Лента: Политика

Польша – будущий (во втором полугодии 2011 года) председатель Европейского союза и признанный генератор Восточной политики ЕС, центром которой является программа ЕС "Восточное партнёрство", реализуемая в отношении Азербайджана, Армении, Белоруссии, Грузии, Украины и Молдавии.

Польша – и ЕС вместе с ней – заложник истории своей Восточной политики, в которой конфликтно соединяются роль Польши как цивилизованной жертвы варварской, старой и новой России – и имперская миссия Польши как бывшей метрополии для стран Восточной Европы и маяка национального освобождения для Кавказа и даже Туркестана.

Если Польша останется эмоциональной и риторической жертвой имперской политики России / СССР (вернее – наследницей потерпевшего поражение националистического проекта Духиньского / Пилсудского), то она по-прежнему будет "вечным историческим противником" современной, многонациональной, постимперской России.

Если общество и власти Польши смогут не риторически, а критично обратиться к своему историческому опыту Речи Посполитой как многонациональной империи, то ей не только удастся достичь подлинного примирения с современной Россией, но найти путь к историческому евразийскому партнёрству по проекту Дмовского / Гедройца. Надо признать, что сегодня в повестке дня польско-российских отношений, несмотря на действительно важные действия Москвы по признанию ответственности Сталина за расстрел польских военных и чиновников в Катыни в 1940 году, преобладает Восточная политика "жертвы", которая требует справедливости. Но нет никаких свидетельств о том, что Польша готова признать свои традиционные двухсотлетние империалистические цели на Востоке и превратить эту традицию в основу для партнёрства. Варшава ведёт диалог, чтобы Россия покаялась за СССР, и не отказывается от своих традиционных целей на Востоке.

Эта историческая и политическая инерция имеет двухсотлетнюю генетику, признание в польском обществе, богатую интеллектуальную родословную. Именно в этом русле лежит и рискует остаться сегодняшнее польско-российское примирение. И поэтому – не может быть полноценным примирением.

* * *

Сопредседатель российско-польской группы по сложным вопросам, экс-министр иностранных дел Польши, один из авторов русофобского обращения деятелей постокоммунистической Европы к Бараку Обаме с призывом ужесточить политику США в отношении России (2009), Адам Ротфельд недавно признался: "Территориальные разделы Польши создали в мышлении поляков уверенность в том, что в вопросе дальнейшего существования решающую роль играет сила. А такой силой обладает Россия. Одновременно поляки испытывают по отношению к россиянам манию величия. Считают, что Польша принадлежит западному миру, вышла из греко-римско-иудео-христианской традиции". При этом после обретения Польшей независимости, по его мнению, поляки практически перестали говорить о немецких преступлениях, вместо этого начали говорить и писать исключительно о советских преступлениях (2).

Описывая царящий в польском общественном сознании устойчивый образ России как вечного исторического врага, авторитетный польский историк пишет сегодня: "В настоящее время в польской историографии больше места посвящается страданиям, преступлениям и преследованиям поляков советской властью, чем при немецкой оккупации". И отмечает, что в Польше не популярен взгляд гуру русистики Анджея Валицкого, способный стать основой для подлинного примирения: "У нас нет ни конфликтов по поводу границ, ни проблем, связанных с русским меньшинством в Польше и польским в России... Если мы перестанем смотреть на Россию как на неизменного исторического врага, а на самих себя как на защитников Европы от якобы всё ещё актуальной угрозы со стороны России... то это немедленно увеличит значение и престиж Польши" (3).

Другой современный польский исследователь общественного мнения признаёт, что, кроме цивилизационного превосходства Европы-Польши над Россией-Азией, "для современной Польши важен также мотив страданий от угнетения России. Чем длиннее список перенесённых страданий, тем крепче основания, чтобы выразить моральное превосходство Польши в своих отношениях с Востоком и Западом" (4).

