Лента: Политика

Иран вновь возвращает статус влиятельного геополитического игрока на Большом Ближнем Востоке. Игрока, с которым вынуждены считаться не только державы регионального масштаба, но и глобальные лидеры.

Сегодня президент Ирана Ахмадинежад заметен уже не только за счет своей вызывающей риторики и одиозных высказываний в адрес Израиля и США, но также благодаря конкретным шагам, направленным на упрочнение экономических и дипломатических позиций Исламской Республики Иран (ИРИ), на обоснование ее претензий на идеологическое доминирование в близлежащем этническом и религиозном ареале.

В нашей статье мы намереваемся показать, почему запланированные в Иране на июнь президентские выборы сыграют определяющую роль в формировании пакета сценариев будущего Центральной Азии, Ближнего Востока и Южного Кавказа. Мы постараемся дать ориентировочный прогноз развития электоральной ситуации, оценить ее результаты и последствия. Принципиально важно для нас прояснить – в свете предстоящих выборов – какие варианты складывания новой общественно-политической конфигурации возможны в Иране и вокруг него, и разобраться в том, как это отразится на широком геополитическом контексте. Ведь вполне очевидно, что иранская тематика уже приобрела чрезвычайную важность для стран, на постоянной основе присутствующих в этом сегменте Евразии, а если речь идет о России и Турции, то также для их глобальной идеократической и геостратегической игры.

ВИРАЖИ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ИРАНА

Дадим краткий экскурс в историю возникновения экономической подоплеки социально-политических процессов, имеющих место в Иране со второй пол. XX в.

В промежуток между войнами (20-е и 30-е гг.) экономическая политика нового иранского руководства, пришедшего ко власти в результате военного переворота в 1925 г., строилась вокруг концептов государственно-монополистического капитализма и торгово-экономического национализма, предполагавших формирование в Иране автаркичного промышленного комплекса при ограничении торговых контактов с международным сообществом. Отличительной чертой экономической модели данного периода стал акцент на плановые методы хозяйствования. Парадоксально, однако, позднее косвенно поспособствовала экономическому росту в Иране военная обстановка: после ввода в начале Второй мировой войны в страну советско-британского контингента в Иране наблюдался всплеск спроса на продукцию местного производства.

По завершению войны, новый шах Пехлеви, заняв место своего отца и устранив политических оппонентов, начинает кампанию по системной модернизации страны. Но в первую очередь в Иране развернулась ожесточенная борьба за приватизацию доходов от нефтяных месторождений, инициированная премьер-министром Мосаддыком. Поначалу противостояние с западными нефтяными корпорациями складывалось для Ирана неудачно. Но в дальнейшем, столкнув конкурирующих в энергетической сфере Великобританию и США, иранские власти смогли изменить обстановку в свою пользу. А переворот, произошедший в 1953 г., кардинально и окончательно усилив влияние американских компаний, наконец позволил иранскому истеблишменту при создании нового нефтяного консорциума добиться солидных управленческих и финансовых полномочий.

Шахом была запущена т.н. «Белая революция» – комплекс реформ, затронувший, в первую очередь, сферу земельных отношений, при наличии ряда программ модернизации социально-экономической инфраструктуры Ирана. Проблема заключалась в том, что еще в 50-е гг. свыше 90% земельных площадей страны принадлежало шаху, помещикам, вождям племен, высшему духовенству, составляющим примерно 1% населения; рабочий класс оставался немногочисленным – из 18,3 млн. человек населения страны в городах проживало около 3 млн., а 20% городского населения составляли ремесленники. Соответственно, технократические лидеры «Белой революции» стремившиеся к ликвидации полуфеодальных отношений в деревне, стимулируя промышленный и научно-технический рост Ирана, рассчитывали на его успешную интеграцию в мировую экономическую систему. Особый акцент – с целью превратить Иран к концу века в «пятую индустриальную державу мира» – был сделан на развитие национального производственного комплекса и активизацию частной предпринимательской деятельности. На этом пути шахское правительство достигло заметных успехов: в 1967–1977 гг. ВВП ежегодно увеличивался более чем на 10%, а национальный доход на душу населения за этот период вырос почти в 5 раз[1]. Впрочем, курс на переформатирование экономики был возможен исключительно благодаря прогрессивному росту доходов от добычи нефти. К 1972 г. поступления в иранскую казну от продажи энергоносителей увеличились по сравнению с уровнем 1950 г. более чем в 40 раз; всего с 1972 по 1977 г. Ираном было получено до 90 млрд. долл. Напомним, что особая роль энергетического комплекса в экономике страны определяется сегодня для Ирана тем, что он находится на втором после Саудовской Аравии месте в мире по доказанным запасам нефти и занимает четвертое место по ее добыче.

Несмотря на то, что по темпам роста экономики Иран занимал в 70-е гг. второе место в Азии после Японии, а порой даже опережал ее, развитие ИРИ не было органичным и равномерным. Поэтому последовавший за Исламской революцией отказ от технико-технологического, правового и экономического обновления страны и возвращение к деловым и социальным нормам «истинно-исламского» общества оказались предсказуемыми, хотя и плачевными для промышленного и финансового бума. Впрочем, стабилизировать общественную обстановку в стране лидерам исламского реванша все-таки удалось. В краткосрочном разрезе за счет жестких авторитарных методов, предполагавших, между прочим, серьезные вливания из государственного бюджета и массовое привлечение «послушных» трудовых ресурсов, новым иранским властям даже удалось достигнуть определенных успехов в таких пользующихся массовым спросом областях, как жилищное строительство, транспортные коммуникации (в первую очередь речь идет о железных дорогах), система здравоохранения. И все равно уже к 1990 г. ВВП на душу населения снизился в Иране до уровня показателей второй половины 70-х гг.

Оживление деловой среды, ставшее в итоге насущным социальным запросом, привело к формированию в Иране благоприятной обстановки для реализации новой экономической политики, выразителем которой стал президент Рафсанджани, а продолжателем (правда, преимущественно в социально-политической сфере) – президент Хатами, при которых экспорт страны, например, вырос в два раза. Действительно, основным посылом экономической либерализации являлся переход к экспортно-ориентированной экономике, ведущими отраслями которой стала, разумеется, энергетика, но также нефтехимия, сектор производства минеральных удобрений. После принятия пакета законов, предоставивших зарубежным инвесторам дополнительные льготы, активно идти в Иран начал иностранный капитал. В нефтегазовой сфере, когда в нее были допущены зарубежные игроки, объем накопленных инвестиций только за первые несколько лет в начале 90-х гг. составил порядка 20 млрд. долл. По производству продуктов химической и нефтехимической промышленности Иран приблизился к двадцатке промышленно развитых стран, рост основной продукции сельского хозяйства составил 40%.

Однако предполагавшийся с углублением социально-экономических реформ отказ от идеологического наследия отцов революции, в частности, от теории «тоухидной экономики», на тот момент казался невозможным. Именно поэтому, вопреки успешному опыту Китая, в Иране власти сочли принципиальным больший упор сделать на демократизацию страны, чем на завершение либерализации экономики.

Конфликт с Ираком, стоивший ИРИ, по оценке экспертов ООН, до 100 млрд. долл., резко затормозил развитие иранской экономики и торговли. Мировой финансовый кризис 1998 г. и падение мировых цен на нефть, а после 2001 г. – в связи с терактами в США – и снижение инвесторского доверия к Ирану спровоцировали резкий обвал ВВП страны. Только в 2004 г. промышленное производство смогло вновь выйти на уровень 7-летней давности. Официальная статистика фиксировала уровень безработицы в стране в 15%, но на поверку дела обстояли значительно хуже, поскольку в учет нужно было принять и такие формы трудовых отношений как скрытая и сезонная безработица.

