многократно выгоднее, чем вложения в производство. Промышленное развитие финансируется по остаточному принципу. В итоге, предпочтительными оказываются проекты, которые позволяют получить прибыль быстро, при минимуме затрат на технологические разработки, без долгосрочных программ, на самом простом и дешевом оборудовании.

Именно этот процесс прогрессирующего перераспределения средств от реального сектора к спекулятивному капиталу, являясь логическим итогом проведенного в конце XX века дерегулирования банковских систем, ведет к неминуемому блокированию технологического прогресса в сфере производства, что и стало важнейшей причиной кризиса 2008 года. Подобная стратегия корпоративной экспансии неизбежно вызывает блокирование перспектив развития трудосберегающих, информационных и экологических технологий, бегство от демократических институтов, включая даже латиноамериканский вариант.

Иными словами, Китай (вернее, избранная его элитами модель развития) представляет собой в глобальном масштабе консервативный и даже реакционный фактор. Поддержание и сохранение такой модели в условиях нарастающих системных противоречий и диспропорций оказывается возможным именно по причине сознательных усилий китайского руководства, сделавшего ставку на неолиберализм. В противном случае модель дешевого труда рухнула бы уже в 1999-2001 годах, когда, собственно и произошел первый системный кризис неолиберализма.

Однако, как бы ни были велики ресурсы Поднебесной, неолиберальная модель исчерпала свои возможности и разрушается под влиянием порожденных ею противоречий. Подъем Китая оборачивается чередой кризисов в странах периферии, начиная с политических потрясений 2000-х годов в Латинской Америке, и заканчивая революциями в Северной Африке. Показательно, что во всех перечисленных случаях мы имеем дело со странами и регионами, начавшими быстро развиваться в 1980-90-е годы, а затем «замещенных» Китаем на рынках дешевой промышленной продукции. Что касается Африки к югу от Сахары, то этот регион перестал развиваться вообще.

Охватывая один регион мира за другим, кризис, скорее всего, не минует и сам Китай. Поднебесная не сможет бесконечно оставаться поставщиком дешевых трудовых ресурсов. Рост населения по подсчетам демографов в ближайшие годы прекратится, а с 2020 годов оно начнет сокращаться. Хуже того, население Китая стареет, традиционная семья разрушена, а пенсионной системы, подобной той, что Европа начала вводить еще в XIX веке, там нет. Мужчин в Поднебесной больше, чем женщин, примерно на 50–100 миллионов. А если посчитать только молодежь, то разрыв выглядит и вовсе катастрофическим – среди людей моложе 20 лет на 100 девочек приходится 126 мальчиков. В некоторых провинциях положение еще хуже: среди детей моложе четырех лет на 100 девочек – 140 мальчиков. Цены на недвижимость в крупных городах стремительно растут, продовольствие дорожает. Крестьяне, получившие землю благодаря реформам Дэн Сяопина, сейчас массово теряют ее. За последние годы более 50 миллионов сельчан осталось без земли. Они не имеют никаких социальных гарантий. У них нет ни пенсий, ни пособий по безработице, ни медицинского обслуживания. У них нет и необходимой квалификации, чтобы получить приличное место в городах. Несложно догадаться, что перед нами классический набор «ингредиентов» для социального взрыва. И сколь силен бы ни был репрессивный аппарат, он не сможет остановить процессы, носящие объективный характер. Репрессии не предотвратят кризис, а отсрочат его. Но чем позднее произойдет взрыв, тем мощнее он окажется.

В такой ситуации нет никаких оснований видеть в Китае угрозу для господства США. Больше всего на свете китайские лидеры хотят стабильности и сохранения существующей системы на всех уровнях. Нет и причин сравнивать рывок сегодняшнего Китая с аналогичным рывком СССР при Сталине и Хрущеве. Советский Союз ориентировался на собственные задачи и рынок, а Китай пытается удовлетворить американский спрос. Кризис в США — бедствие для Китая, именно поэтому сейчас китайцы значительную часть своих ресурсов вынуждены тратить на поддержание американской экономики и американского спроса. Именно поэтому в 2008 году в КНР не только не воспользовались ослаблением позиций США, но, напротив, приложили огромные усилия и затратили астрономические суммы, чтобы помочь слабеющему гегемону.

Для Америки это вроде бы хорошая новость, но, по сути, она мало что значит: внутренние причины упадка никуда не денутся, вне зависимости от того, будет или не будет Китай выступать в роли глобального соперника. А вот для мировой капиталистической системы это, скорее, новость плохая. Потому что американская гегемония в любом случае будет ослабевать и постепенно уйдет в прошлое. Только заменит ее не новая китайская гегемония и не воображаемый кремлевскими политиками «полицентризм», а просто хаос.


Борис Кагарлицкий
Источник: "Terra America "