Современный немецкий исследователь пишет: "Чем бы ни определялись польско-советские отношения, коллективной памятью поляков они воспринимаются как непосредственное продолжение конфликтных польско-российских отношений. Это касается и тех преступлений, которые совершались против Польши преимущественно советским режимом и собственным коммунистическим правительством, а не Россией. Преступления режима оказываются во всех отношениях под знаком национального толкования истории. Согласно такой оценке, например, глубоко укоренившийся в коллективной памяти поляков расстрел польских офицеров советским НКВД в 1940 году под Катынью вписывается в колею векового противостояния с Россией. Из-за непрерывности коллективного воспоминания именно это событие выступает выдающимся мученичеством польской нации в современной истории (...) что русский народ недостаточно покаялся за преступления в Катыни, как будто русские, убитые в немалом числе при Сталине, или советский режим не понесли ответственность за катынские убийства. С другой стороны, преступления, совершённые нацистами в Освенциме (хотя по количеству и значению они гораздо тяжелее Катыни), для поляков несут гораздо меньше национальной нагрузки, а потому и вспоминаются реже. Это, вероятно, происходит оттого, что жертвами индустриальных массовых преступлений пали не только и не столько поляки, а потому и воспоминание о них не может быть полностью полонизировано" (5).

В известных работах российско-польской группы по сложным вопросам, подготовивших "признание Катыни" и увенчавшихся пропагандистским проектом польского "Центра диалога" на территории России, этой идейной экспозиции, картины этого консенсуса и политической практики нет вовсе. Нет в них даже стыдливого признания того, что "сложные вопросы" – только вторичны, производны, ниже уровнем перед лицом глобальной проблемы исторического диалога и противоборства России и Польши, где есть обе проигравшие стороны и нет монопольной этнической жертвы.

Вместо этого в трудах группы по сложным вопросам есть лишь исчерпывающий польский реестр исторических претензий к России, который так бесхарактерно легитимировал МИД России и приглашённые им специалисты (6). Тем временем внутренняя правда, историческая основа Восточной политики Польши таковы, что в отношениях с Россией, польские власти и общество чаще всего прибегают к стыдливому умолчанию. Именно поэтому редко от кого, рассказывающего от Восточной политике ЕС (Польши), можно узнать о том, что в её историческом генезисе и заявление одного из лидеров "Солидарности" на её первом съезде в сентябре 1981 г., что "кремлёвские куранты сыграют "Мазурку Домбровского"" (7) (национальный гимн Польши), что равносильно прямой декларации о том, что уже политическое и национальное освобождение неразрывно связывалось с миссионерским империализмом на Востоке. Не секрет, что это национальное освобождение, начиная с XIX века, всегда было не характерным для того времени национальным воссоединением, как у немцев и итальянцев, а неизменной борьбой за восстановление Речи Посполитой в имперских границах 1772 года, разделённых Пруссией, Австрией и Россией. Это была борьба не за национальное государство, а борьба бывшей метрополии за свои некогда присоединённые и колонизованные окраины, националистически отрицавшая этнические права её Восточных Кресов (этнографических Литвы, Белоруссии, Украины и даже Бессарабии).

Выбор между узко-национальным и имперским сценариями развития Польше до сего дня составляет не музейный, исследовательский, а самый живой общественный интерес. В этом – сила и разнообразие польской "исторической политики", в этом – и актуальная практика, корень недавних уличных конфликтов в Польше (8) между историческими поклонниками националиста, склонного к имперскому союзу с Россией, Романа Дмовского и империалиста Юзефа Пилсудского, выступавшего националистическим противником России.

* * *

Великое княжество Литовское и Польша, объединившиеся в Речь Посполиту, в XV-XVII веках были успешными конкурентами Москвы по разделу и консолидации древнерусской этнографической, культурно-языковой и конфессиональной территории, но в России XVIII веке они проиграли России эту борьбу. Разделы Речи Посполитой (не собственно Польши, а её имперского тела, включая Литву) в конце XVIII века – в первой половине XIX (до 1863 года) (9) создали в составе Российской империи Александра I и даже Николая I не просто Царство Польское, а полноценную "внутреннюю империю", располагавшую армией в половину российского дворянства и продолжавшую беспрепятственную культурную, языковую и конфессиональную экспансию на Восточные Кресы – уже в составе России. И впоследствии, даже потерпев поражение в борьбе за независимость, польская политическая мысль основывалась на консенсусе о возвращении к границам 1772 года. При этом социальная демократизация Кресов понималась как их полонизация: "лишь немногие выдвигали программу автономии и культурно-языкового развития украинских, белорусских и литовских земель" (10). В отличие от представителей русской революционной эмиграции, в польской только "очень немногие деятели допускали возможность обретения собственной национальной государственности украинцами, белорусами и литовцами" (11). Когда в начале ХХ века воюющая с Россией Япония, ради подрыва тыла противника начала финансировать революционные и националистические силы (12), польский социалист Юзеф Пилсудский предложил японскому правительству использовать для этого нерусские народы в составе России от Балтики до Кавказа и Туркестана, указывая на обоснованное лидерство поляков в этом проекте.