В таких условиях вновь актуальными стали призывы к укреплению социальной стабильности иранского общества, предотвращению всплеска недовольства экономической обстановкой, особенно в депрессивных регионах, где проживает значительная часть нацменьшинств Ирана. В 2003 г. апеллируя к популистским мерам улучшения экономической ситуации, консервативные силы получили серьезную поддержку на выборах в местные органы власти, а в июне 2005 г. одержали ключевую политическую победу, в результате которой молодой мэр Тегерана Ахмадинежад стал президентом страны. Приоритетом для нового иранского лидера оказались развитие кооперативов как формы малого предпринимательства, обеспечение банковскими ссудами малых и средних промышленных предприятий, расположенных в слаборазвитых регионах страны. Впрочем, если в середине 70-х гг. всерьез обсуждались конкретные сроки вхождения Ирана в десятку ведущих экономических держав мира, то новый век Иран встретил как сравнительно скромная по размерам экономики и уровню промышленного развития страна с маргинализированным международным статусом.

ПРЕДПОСЫЛКИ И ПОСЛЕДСТВИЯ ИСЛАМСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ В ИРАНЕ

Главенство во внешнеэкономических отношениях Ирана в конце 70-х гг. вектора на широкомасштабное партнерство с США привело к значительному усилению позиций американских советников и расширению круга их полномочий в правительстве республики.

Сделав ставку на вестернизацию и деисламизацию страны, шах Пехлеви рассчитывал на финансовую и военно-политическую поддержку США. Параллельно иранское руководство пыталось урегулировать нарастающий в условиях педалируемых реформ социальный взрыв путем реализации отдельных мер социального характера, но из-за сохраняющейся коррумпированности власти, растущей инфляции, диспропорций общественного развития, а также укрепления антизападных позиций в иранских массах избежать кризиса не удалось.

От поддержки шаха еще в 60-х гг. отказываются религиозные деятели. Авторитарные методы управления страной спровоцировали усиление забастовочного движения и в итоге привели к массовым демонстрациям протеста. Намереваясь «разрядить» социальную напряженность, в 1975 г., шах решился на запуск нового цикла модернизации, но если реформам 60-х гг. действительно удалось сыграть умиротворяющую роль, то реформы 70-х гг., наоборот, только усложнили ситуацию. Вместе с тем шах не смог корректно оценить потенциал общественной активности шиитского духовенства, «ущемленного» реформами, – единственной оппозиционной группы населения, остававшейся к середине 70-х гг. на легальном положении.

Прозрачные и понятные лозунги шиитских духовных лидеров, призывавших к ликвидации шахского режима для преодоления «разрыва между богатыми и бедными», ратовавших за «изгнание» из страны иностранного капитала, ограничение чуждого мусульманской культуре иностранного влияния, привлекли на их сторону широкие слои населения, не сумевшего адаптироваться к стремительной капиталистической модернизации и экономической либерализации страны. Шиитские проповедники призывали к борьбе за единство Ирана, против сепаратизма, особенно активно развернувшегося в 50-60-е гг. в иранских Курдистане и Азербайджане, агитировали за немедленную и масштабную национализацию иранской промышленности, особенно в нефтегазовом секторе.

Началом революции стал расстрел антиправительственной демонстрации в религиозном центре Ирана г. Куме в январе 1978 г. По истечении срока поминовения усопших (40 дней) волнения охватили большинство регионов и крупнейших городов страны. Попытка шаха разрядить ситуацию путем замены в конце 1978 г. военного правительства кабинетом во главе с влиятельным политиком либерального толка Ш. Бахтияром провалилась, поскольку шиитское духовенство и общественные лидеры восприняли этот акт как антинародный саботаж. В 1979 г., спустя 14 лет после изгнания из-за критики режима, в Иран возвращается известный исламский мыслитель-фундаменталист аятолла Хомейни – под его руководством буквально в течение нескольких недель восстание распространилось даже на отдаленные провинции. Показательно, что никто в поддержку шаха, выступать, собственно, не собирался. Завершилась Исламская революция утверждением на общенародном референдуме в декабре 1979 г. новой конституции Ирана, проект которой был подготовлен ведущими мусульманскими правоведами и поэтому имел выраженный теократический характер.

Историки дают следующую классификацию Исламской революции: по характеру, движущим силам и методам борьбы как общенародную, по основной направленности как антимонархическую, антиимпериалистическую и остро антиамериканскую, по социальной сути как буржуазную (при некоторых антикапиталистических экивоках), по руководящей роли духовенства и организационно-идеологической основе как религиозную[2]. Со временем Исламская революция превратилась в полноценный политический бренд, а государственное бытие ИРИ остается в глобальном ракурсе одним из самых амбициозных геостратегических и религиозных проектов.

ИРАН КАК РЕГИОНАЛЬНЫЙ ИГРОК

В качестве влиятельного актора региональной политической повестки Иран руководствуется эшелонированной системой целей и задач.

Первый уровень приоритетов Тегерана расположен на «национальной территории», т.е. деятельность сосредоточена на решении внутренних задач, в частности, в сфере обеспечения военно-политической, социальной и идеологической стабильности государства, в создании независимой экономики с развитой промышленностью, в т.ч. военной. Второй – связан с утверждением Ирана в качестве общерегионального центра силы в зоне Ближнего и Среднего Востока, для чего иранское руководство стремится к достижению в регионе религиозно-политического, экономического и собственно военного лидерства. Наконец, третий уровень приоритетов касается главенства Ирана в общемусульманском движении и претензий шиитского духовенства на формирование единой для всех мусульман этой части Евразии социально-политической «догматики».

При этом, несмотря на все, зачастую популистские, обвинения в экстремизме и внешнеполитическом радикализме следует признать, что после Исламской революции шиитские лидеры старались линию на распространения своего влияния на ближневосточный регион проводить аккуратно, не злоупотребляя акциями подрыва государственности стран-соседей. Правительство Ирана занимало нейтральную позицию по вопросу иракского вторжения в Кувейт, не одобрив ни действий Багдада, ни долгосрочного присутствия американского контингента в Персидском заливе. Вопреки доминировавшей тенденции иранские власти первоначально расценили факт распада СССР не как появление новых возможностей для региональной (религиозной) экспансии, а как угрозу национальной безопасности собственной страны.

На наш взгляд, именно политические итоги восьмилетней ирано-иракской войны, начавшейся в 1980 г. с вторжения Ирака в Хузестан, показали, что Тегеран готов проводить гибкую дипломатическую линию, отказавшись от идеи укреплять свое лидерство в регионе исключительно силовыми методами. Обоснованность и выигрышность такой стратегии подтвердились, когда иранским лидерам удалось «руками» американцев уничтожить С. Хуссейна (влияние иранцев на планирование американской активности в регионе подтверждается тем, что иранской разведкой в последние годы правления одиозного иракского лидера была в его окружении развернута сверхактивная деятельность).

Важнейшей зоной геополитических устремлений Ирана сегодня, естественно, оказываются Центральная Азия и Южный Кавказ, с которыми Тегеран может строить отношения с чистого листа (в отличие от сложной истории контактов со своим арабским окружением и Турцией). Исходя из постулатов геополитического регионализма, Иран рассматривает связку этих двух регионов, расположенных между основными центрами «жизнедеятельности» континента, как единое геополитическое поле с объективно общими политическими (включая приоритеты в сфере безопасности) и экономическими (в т. ч. инфраструктурными) интересами.