После обретения Польшей независимости в ноябре 1918 года, уже в феврале 1919 года государственной задачей для её власти стало завоевание бывших Кресов – Литвы, Белоруссии и Украины. Самый авторитетный российский полонист, пользующийся заслуженным признанием и в Польше, анализируя мотивы такой политики, обращает внимание на то, что даже в ныне действующем историческом пособии для современной польской армии, утверждённом министерством обороны Польши, идеология такой экспансии предстаёт естественной и легитимной. В пособии говорится: "Для Пилсудского важнейшей проблемой оставалось решение вопроса о восточной границе. Он считал (оказалось, что это был правильный взгляд), что эти границы можно установить только с помощью оружия". И далее о военных задачах новой Польши в изложении её министерства обороны: "Оторвать от России те народы, которые, желая создать независимые государства, соглашались на федеративную связь с Польшей... Возрождённая после 123 лет неволи, Польша стремилась включить в состав своего государства значительные территории восточных окраин, принадлежавших ей до 1772 года. Второстепенным был вопрос о том, как это сделать: в соответствии с инкорпорационной политикой Дмовского или федерационной Пилсудского. Цель Польши состояла в отторжении от России части бывших польских земель и ослаблении таким путём этого государства" (13).

Как отмечают исследователи, в 1920-1930-е годы в Польше было окончательно сформулировано представление о необходимом выборе внешнеполитических стратегий: на смену антинемецкой "Пястовской идее" "возвращенных земель" к западу от польской метрополии, пришла наследующая Речи Посполитой так называемая "Ягеллонская идея" – экспансии на восток – в Литву, Белоруссию и на Украину – и построения вокруг Польши империи, главным противником которого выступает историческая Россия, а главным призом в борьбе против неё – её окраины и даже часть метрополии на Юге, в Поволжье и на Урале (14). Если в политической мысли в Польше собственная страна (проект страны) воспринималась в XIX – XX веке (до 1939 года) как единственное крупное на Востоке средостение между Россией и Германией, то и "Ягеллонская идея" логично превращалась не только формулу экспансии на Восток, но и в интеллектуальную почву для борьбы за новую "внутреннюю империю" – объединение под руководством Польши стран Центральной и Восточной Европы – проект Пилсудского уже как главы государства – Intermari (Międzymorze – Междуморье) федерализацию / конфедерализацию стран Европы от Балтики до Балкан и Адриатики.

Естественным продолжением проекта этого Междуморья на Восток и практическим инструментом борьбы Польши против исторической России в лице СССР в 1930-е годы стал "прометеизм" (организация "Прометей") – по форме антиимпериалистический проект разрушения СССР с помощью максимального числа националистических и радикально-националистических движений на Украине, Кавказе, Волге, в Туркестане и Сибири. Но по сути это было проектом динамической империя на развалинах СССР под лидерством Польши. Вот что говорилось в документе польского Генштаба о задачах "Прометея" в 1937 году: "Прометеизм является движением всех без исключения народов, угнетаемых Россией... чтобы вызвать национальную революцию на территории СССР... "Прометей" мобилизует членов по собственной воле и под собственную ответственность, не беря на себя никаких политических обязательств по отношению к национальным центрам... "Прометей" должен иметь право проявлять национальный радикализм для того, чтобы самым эффективным образом создать революционную динамику. Радикально-национальные тенденции не должны ему ставиться в вину и не должны неправильно расцениваться как фашистские..." (15).

Послевоенный мир, прошедшее без особенного пафоса примирение Польши и Германии, создание и расширение Европейского союза лишили предмета польский проект Междуморья, который уступил свою нормативно-риторическую функцию более рыхлому концепту "Центральной (Центрально-Восточной) Европы", восходящего к германской традиции Mitteleuropa (Срединной Европы). Исследование показывает, что к середине 1990-х годов этот концепт вытеснил в западной литературе прежде преобладавшую "Восточную Европу" (16). Точно так же, как турецкое понятие "Южного Кавказа" имело целью вытеснить из языковой и политической практики "империалистическое" Закавказье, "Центральная Европа" немедленно стала полем для интеллектуального подкупа, например, политического класса Украины, которому – в противоречие с историей и географией – обещалась (и обещается доныне) некая генетическая "европейскость" (17). Стоит ли удивляться, что уверенней всего этот новый инструмент отнесения к "Центральной Европе" используется властями Польши для формулирования современного образа своей Восточной политики, адресованного своим Кресам – Литве, Белоруссии, Украине, Бессарабии (18).

После свержения коммунистического режима в Польше в 1989 году концентрация её общества и власти на "ягеллонской модели" Восточной политики была целиком подчинена традиционным задачам противостоянии России и новым целям эксплуатации наследия распада СССР – и присвоении себе особой роли "адвоката" и лидера новых независимых государств Восточной Европы перед лицом Запада. Очевидные корни такой политической линии лежат не только в наследии Пилсудского, но и в революционной по откровенности политической философии Ежи Гедройца и его журнала "Культура". В 1970-е годы Гедройц и Юлиуш Мерошевски в "Культуре" вполне "прометеевски" призвали поляков к отказу от империалистических притязаний на Украину, Литву, Белоруссию (сокращённо: ULB, УЛБ), к признанию их прав на независимость (сначала от СССР, и лишь затем, вероятно, от Польши), но опять же в качестве "ведомых", младших партнёров. Юлиуш Мерошевски писал о "проблеме УЛБ": "Территория УЛБ определяла саму форму польско-российских отношений, обрекая нас либо на империалистическую политику, либо на роль страны-сателлита. Было бы безумием надеяться, что Польша может исправить свои отношения с Россией, признав проблемы УЛБ внутригосударственными проблемами России. Соперничество между Польшей и Россией на этих территориях всегда имело целью установить превосходство, а не добрососедские польско-российские отношения".

Современный белорусский автор видит центр этой философии не в её историческом великодушии, а в откровенных признаниях, которые, если следовать пафосу журналу "Культура", и непосредственно перед антикоммунистическим переворотом в Польше составляли предмет консенсуса для польского политического класса: "патриарх польской эмигрантской политической мысли Юлиуш Мирошевский... отмечал, что "ягеллонская идея" только для поляков не имела ничего общего с империализмом, однако для литовцев, украинцев и белорусов она представляла собой чистейшую форму традиционного польского империализма. "В Восточной Европе – если на этих землях когда-то воцарится не только мир, но и свобода – нет места никакому империализму: ни русскому, ни польскому. Мы не можем горланить, что русские должны отдать украинцам Киев, и требовать в то же время, чтобы Львов вернули Польше. Это та самая "двойная бухгалтерия", которая в прошлом делала невозможным преодоление барьера исторического недоверия между Польшей и Россией. Русские подозревали, что мы антиимпериалисты только по отношению к русским – это значит, что мы желаем, чтобы место русского империализма занял польский. Мы ведем себя как шляхтич, потерявший свое имение"..." (19).

Несомненно, что в сердцевине "нового взгляда" Гедройца и его единомышленников на задачи Восточной политики Польши оставалась незыблемой – лишь косметически и риторически модернизированная – "Ягеллонская идея" польского миссионерства и империалистического лидерства на Востоке. По точным словам специалиста, "теперь главная цель Польши – независимость региона ULB от России. Залогом же этого считается становление полноценного польского влияния на этих территориях, что легко реанимирует при необходимости и "благородную ягеллонскую идею", от которой доктрина как бы призывает отречься... Отношения с Россией Польша по-прежнему воспринимает как "борьбу за лидерство на Востоке"..." (20) Как свидетельствует современный учёный, в 1980-е годы в рядах политической оппозиции в Польше этот взгляд получил аутентичное развитие: "В ряде случаев авторы концепций готовили общество к восприятию идеи появления в регионе каких-либо федеративных образований. В восточно-европейское объединение, в зависимости от предлагавшихся форм интеграции должны были войти различные страны и народы, но в качестве потенциальных союзников Польши во всех предложениях оппозиции фигурировали Украина, Белоруссия и Литва" (21).