В контексте региональной роли Ирана эволюцию геополитических представлений стран Запада о Центральной Азии и Южном Кавказе можно условно разделить на ряд этапов[3], идущих от восприятия региона как terra incognita, сводившегося, по сути, к опасениям насчет исламизации новых режимов, к осознанию стратегической роли данного пространства в системе международных отношений. Уникальное расположение Центральной Азии и Южного Кавказа в сердце важнейшего геополитического треугольника Россия – Китай – исламский мир и наличие в нем значительных запасов нефти и газа, объясняет растущий нажим на региональные элиты со стороны внешних игроков. В частности, со стороны США, рассматривающих Центральную Азию как компенсацию за утрату влияния в исламских странах. Нажим, с 2000-х гг. сопровождающийся постепенным оттеснением Ирана (и Турции) из этого ареала.

С тех пор, когда Узбекистан подменил собой Турцию в качестве ключевого партнера США в Центральной Азии и фактически возглавил конкурентную борьбу стран региона со странами Персидского залива на международном нефтяном рынке, Иран, вынужденно устранившись от управления региональной повесткой, все чаще выказывает опасения насчет перспективы роста популярности в регионе новой модификации идеологии пантюркизма. Такого пантюркизма, в котором лидирующий статус будет придан суннитскому фундаментализму, причем, возможно, при поддержке ряда саудитских движений. В свою очередь, возможность таджикского ренессанса, инициированного Ираном, по сей день вызывает серьезную озабоченность у руководства Узбекистана.

Последствием внешнеполитической доктрины США, которые стремятся не допустить консолидации геополитических пространств, с целью блокировать формирование новых глобальных центров силы, стала фактическая изоляция Ирана. Россия едва ли не добровольно[4] отказалась от роли интегрирующего ядра постсоветского пространства, упустила рычаги влияния на Центральную Азию и Южный Кавказ, а затем и на Ближний и Средний Восток, с чем утратила возможность остаться с Ираном стратегическими союзниками. По сей день в этом направлении предпринимаются только локальные шаги, преимущественно дипломатического характера, к тому же Россия слишком часто пытается использовать отношения с Ираном в качестве разменной монеты в международном торге.

Если к этому прибавить, что арабы традиционно рассматривают экспорт исламской модели мироустройства, предложенной Ираном, как прямую угрозу своему монархическому строю, окажется, что вокруг Ирана нет ни одной страны, которая была бы к нему последовательно дружески настроена, за исключением, пожалуй, Армении. Известно, что в Ереване находится множество иранских бизнесменов, которые, по всей видимости, готовы окончательно переехать сюда в случае войны в регионе.

Внешнеполитический курс Ахмадинежада является выражением новой идеологической линии государства после 16 лет консервативной (Рафсанджани) и либеральной (Хатами) прагматики. Учитывая упущения двух последних лидеров, в результате которых произошло заметное снижение роли Ирана в регионе, Ахмадинежад вынужден активизировать свою внешнеполитическую деятельность. К тому же за это время набрались доводы если не к пересмотру месту ислама в иранской дипломатии, то к серьезной трансформации внешнеполитической парадигмы страны. В 2005 г. Комитет по разработке «Двадцатилетней перспективы», формулирующей ориентиры для планирования и управления потенциалом Ирана, определил, что через двадцать лет Иран должен стать развитой страной и занять первое место в регионе по экономическому, научному и культурному развитию. В документе утверждается: «Иран станет вдохновителем исламского мира и цивилизациообразующим государством с революционной и иранской идентичностью, реализующим конструктивное и эффективное взаимодействие в международных отношениях»[5]. В добавок напомним, что одной из особенностей, отличающих Конституцию ИРИ, является то, что она изначально была задумана не для одного только Ирана, но как проект идеальной Конституции любого мусульманского режима. На руку Ахмадинежаду здесь косвенно играет стирание разницы между суннитским и шиитским исламом – за счет того, что в мусульманском мире доминировать начинает некий социальный императив.

Неизменно проблематизирует усиление исламского вектора внешней политики этнический фактор, который имеет для Ирана двоякое значение, вызывая опасения насчет локального сепаратизма (например, в курдских, азербайджанских районах), но также давая возможность через диаспору влиять на геополитический контекст соседних стран (как в случае с Таджикистаном). Важно помнить такой факт из поздней истории средневекового Ирана (Персии), как существование в XVI – нач. XVIII вв. на его территории государства сефевидов, во главе которого стояли предки нынешних азербайджанцев. В тот период в Иране господствующим языком считался тюркский, хотя персидский тоже имел большое распространение. Да и нынешний духовный лидер Ирана является выходцем из семьи азербайджанцев.

Исламская революция в Алжире в 1992 г., когда местные военные «отменили» итоги выборов, на которых победил Исламский фронт спасения, а Запад поддержал переворот, стали лакмусовой бумажкой опасений атлантического блока относительно усиления идеологического влияния Ирана. Подъем Ирана (вопреки подъему Турции) рассматривается как первейшая угроза для стабильности системы сфер влияния, сложившихся в регионе после Второй Мировой войны.

Несмотря на это с середины 2000-х гг. между ЕС и США набирает обороты борьба за самостоятельное влияние в Иране, которая заметна хотя бы по расхождению позиций сторон по поводу логики дипломатического диалога с Ираном. В отличие от американцев европейские политики готовы идти на сотрудничество с Ираном, не выказывая желания во что бы то ни стало увязывать вопрос иранской ядерной программы с остальными аспектами отношений с этой страной. Понимая, что в случае разнообразия внешнеполитического предложения инициатива выбора предпочтительного партнера будет исходить от самого Тегерана, но тем же будет внесен разлад в истеблишмент республики, США сознательно не стали препятствовать участию всех желающих в переговорах с Ираном и даже стимулировали их. Что, по мнению экспертов, в краткосрочной перспективе стало ключевым моментом, блокирующим распутывание узла ближневосточных проблем.

ОБЗОР ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ИРАНА ЗА ПОСЛЕДНЮЮ ЧЕТВЕРТЬ XX В.

Безусловно, важнейшим событием в истории ИРИ, во многом определившим его политический курс и социально-психологическую повестку, стала война с Ираком.

Формальным поводом-предлогом к войне оказались территориальные претензии Ирака по дельте реки Шатт-эль-Араб, которые не удавалось урегулировать с самого начала XX в. вплоть до подписания Алжирского договора в 1975 г. Однако на самом деле С. Хусейн (по-видимому, подстрекаемый недовольными переворотом в Иране американскими спецслужбами при негласном одобрении со стороны СССР), желая удовлетворить свои геополитические амбиции, просто воспользовался удачным стечением обстоятельств: в ходе последовавшей за Исламской революцией чистки 250 генералов армии Ирана были отправлены в отставку и заменены командирами младшего звена или священниками, проявившими склонность военному делу, а численность самих вооруженных сил сокращена почти вдвое.