И всё же – суровая откровенность, привнесённая Гедройцем и Мирошевским в польский взгляд на Восток, предложенная ими замена пилсудского hard power на индивидуальную soft power на Кресах, в современных условиях ставшую soft power от имени Европейского союза – и на Кресах, и на Кавказе – заслуживает особого внимания. Понятно, что на Кавказе польский мессианизм не выйдет далее риторических жестов. Такая уж суровая реальность нашего Закавказья. Но растущий гуманитарный конфликт Польши с Литвой (в котором проблема прав польского меньшинства в Виленском крае часто закрывает историческую пропасть, лежащую между польским антинацизмом и литовским коллаборационизмом), прогрессирующий паралич Украины и наступающий обвал Белоруссии – делают взаимную soft power Польши и России – справедливой и рациональной.

Но правящая в современной Польше политическая традиция остаётся и верным учеником, и не менее верным пленником антирусского национализма, находящего один из источников своей идентичности в образе поляков – прометеев, конфедератов, империалистов, исторических конкурентов России – в образе этнической жертвы, которая может от России только требовать и требовать, никогда не делясь исторической ответственностью. Практический исследователь современного общественного мнения Польши подводит итог: "Польша считает, что Россия всё ещё недостаточно "покаялась" в причинённых Польше за всю историю своего существования злодеяниях... Причём российское "покаяние" на общественном уровне полякам не интересно, им нужно покаяние официальное, из которого могут быть извлечены политически-правовые и экономические следствия" (22).

Требование политически-правовых и особенно экономических следствий для России того, что Россия уже признала ответственность Сталина за Катынь – признак не только направленности общественного мнения, но и точная формула того, к чему – при любых официозных празднествах примирения! – ведёт "историческая политика" действующих в Польше властей.

Известно, что историки традиционно играют в польской политике и особенно – в её внешнеполитической части – значительную роль. Но часто упускается из виду, что именно доминирует в сознании этих историков и какой они видят свою историческую миссию в отношении России.

Действующий президент Польши Бронислав Коморовски, видимо готовясь с историческому примирению, не скрывает того, что вошло в плоть и кровь его политической философии: Украина – утраченное наследие Польши-как-Европы, а Россия – принципиально инородное тело не только для Европы, но и для Украины. Вот что он говорит: "Украина не хочет быть поставлена перед выбором: быть с Западом или с Россией. Киев придерживается позиции, что можно быть и с тем и с другим. Однако придет время, когда Украина будет вынуждена выбрать" (23). Не случайно эта позиция президента и историка Коморовского так тесно связана с его особым цивилизаторским мессианизмом в отношении России. Именно поэтому Коморовски недавно скандально – но вполне предсказуемо – заявил, что визит премьера России Владимира Путина на церемонию, посвящённую 70-летию со дня начала Второй мировой войны в Вестерплатте (1 сентября 2009 года) "имеет большое значение с точки зрения польской исторической чувствительности. Русские, таким образом, признали, что Вторая мировая война началась 1 сентября 1939 года с Польши, а не 22 июня 1941 года" (24).

Для русского исторического сознания очевидно, что, выступив с таким заявлением, президент Польши пал жертвой собственного либо крайнего политического высокомерия, либо самого примитивного невежества. Ведь никогда в истории – ни в СССР, ни в современной России – никем не говорилось, что Вторая мировая война якобы началась 22 июня 1941, в день нападения Германии на СССР. 22 июня 1941 – принимая во внимание его фундаментальное значение для российский идентичности и смысл общегосударственного траура – считалось и считается днём начала собственной, советской, личной для большинства Великой Отечественной войны – но лишь части Второй мировой. Это азбучная, школьная истина. Предполагать, что Россия так же настолько больна солипсизмом, чтобы приравнивать начало мировой войны к началу войны против России, – это значит опозориться на самом ровном месте, говоря самые правильные слова о примирении. Похоже, до сих пор для Польши это примирение с Россией "эмоционально" хочется представить как примирение цивилизатора с варваром.

В течение 2005-2009 гг. представители Польши неоднократно неофициально заверяли представителей России, что признание ответственности СССР за Катынь не будет иметь никаких практических следствий для России – и останется сугубо моральным актом. Но в октябре 2010 года – после того, как Польша получила окончательные и однозначные заверения от России, что Москва приняла польскую повестку дня в "сложных вопросах" совместной истории, первостепенном значении истории для двусторонних отношений – и "признала Катынь" – польское правительство поддержало иск своих граждан против России по катынскому делу (25).