К моменту завершения войны в августе 1988 г., «под впечатлением» победы в ней, ровно как вследствие осознания некоторых стратегических просчетов, приведших к военному ослаблению страны, в Иране наметилось разделение правящих кругов на «прагматиков» и «ортодоксов». Представители ортодоксального лагеря выступали за создание централизованной, находящейся под контролем государства экономики, за ограничение поля деятельности крупного частного капитала, экономическую автаркию и самоизоляцию от внешнего мира, в целом, за исламизацию экономической жизни страны. «Прагматики», во главе с новым президентом Рафсанджани, наоборот, считали, что задачу восстановления страны невозможно решить без привлечения иностранных инвесторов, закупок импортного оборудования и приглашения иностранных специалистов. Но война показала еще один важный момент: не следует недооценивать сущность исламской дисциплины: даже в условиях жестоких уличных беспорядков мусульмане способны сохранит религиозное «постоянство» и пиетет к духовным лидерам[6].

В 1997 г. убедительную победу на президентских выборах одерживает Хатами, выступающий за углубление политического измерения реформ Рафсанджани: 70% избирателей предпочли его правящей консервативной элите. В 2000-х гг. либералы и последователи Хатами на выборах получают 170 из 290 мест в Меджлисе. Таким образом, впервые после исламской революции 1979 г. консерваторы теряют контроль над парламентом. А в 2001 г. на президентских выборах за Хатами голосуют уже 77% избирателей. Курс подтверждает свою легитимность в сознании и воле граждан. В итоге, вокруг Хатами сложилась ситуация, схожая с положением, в котором в свое время оказался Горбачев: важно наращивать и ускорять ход реформ, а политической воли идти на радикальные преобразования нет, как нет и необходимых символических, интеллектуальных и финансовых ресурсов. Хатами оказывается вынужденным лавировать, подвергаясь прессингу со стороны консервативного исламского руководства, с одной стороны, и собственных сподвижников, настаивавших на решительных реформах, – с другой.

Впрочем, шаги, предпринятые Хатами, принесли некоторые плоды. В середине 90-х гг. норма капиталовложений в Иране показывала, что четверть ВВП реинвестируется в экономику, что подтверждало высокую инвестиционную привлекательность Ирана. Уровень бедности в стране снизился с 50% до 17% от численности населения. Впрочем, президенту не удалось предотвратить социальную дестабилизацию (она даже возросла с ростом социальных претензий населения страны), избежать открытой и жесткой конфронтации между разными стратами иранского общества, что было отмечено выше.

Тем не менее, нам кажется, что результирующая обстановку в стране победа радикального консерватора Ахмадинежад обусловлена не только общественным запросом на определенный тип социальной риторики или экономических постулатов. В известном смысле Ахмадинежад символизирует порыв иранского народа к новой национальной самоидентификации, сложившийся в ИРИ за годы правления Рафсанджани и Хатами. Этот порыв – своеобразная реакция самообороны Ирана, осознавшего себя игроком, крайне зависимым от региональной и международной политической конфигурации, порыв, замещающий прежний шиитский импульс к распространению иранского религиозного влияния на близлежащие мусульманские страны. Современный иранский истеблишмент подспудно демонстрирует если не желание вернуться, то определенную симпатию к шахистской модели «позитивного национализма», чьи идеологеммы были сформулированы в 50-е гг. правительством генерала Захеди. Важно помнить, что Иран страна молодая (средний возраст граждан– 25 лет) и образованная на уровне остального мусульманского мира. Словом, питательная среда для зарождения конструктивного националистического движения в Иране сложилась, и Ахмадинежад неожиданно оказался выразителем его чаяний. Но в том и дело, что ровно с таким же успехом заместить его могут другие полисмейкеры, причем безотносительно (sic!) к своей религиозной и экономической платформе.

ЭЛИТНЫЕ ГРУППИРОВКИ И КОНКУРЕНЦИЯ ЗА ВЛАСТЬ

Принято считать, что распределение высших политических и административных постов зависит в ИРИ лишь от воли несменяемой религиозной верхушки. Однако такой взгляд не совсем корректен. В Иране сложился особый тип демократии, которую условно можно охарактеризовать как представительскую систему с религиозным цензом и широким консенсусом внутри правящей элиты. Действительно, достигнуто такое положение вещей было отчасти за счет того, что в свое время шиитское духовенство последовательно устранило от власти сторонников умеренно-либерального курса, политиков-лоббистов из торгово-предпринимательских кругов, лидеров леворадикального движения. Тем не менее, корни данного явления находятся глубже, в консолидирующей многонациональную страну религиозной ментальности населения и готовности нового поколения иранских политиков избегать публичных конфликтов. В любом случае сегодня политическая система Ирана демонстрирует способность к здоровому самовоспроизводству.

Неоднократно отмечалось, что в политической практике Ирана установилось некое неформальное правило чередования консервативных и либерально-реформаторских правительств. Это придает иранскому режиму одновременно динамичность, адаптивность и устойчивость, делает, вне зависимости от исхода электоральных баталий, иранский курс прогнозируемым если не на уровне отдельных персон, то в плане ожидаемых политических решений. Правительство и президент Ирана привыкли, что им постоянно приходится идти на компромиссы, в т.ч. в Меджлисе.

Безусловно, сегодня далеко не весь политический бомонд Ирана намерен безоговорочно поддерживать радикальные сценарные ходы, реализуемые Ахмадинежадом в попытках сплотить вокруг себя иранское общество и мусульманскую умму. Значительная часть иранской элиты, которую символизируют и репрезентуют такие фигуры, как Рафсанджани и Хатами, например, стремится к нормализации отношений Ирана с международным сообществом, с ЕС в первую очередь, симпатизирует идеям либерализации экономической сферы. Это обуславливает довольно широкий разброс общественных запросов и, соответственно, разнообразное распределение политических ролей среди иранских политиков.

Радикально-консервативный лагерь выступает за ужесточение курса на следование традиционным ценностям Исламской революции, ставит на доминанту шиитского духовенства в управлении страной, прямое государственное управление экономикой и недопущение ее либерализации, выказывает решительное неприятие проникновения в иранскую жизнь западной культуры. Идеологическую основу консервативного движения вырабатывают представители влиятельного кумского духовенства, в числе которых был прежний председатель Совета экспертов недавно умерший аятолла Мешкини, пользовавшийся исключительно большим авторитетом в стране. Фундаменталистские группировки духовенства, в частности, соратники духовного наставника Ахмадинежада – аятоллы Йезди, возглавляющего один из крупнейших богословских центров Ирана, а также исламские фонды открыто поддерживают ультраконсервативный курс. Организационной и идейной платформой консервативного течения является религиозно-политическая инициатива «Общество борющегося духовенства», которая формально ушла с политической арены в 1997 г., но и сейчас объединяет наиболее видных представителей клерикальной элиты. Другим важным координирующим центром правого крыла выступает «Коалиция сил исламской революции». В состав радикально-консервативного течения входят также т.н. неоконы – молодое поколение иранских политиков, к лидерам которого относят бывшего спикера парламента Хаддад-Аделя[7], в меньшей степени – нынешнего спикера Лариджани и, собственно, президента Ахмадинежада.

Умеренно-консервативное движение стремится к проведению экономических реформ, которые, опередив по своим темпам социально-политические, продемонстрировали бы альтернативу либеральным концепциям реформаторского лагеря. Ключевой имиджевой фигурой этого лагеря является бывший президент и нынешний председатель Совета по целесообразности Рафсанджани, а в число крупнейших партий входят «Исламское общество инженеров», «Свободная коалиция молодежи Ирана», «Общество последователей линии имама и рахбара», за которыми стоят армейские круги и влиятельные офицеры Корпуса стражей исламской революции, региональные власти, представители умеренного духовенства, предприниматели. Логично, что в своей программе умеренные консерваторы делают ставку на установление в Иране власти крупной национальной буржуазии, интеллектуальной элиты и технократической интеллигенции.

Умеренно-реформаторское движение заметно отличается от своих оппонентов наличием уникального кадрового ресурса, имея среди сторонников множество квалифицированных специалистов в сфере экономики, менеджмента, права. Лидерами умеренных реформаторов считаются такие известные персоны, как бывший президент ИРИ Хатами и бывший спикер парламента М. Керруби, а к числу основных политических партий и движений умеренно-реформаторской направленности обычно относят «Ассоциацию борющихся мулл», «Исламскую партия труда», «Фронт реформ».

Радикально-реформаторское движение в подавляющем большинстве представлено малоопытными функционерами и политиками популистского толка. Опорой этого политического лагеря являются студенчество, женщины и творческая интеллигенция. Среди лидеров радикальных реформаторов можно выделить брата бывшего президента М.Р. Хатами, экс-министра науки и образования ИРИ М. Моина. В числе крупнейших общественно-политических организаций радикально-реформаторской направленности числятся «Партия партнерства исламского Ирана», «Организация моджахедов исламской революции» и «Бюро укрепления единства». Радикальные реформаторы во главу угла ставят задачи скорейшего урегулирования отношений с США и с Западом в целом, осуществления широкой либерализации господствующего государственного строя, создания широкого общественного фронта сопротивления клерикально-консервативным силам, ратуют за вытеснение духовенства из системы государственного управления, за превращение Ирана в открытую страну с рыночной экономикой[8].

Вызовом, независимо от исхода президентских выборов, даже если на них победит Ахмадинежад, для радикальных консерваторов (и одновременно реформистов) остается тот факт, что стратегически важный пост мэра Тегерана сейчас занимает отставной генерал Галибаф, участвовавший в прошлых президентских выборах и, как утверждают, поддерживающий близкие отношения с Хомейни. Галибаф позиционирует себя как прагматик, говорит о своей готовности налаживать диалог с Западом, привлекать в страну зарубежных инвесторов. Тот факт, что нынешний президент считает его опасным оппонентом, а, следовательно, не уверен в прочности своего положения, подтверждается тем, что на общенациональном уровне стабильно проходят информационные кампании по дискредитации Галибафа. На прошлых региональных выборах последователи действующего президента потерпели сокрушительное поражение: если в городском совете Тегерана, состоящем из пятнадцати депутатов, Ахмадинежад ранее имел большинство, то теперь ему удалось провести в него только троих своих сторонников.

Несмотря на все разнообразие политической палитры Ирана, в ней сохраняется внутренне единообразие. В частности, за счет того, что партии, которые наиболее последовательно выступают за ревизию принципов Исламской революции, автоматически выбывают из политической системы страны и оказываются вне закона. Поэтому Хатами, Рафсанджани и Ахмадинежад – это фигуры, в конченом счете, находящиеся в одинаковой «синергии» с иранской элитой, как и стоящие за ними политические силы. Например, по таким принципиальным для Ирана вопросам, как создание инфраструктуры для производства ядерной энергии, усиление дипломатической активности в регионе Персидского залива и Центральной Азии, противодействие приватизации стратегических объектов иранской промышленности западными инвесторами, – в предвыборных посылах отмечается практически полное единодушие. Поэтому большинство специалистов по Ближнему и Среднему Востоку констатируют: в Иране нет раскола элит, а неослабевающее давление извне дополнительно предохраняет страну от внутренней конфронтации.

Есть у этого консенсуса и экономическая подоплека. Иранскую экономику контролируют особые фонды, большинство из них – фонды духовных организаций. А по усредненным оценкам, 70% экономики Ирана так или иначе контролируется государством. В ИРИ сложилась уникальная форма государственно-клерикального капитализма, которая попросту не позволит противникам шиитского духовенства сконцентрировать в своих руках необходимые для политической борьбы финансовые ресурсы.

ПРОГНОЗ НА ПРЕЗИДЕНТСКУЮ ГОНКУ

Регистрация кандидатов в президенты стартовала в Иране 5-го мая и закончилась 9-го, в предварительные списки попало около 500 человек. После того как Совет стражей конституции рассмотрит предложенные кандидатуры и постановит, кого из претендентов на первый государственный пост следует допустить к выборам, станут известны имена окончательных участников президентской гонки[9]. Отметим, что на сегодняшний день Совет стражей конституции возглавляет аятолла Джаннати, являющийся, по информации Русской службы BBC, духовным наставником Ахмадинежада, что позволяет последнему непосредственно контролировать поле конкуренции за президентский пост. Интересно, что Джаннати известен как выдающийся специалист по фикху – нормативной системе, определяющей практическую правовую основу шариата в сфере социальной политики.

Согласно иранской конституции президент выбирается абсолютным большинством голосов избирателей на четырёхлетний срок. Если в первом туре выборов никто из кандидатов не получил такого большинства голосов, проводится повторное голосование, и во втором туре выборов участвуют только два кандидата, набравшие наибольшее количество голосов в первом туре.

У Ахмадинежада, который до последнего времени считался главным фаворитом президентской кампании, среди прошедших регистрацию граждан есть трое серьезных соперников. Во-первых, это независимый кандидат Резайи, секретарь Совета по целесообразности, которого поддерживают недовольные радикализмом Ахмадинежада консерваторы. Во-вторых, представители либерального крыла: экс-спикер парламента шестого созыва, лидер реформистской «Партии национального доверия» Керруби и Мусави, глава Академии наук Ирана, некогда занимавший посты министра иностранных дел и даже премьер-министра, но на протяжении последних лет остававшийся теневым политиком (Мусави выступил лидером умеренных реформаторов вместо авторитетного Хатами, который неожиданно снял свою кандидатуру в его пользу). Итак, видим, что в президентской гонке намерены принять участие две пары – консерваторов и реформистов, – из которых по одному человеку (Резайи и Мусави) в прошлых выборах не участвовали, что говорит о формировании симметричной политической картины.

Показательно, что к финальной стадии не подошли те политики, которые прежде считались главными конкурентами Ахмадинежада на выборах: пользующийся широкой поддержкой умеренных консерваторов и популярный у тегеранцев упомянутый нами выше мэр иранской столицы Галибаф, возглавляющий влиятельную группу иранских неоконов спикер Меджлиса Лариджани, принадлежащий к блоку реформаторов сын имама Ешраги, по слухам, всерьез готовившейся претендовать на президентский пост, и экс-министр образования Мойин, которого на прошлых выборах называли единственным реформистом, способным составить серьезную конкуренцию консерваторам. Облегчили жизнь Ахмадинежаду и либералы, которым так и не удалось выдвинуть единого авторитетного кандидата.

Заметим, что центристы на политической арене ИРИ, по сути, не представлены. Впрочем, консерваторы и реформисты, при всей внешней несхожести настолько близки друг друга по ряду принципиальных моментов, что их совместная политическая практика и формирует некий центристский курс в Иране. Хотя в ходе формирование многопартийной системы в Иране (после вступления в силу в 1989 г. Закона о партиях) число партий в стране достигало двухсот, практически все они имеют исламскую идеологическую платформу и принадлежат к той или иной группировке правящего шиитского духовенства, а с другой стороны, являются аморфными общественными по сути движениями, не имеющими четкой бюрократической организации, постоянных партийных структур и института партийного членства.