Перед лицом такой перспективы становятся всё более понятными цели и границы "исторического примирения", на которые пошла Польша в отношении России. Трудно, но хочется надеяться, чтобы их понимали и в тех властных кругах России, для которых такое примирение стало сферой их государственной и политической ответственности. И не строили иллюзий.

Польша – давний, генетически близкий, исторически ангажированный, интеллектуально активный конкурент и собеседник России. И не бюрократической, априори компромиссной, исторически невежественной русской дипломатии справиться с ним. Ведь задача – не только выдержать конкурентную борьбу, но и породить исторически обоснованный и экономически беспрецедентный союз России с Польшей, внутри которого и будет найдено общее политическое решение для Восточной Европы, Восточных Кресов и исторической Западной Руси. Реальность, исторический опыт и преобладающая миссионерская интуиция Восточной политики, опыт многонациональной Речи Посполитой (империи) – единственный стабильный фундамент для диалога Польши с многонациональной, неэтнической Россией (империей). Диалог этих двух имперских опытов, их равная "постимперскость" – настоящая основа для исторического примирения.

* * *

Главные тезисы этой работы были представлены в качестве доклада на международной конференции "Председательство Польши в ЕС и перспективы Восточной политики ЕС", прошедшей в Санкт-Петербурге 26 ноября 2010 года.


Модест Колеров
Источник: "REGNUM"


(1) "Дзяды". Подстрочный перевод. В русском литературном переводе В.Левика дано в качестве эпиграфа в книге: Поляки в Петербурге в первой половине XIX века / Сост. и комментарии А.И.Федуты. М., 2010.

(2) Поляки с "манией величия" простили все Германии и боятся России: Адам Ротфельд // REGNUM. 19 ноября 2010: www.regnum.ru/news/1348303.html (первоисточник: Polskа The Times).

(3) Марек Корнат. Россия в польской политической мысли XIX-XX вв.: идеи и стереотипы // Россия и Запад: исторический опыт XIX-XX веков / Отв. ред А.О.Чубарьян. М., 2008. С.237-238.

(4) Томаш Зарицкий. Российский дискурс в Польше: образ России в конструировании польской идентичности // Россияне и поляки на рубеже столетий: Опыт сравнительного исследования социальных идентификаций (1998-2002 гг.) / Сост. Е.Н.Данилова, В.А.Ядов. СПб, 2006. С.73.

(5) Дан Динер. Круговороты. Национал-социализм и память [1994] / Пер. с нем. А.А.Панова. М., 2010. С.51.

(6) Белые пятна – чёрные пятна: Сложные вопросы в российско-польских отношениях / Отв. ред. А.В.Мальгин, М.М.Наринский. М., 2010.

(7) Анджей Пачковски, Власть и оппозиция в Польше по отношению к СССР (1980-1989) // Польша – СССР. 1945-1989: Избранные политические проблемы, наследие прошлого / Отв. ред. Э.Дурачински, А.Н.Сахаров. М., 2005. С.287.

(8) "Более трех десятков человек были задержаны накануне в Варшаве. Большинство из них – члены националистических организаций, которые 11 ноября, в день 92-ой годовщины независимости Польши провели акцию, выкрикивая националистические лозунги. "Марш независимости", так они назвали свое мероприятие "Национально-радикальный лагерь" и "Общепольская молодежь". Однако, марш наткнулся на контрманифестацию с участием антифашистов, передает IAR. Участники "Марша независимости" штурмом прорвали блокаду антифашистов на перекрестке Мёдовой и Сенаторской улиц. В антифашистов полетели камни и бутылки, передает Gazeta Wyborcza. В ответ полетела брусчатка и лампадки. Одновременно бои шли и на улицах Подвале и Капитулна. Навстречу стоящим там десяткам антифашистов пришло столько же националистов... Подобного рода инциденты происходили в различных местах города. Однако, как сообщает Wprost, еще до начала марша, неизвестные напали в поезде на сторонников националистов, ехавших из Быдгоща в Варшаву. Трое с тяжелыми травмами попали в больницу, пишет nowosci.com.pl. В марше, по словам организаторов, принимали участие несколько тысяч человек. "Мы пришли", – скандировали они по прибытию к памятнику Романа Дмовского, политического противника Юзефа Пилсудского. Лозунги "Бог, честь, отчизна", "Роман Дмовски – освободитель Польши" наткнулись на контрманифестантов, скандирующих "Фашизм не пройдет"" (Качиньски поддержал националистов: кому выгодны беспорядки в Варшаве? // REGNUM. 12 ноября 2010: www.regnum.ru/news/1345852.html).

(9) См. новые исследования и материалы, изданные в России по этой теме: Поляки в Петербурге в первой половине XIX века / Сост. и комментарии А.И.Федуты. М., 2010; Польша и Россия в первой трети XIX века: Из истории автономного Королевства Польского. 1815-1830 / Отв. ред. С.М.Фалькович. М., 2010.

(10) С.М.Фалькович. Польская демократическая эмиграция 60-70-х гг. XIX века о проблеме "забранных земель" и взаимоотношениях польского и российского освободительного движения // Проблемы славяноведения. Сб. Вып. 8 / Отв. ред. С.И.Михальченко. Брянск, 2006. С. 226, 225.

(11) С.М.Фалькович. Польская демократическая эмиграция 60-70-х гг. XIX. С.231-232.

(12) Последний свод данных об этом: Д.Б.Павлов. Японские деньги для первой русской революции. М., 2011.

(13) Г.Ф.Матвеев. Можно ли было избежать войны России и Польши в 1919-1920 годах? // Studia Slavica-Polonica (К 90-летию И.И.Костюшко). Сб.ст. М., 2009. С.108.

(14) В.В. Гончаров. Ягеллонская идея в польской историографии XX – начала XXI вв. // http://ostpreussen.do.am/publ/1-1-0-15

(15) Документ польского Генштаба о работе польской разведки против СССР ("Замечания по вопросу реорганизации "Прометея" в Париже", 17 августа 1937) // Секреты польской политики 1935-1945 гг.: Рассекреченные документы Службы внешней разведки Российской Федерации / Сост. Л.Ф.Соцков. М., 2010. С.273-275.

(16) Яркое зрелище доминировании и последующего вымывания концепта "Восточной Европы" из западной литературы см.: Центральная и Юго-Восточная Европа (1989-1995) / Государственная публичная историческая библиотека: Каталог выставки. М., 1995.

(17) См. сборник статей украинских авторов, за два года до "оранжевой революции) на Украине представивший попытку идеологического применения "Центральной Европы" к галицийскому националистическому мифу: Апология Украины / Сост. И.Булкина. М., 2002.

(18) См., например, составленный в Польше международный обширный труд, авторы которого пытаются найти в формуле "Центральной Европы" и, например, применении её к Украине особое историческое, а не идеологическое, содержание: East-Central Europe in European History: Themes & Debates / Edited by Jerzy Kłoczowski and Hubert Łaszkiewicz. Lublin, 2009.

(19) Игорь Мельников. "Крес" здравого смысла: В польском обществе живет тоска по утраченным землям // Независимое военное обозрение (Москва). 30 октября 2009: http://nvo.ng.ru/notes/2009-10-30/16_kres.html

(20) Олег Неменский. IV Речь Посполитая: взгляд на Восток // Агентство политических новостей (Москва). 19 января 2006: www.apn.ru/opinions/article9544.htm.

(21) Л.Б.Милякова. Внешнеполитические концепции польской оппозиции (1980-1989 гг.) // Революции 1989 года в странах Центральной (Восточной) Европы: Взгляд через десятилетие / Отв. ред. Г.Н.Севостьянов. М., 2001. С.143.

(22) С.В.Погорельская. Германия – Польша – Россия: Особенности взаимного восприятия и внешняя политика // Актуальные проблемы Европы. 2008. №3. / Ред.-сост. Ю.А.Гусаров. М., 2008. С.95.

(23) Президент Польши: Рано или поздно Украине придется выбирать между Россией и Западом // REGNUM. 7 октября 2010: www.regnum.ru/news/1333389.html (первоисточник: Rzeczpospolita). (24) Эксперт: "Президент Польши пал жертвой собственного высокомерия и невежества" // REGNUM. 22 августа 2010: www.regnum.ru/news/1317338.html (первоисточник: Rzeczpospolita).

(25) Польское правительство поддержало иск своих граждан против России по катынскому делу // REGNUM. 14 октября 2010: www.regnum.ru/news/1336088.html (первоисточник: Rzeczpospolita).