Интересно вернуться к результатам предыдущим президентских выборов. Рафсанджани, которого классифицируют как умеренного консерватора, получил тогда в первом туре 22%, Керруби – 18%, Мойин, пользовавшийся поддержкой в молодежной и предпринимательской среде, – 15%, Галибаф – 15% и, наконец, Ахмадинежад, позиционировавший себя радикальным консерватором – 20%. Но во втором туре положение вещей оказалось сенсационным – Ахмадинежад, заручившись поддержкой 18 млн. избирателей, получает 63%, а Рафсанджани, за которого проголосовали почти в два раза меньше, 10 млн. человек, набирает всего 37%. Поскольку консерваторы и умеренные реформисты располагаются на политической карте между блоками реформистов и радикальных консерваторов, что логично, непонятным кажется расклад, при котором умеренный консерватор, победивший в первом туре, будучи близким и реформистам (слева) и обычным консерваторам (справа) оглушительно проигрывает радикальному консерватору, который, по сути, идет в отрыве ото всех электоральных групп, кроме своих собственных политических сподвижников-радикалов. На наш взгляд, этот парадокс можно объяснить только тем, что весь электорат Рафсанджани и вообще все консервативно настроенные избиратели «ушли» к Ахмадинежаду, а реформисты, в свою очередь, сместились к Рафсанджани, и ведь при этом считается, что большую часть граждан, не пришедших на выборы, составили как раз сторонники реформаторов. Таким образом, Ахмадинежад внезапно сыграл роль выразителя некой цементирующей иранский континуум национальной идеи – о чем говорилось выше.

Карта 1. Распределение религиозных общин (суннитов и шиитов), национальностей и этнических групп, населяющих территорию Ирана на 2004 г.



По материалам: NationalSecurity.Ru

По предложенной карте виден феномен этнической и религиозной локализации населения Ирана, обуславливающий тенденции к сепаратистскому движению на окраинах страны. Пограничные районы, за исключением юго-запада, развиты ощутимо слабее, чем центр страны, пространство вокруг Тегерана, и зачастую могут быть классифицированы как депрессивные, но при этом именно здесь наблюдается наиболее высокая предпринимательская и торговая активность. Сложная региональная специфика заметно влияет на политические процессы и электоральную карту страны, что будет продемонстрировано ниже.

Карта 2. Распределение регионов по кандидатам, набравшим в них большинство голосов в первом туре президентских выборов в 2005 г.



По материалам: ElectoralGeography.Com

Видим, что Ахмадинежад одержал победу в центральной части, историческом ареале обитания персов. Реформисты – в районах компактного проживания национальных меньшинств, в частности, Керруби (Кярроуби) – в нефтегазоносных районах (примечательно, что предпринимательство не оказывает ему поддержки в ходе нынешней кампании). Таким образом, одним из посылов нынешней кампании, по всей видимости, станет преодоление региональной электоральной дифференциации. С чем успешно может справиться лишь политик умеренного толка.

Тем более что популярная версия, согласно которой в иранской политике произошло разделение на два лагеря – сторонников реформистов и консерваторов, Рафсанджани и Ахмадинежада, а за кулисами идет сложная борьба за власть – дает лишь частичное понимание ситуации в Иране. Кулуарные договоренности не способны кардинальным образом отразиться на стратегии развития ИРИ, которую шиитское духовенство так или иначе, но предпочитает выносить на «обсуждение» с населением страны. Тем более, в условиях, когда, по мнению экспертов, высший руководитель Ирана Хаменеи устранился от активного участия в текущей политической борьбе по причине ухудшения состояния своего здоровья.

Важным фактором, определяющим контекст предстоящих выборов, является неспособность реформистских сил к полноценной консолидации. В ретроспективе хорошо видно, что решись они на прошлых выборах выступить с единым кандидатом, тот вполне мог бы выиграть уже в первом туре (что и случилось на двух предыдущих выборах, в 1997 и в 2001 гг., когда триумфально победил реформатор Хатами). Даже в условиях раскола демократических сил, если хотя бы двое из кандидатов – умеренный либерал Керруби и радикальный реформатор Мойин – смогли бы договориться между собой, им бы удалось удержать лидерство в кампании. Вопреки этой очевидной логике присутствуют заявления отдельных иранских политиков либерального толка, что готовность реформаторов бойкотировать выборы в 2005 г. будет доказана на практике в 2009 г.

Уже в 2008 г. в парламентских выборах участие приняли силы, по сути, различающиеся только степенью радикализма. После того, как основные либеральные и реформаторские силы отказались от участия в кампании, сославшись на то, что их кандидатов ущемляют под предлогом нелояльности исламским ценностям, борьба развернулась между сторонниками блока «Объединенный фронт консерваторов», в котором большинство составляют приверженцы Ахмадинежада, и силами реформаторов во главе с Рафсанджани и Керруби. В итоге, на выборах в Меджлис уверенно победили консерваторы, получив 71% мандатов. Впрочем, серьезную конкуренцию сторонникам президента составили не либералы, а «Широкая коалиция консерваторов», вобравшая в себя представителей умеренных консервативных кругов, во главе с Лариджани и Галибафом, выступивших в качестве главных оппонентов Ахмадинежада, – между прочим, к ним близок и Резайи. Парадоксально, но большинство консерваторов прошли в парламент благодаря критике внутренней и внешней политики действующего президента. Однако до открытой конфронтации у Ахмадинежада с Лариджани не доходило даже после утверждения последнего спикером парламента.

Прогнозируемое после отказа Хатами участвовать в выборах смещение равновесия в лагере консерваторов и появление новых кандидатур – воплощается в Резайи. При покровительстве своего непосредственного начальника Рафсанджани, Резайи, учитывая особенности его биографии (возглавил Корпус стражей Исламской революции в разгар ирано-иракской войны), имеет шансы консолидировать как недовольный излишне жестким курсом Ахмадинежада правый электорат, так и не готовых к радикальным переменам умеренных либералов.

При этом в условиях иранской политической системы есть все возможности для гибкого выбора моделей развития[10] и вполне вероятно, что в сегодняшних условиях в таком выборе значительную роль предназначено сыграть внешним факторам. Заметим, что когда президентом был Хатами, Ирану противостоял Клинтон, демократическая группировка. Когда президентом стал Буш – на него иранцы с небольшим запозданием ответили Ахмадинежадом. В этом смысле больший потенциал победы в президентской гонке – у умеренных консерваторов или умеренных либеральных реформистов, тем паче, что их позиции перекликаются. Но поскольку переход к либералам от радикализма Ахмадинежада, скорее всего, покажется шиитскому духовенству поспешным, равно как и реформирование экономической системы страны в условиях глобального кризиса, можно предположить, что демонтаж крайнего консерватизма духовные лидеры ИРИ начнут со ставки как раз на обозначенную выше связку Лариджани-Галибаф-Резайи. Тем более что оба кандидата реформистов – сомнительны: Керруби не смог заручиться поддержкой полисмейкеров реформистского толка, а Мусави, несмотря на протежирование Хатами, остается фигурой невнятной[11] и к тому же неоднозначно ассоциируется с ирано-иракской войной. Еще одна проблема реформистов в том, что своих сторонников они видят в среде возникшего при Хатами среднего класса, который, составляя до 15% от населения страны, остается политически индифферентным.

Итак, по нашему мнению, сегодня наиболее серьезным политическим потенциалом обладает Резайи, выступающий на арену в условиях благоприятной политической и информационной конъюнктуры. Во всяком случае, исходя из контекста президентской кампании, особенно в случае роста популярности реформистов, духовенство вряд ли решится сделать повторную ставку на Ахмадинежада. С другой стороны, при таком раскладе успех мог бы способствовать и Керруби, если ему удастся как-либо расширить электоральную базу за пределы сторонников своей партии.

ПОСЛЕДСТВИЯ ВЫБОРОВ: КОНТЕКСТ СЦЕНАРИЕВ

Изменение политической обстановки в Иране, конечно, зависит от того, насколько уверенным в своей победе, в ее легитимности для различных социальных слоев и этнических групп Ирана будет новый президент. Действия предшественников Ахмадинежада требовали пересмотра некоторых положений Конституции, в частности, касающихся прав президента, роли высших теократических институтов, и, самое главное, они подвергали сомнению основополагающий принцип исламской государственности в ИРИ – принцип «велаяте-факих»[12]. Ахмадинежад выполнил свою роль, вдохнув новые силы в фундаментальные идеологические принципы ИРИ, поэтому его последователя, кем бы тот ни оказался, должна вновь обеспокоить тематика повышения эффективности государственной машины Ирана, особенно в сфере международных отношений.

В случае победы «либерального» блока политическое развитие страны, на наш взгляд, будет более предсказуемым. В частности, сделав ставку на аккуратное сближение с Западом и стараясь избегать нагнетания обстановки в регионе, новый президент попытается сыграть на повышении инвестиционной привлекательности Ирана, возможно, попробует за счет привлечения кредитных средств выровнять экономическую обстановку в стране. В обмен, например, может быть наложен временный мораторий на иранскую ядерную программу.

Если же у власти останутся консерваторы, то конкретная политическая линия будет колебаться в зависимости от внешних факторов, от хода глобального экономического кризиса, от динамики цен на энергоресурсы, от развития арабо-израильского конфликта. По-прежнему неясно, какими методами консервативная элита намерена решать внутренние экономические проблемы страны, которые продолжают постепенно накапливаться. По оценке М. Хазаи, замминистра экономики и финансов в правительстве Хатами, Ирану нужно 20 млрд. долл. инвестиций ежегодно в течение пяти лет только для того, чтобы обеспечить рабочие места уже вступившей на рынок труда молодежи. Национальная нефтяная компания Ирана подсчитала, что реконструкция ветшающей энергетической инфраструктуры потребует в ближайшее десятилетие $70 млрд. инвестиций, причем три четверти из которых она рассчитывает получить от иностранных компаний.

В случае победы Ахмадинежада или Резайи также следует прогнозировать ужесточение региональной политики Обамы-Клинтон, поскольку последние, вероятно, рассчитывают на кардинальное обновление нынешней иранской администрации. Однако следует признать, что в работе с Ираном американцы инициативу не контролируют. До 80-х гг. США, опиравшиеся на шахский режим в Тегеране и поддерживавшие неизменно дружественные отношения с Турцией и Пакистаном, что создавало сбалансированную стабильную систему американского влияния в регионе, были настолько уверены в своих позициях, что когда эта система «вышла из строя», так и смогли нащупать новый «ключ» к региону. На этом примере хорошо видно, что американские дипломаты способны были эффективно заместить силовой вакуум, возникший в регионе на фоне ослабления Великобритании, но новых концептов продуцировать на Большом Ближнем Востоке пока не способны.

При этом надо понимать, что возможности внешних игроков использовать внутриполитическое напряжение для смены режима собственно в Иране всегда будут ограничены. Любая военная акция против Ирана резко усилит его претензии на лидерство в исламском мире: уже сегодня Иран считается единственной страной, которая осмелилась ответить на вызов Запада, усилившего прессинг на исламское сообщество. Военные эксперты утверждают, что при реализации сценария военного конфликта западного мира с Ираном оба варианта – оккупация или точечные удары (по объектам промышленного комплекса или по инфраструктуре) – оказываются нецелесообразными и более чем дорогостоящими. А в плане разрушения ядерного потенциала Ирана «полезным» могло бы оказаться лишь ранцевое ядерное оружие весом 5-6 килотонн, поскольку ядерные объекты в Иране хорошо укреплены, и уничтожить их с воздуха не получится, но у США сегодня в арсенале попросту нет зарядов необходимой мощности.

Отдельно подчеркнем, что Совет экспертов, избираемый народом на 8 лет, в иранской властной иерархии обладает не только контрольными полномочиями, но, в крайних случаях, может смещать или замещать действующего духовного лидера. Поэтому большую политическую опасность для коалиции радикальных консерваторов представляет умеренный консерватор Рафсанджани. В 2007 г. новым главой Совета экспертов стал Рафсанджани, проголосовали 41 из 86 членов Совета, и он на 11 голосов опередил своего ближайшего соперника – аятоллу Джаннати, который ранее выражал неудовольствие тем, что Рафсанджани вернулся в политику. Логично предположить, что в случае неудовлетворительного исхода выборов, когда при сохранении полномочий у Ахмадинежада в стране начнутся народные волнения, может быть задействован сценарий технической замены Хаменеи.


РЕАКЦИЯ СО СТОРОНЫ

Большой Ближний Восток – «мировые Балканы», как называет этот регион З. Бжезинский – играет в мировой политике двоякую роль.

Это один из главных «поставщиков» радикальных течений, источник неконтролируемой миграции, роста социальной и политической напряженности, трансграничной преступности, межэтнических и межрелигиозных столкновений, центр международного терроризма. Но в то же время – это «ворота» Евразии, древний ареал мировых цивилизаций, регион с грандиозным экономическим, демографическим и культурным потенциалом. Поэтому борьба за него всегда будет сложной и многосоставной.

Текущая ситуация в Ираке и Афганистане, победа ХАМАС и последовавшее за ней обострение обстановки в Палестине, политические успехи «Братьев-мусульман»[13] в Египте – вызов для атлантического блока и, в первую очередь, для США. Для американской администрации жизненно необходимо трансформировать систему своих отношений с Ираном, придав ей больше позитива, конструктивности, причем по этому вопросу они даже сильнее зависят от «доброй воли» Тегерана, чем тот от позиции американцев. В целом, по вопросу противодействия иранскому геополитическому рывку, экспертами США выдвинуто несколько различных подходов. Первый из них, связанный с прямым применением военной силы, защищали неоконсерваторы. «Реалисты», возглавляемые бывшим директором ЦРУ Р. Гейтсом, изложили «новый курс» по отношению к ИРИ, смысл которого в подключении Соединенных Штатов к переговорному процессу с Ираном, проходящего в настоящее время при участии министерств иностранных дел трех европейских стран: Франции, Германии и Великобритании. Речь идет, например, об экономическом давлении на Иран с целью вынудить его отказаться от ядерной программы. Третий подход есть промежуточная позиция между «неоконсервативной» со ставкой на военные удары и «реалистической» с упором на дипломатические методы, наиболее близкая команде новой главы Госдепа Х. Клинтон.

В то же время, по нашему мнению, российское влияние в регионе продолжит сокращаться в связи с наметившимся развенчанием мифа о военной мощи и стремлении России к неоколониальной экспансии. Кремль на сегодняшний день еще способен на проведение точечной оборонительной политики по своим интересам в Центральной Азии и Закавказье, но не более. Тегеран, по мнению представителей российского Центра геополитических экспертиз, сыграв важную роль в преодолении негативного отношения мусульманского мира к Москве за военные кампании в Чечне и не получив адекватной реакции со стороны Кремля, больше не рассматривает Россию в качестве приоритетного партнера. Тем более ситуация не изменится в случае победы на выборах кандидата-реформиста. В то же время через посредничество Армении, оказавшейся единственным последовательным партнером России и Ирана на Южном Кавказе, естественным образом может возникнуть платформа для стратегического диалога Ирана и России, если они продемонстрируют готовность совместно отстаивать в Закавказье свои интересы.

Китай, по-видимому, сохранит свое нейтральное отношение к сотрудничеству с Ираном в случае любого политического расклада. Транспортные коридоры, идущие через Иран, в конечном итоге позволяют Поднебесной оказаться в центре «Паназиатского глобального энергетического моста», который объединит существующих и потенциальных поставщиков (страны Персидского залива, Центрально-Азиатский регион и Россия) с ключевыми потребителями (Китай, Япония и Корея). Поэтому прагматичные интересы Пекина всегда будут превалировать в диалоге с Тегераном, хотя понятно, что более благоприятным для него сценарием будет сохранение в Иране динамичного статус-кво. В таком контексте предположим, что отказ ШОС от фокусировки своих усилий на борьбе с угрозами безопасности ее центрально-азиатских членов (терроризм, сепаратизм, экстремизм) в пользу более продуктивной работы в социально-экономической и транспортно-инфраструктурной сферах позволит Китаю (и России) системно влиять на ситуацию в регионе.

Знаковым оказывается вопрос: «Возможен ли сегодня экспорт исламской революции в мусульманском мире, если Иран станет в нем лидером, и не вернется ли он к идее создания единой всемирной мусульманской уммы?» Директор Центра изучения современного Ирана Р. Сафаров, например, высказывался насчет низкой вероятности трансформации иранской внешней политики по отношению к основным акторам мирового процесса. Консолидация исламской уммы, оставаясь претензией номер один для иранского духовенства, уже в меньшей степени соответствует объективным национальным интересам Ирана как регионального центра силы. Только в случае трансформации (релятивизации) идеологических основ внешней политики, что возможно со сменой лидера, косвенно подготовившего почву для такого шага, Ирану удастся наладить отношения, как с арабскими государствами Аравийского полуострова, так и с тюркскими – Центральной Азии. Учитывая тот факт, что в последнее время Израиль стремится показать, что больше не желал бы постоянно вмешиваться в ближневосточную проблематику.

ИНИЦИАТИВНОЕ ПОНИМАНИЕ

Политикам и экспертам соседствующих с Ираном держав надо продолжать работу над углублением понимания региона в его социокультурном и религиозно-этнографическом измерении. Более детально подходить к изучению разных аспектов региональной проблематики. Например, проблема американцев в регионе в том и состоит, что они банально не знают Иран, он для США – герметичное общество (о чем много говорят иранские дипломаты), поэтому американские спецслужбы умудрились «пропустить» Исламскую революцию.

Например, об этом редко идет речь, но «нефтяная игла» имеет для Ирана такое же роковое значение, как для России, и еще в конце 90-х гг. иранскими властями была разработана и принята программа «Экономика без опоры на доходы от экспорта нефти». Значительный объем природных ресурсов дает Ирану большой запас средств, которые направляются на развитие национальной экономики, но, с другой стороны, доходы от экспорта нефти скорее тормозят проведение социально-экономических реформ, нежели способствуют их интенсификации. Централизованная система банков Ирана, напоминающая исламскую банковскую систему Малайзии, традиционно страдает от недостаточной ликвидности. Открытие частных и иностранных банков возможно лишь в свободных экономических зонах, но даже здесь национальный капитал должен составлять не менее 51%. И подобных примеров можно привести множество.

Нельзя игнорировать тот факт, что в сегодняшнем Иране принципы Исламской революции по-прежнему играет (и будут играть) исключительную роль и далеко не только в плане социальной риторики. (Если об исламизации Турции и ее претензиях на «руководство» исламским миром можно говорить пока еще только в сослагательном наклонении, то в Иране такая тенденция налицо уже несколько десятилетий). А личность президента Ахмадинежада интересна как раз потому, что он оказался политиком, способным провести реновацию лозунгов Исламской революции в соответствии с актуальными нуждами и потребностями иранского общества и адаптировать политическое наследие аятоллы Хомейни к текущим мировым реалиям. Наблюдающаяся в социо-культурном поле Ирана дихотомия революционного ислама и реформаторских идеологов, ратующих за то, чтобы духовные власти меньше оказывали влияния на государственное управление, что похоже на состояние Средневековой Западной Европе, где постоянным было противостояние духовных и светских властей. Однако присутствует и фактор формирующегося иранского национализма (напомним, что сам радикальный ислам стал реакцией на националистические идеи первой половины ХХ в.).

У Ирана сохраняется серьезный запас геополитической прочности. Ведь наибольший потенциал имеют не те пространства, которые являются центрами регионов, а те, что своей территорией вдаются в несколько регионов. Кроме того, в действие вступает национально-психологический фактор: Иран наследует древнейшей мировой цивилизации, великой Персидской империи, покорившей почти всю античную ойкумену, а в духовном плане Иран в течение последних веков являлся центром мирового шиизма. Но на первый план выступают вопросы безопасности Ирана, треть границ которого идет по морю. Не способный в долгосрочной перспективе защитить себя от иностранного влияния, Иран все же вынужден идти к формированию режима сотрудничества, а не конфронтации со своими соседями и контрагентами.

Так российская идея многополярности мира оказывается соответствующей приемлемой для Ирана концепции «диалога цивилизаций».


Евгений Борисов
Источник: "АПН"

---

Примечания[1] Касательно торгово-экономической и промышленной статистики по Ирану второй пол. XX в. см. Мировая экономика. Под ред. Булатова А.С. М.: Экономистъ, 2005. С. 565-568

[2] Родригес А.М. Новейшая история стран Азии и Африки. XX век. В 3 частях. Часть 3. 1945-2000 гг. М.: ВЛАДОС, 2001. С. 23

[3] Насчет подходов к подобной периодизации см., например, Сыздыков М.З. Геополитические коллизии центральной Азии. М.: Центр по изучению постсоветского пространства РГГУ, 2007.

[4] Существуют предположения, что в середине 90-х гг. между Вашингтоном и Кремлем была заключена договоренность, по которой в обмен на оказание финансовой помощи Россия обязалась прекратить поставлять в Иран обычные вооружения.

[5] В сообщении Islamic Republic News Agency от 13.12.2005.

[6] Был эпизод, когда неудачное контрнаступление подвергло режим опасности, но, несмотря на хаос, возникший в стране, иранское руководство удержалось у власти.

[7] Интересно, что Адель приходится сватом Хаменеи.

[8] Для более детальной информации по партийной жизни в ИРИ см. Вартанян А.М. Система современных политических партий Ирана и их идеологические программы. М.: Институт Ближнего Востока, 2005.

[9] Напомним, что к прошлой президентской кампании в итоге были допущены 7 человек.

[10] Примечательно, что The Economist отреагировал на парадоксальное завершение президентских выборов 2005 г. следующей репликой: «Результатом была самая плюралистическая и непредсказуемая президентская гонка после революции 1979 года и великолепная реклама управляемой полудемократии».

[11] Дунаева Е.В. Подготовка к президентским выборам в Иране. М: Институт Ближнего Востока, 2009.

[12] Феномен сакральной преемственности правления имамов, на котором зиждется власть шиитского духовенства в Иране.

[13] Религиоведы полагают, что «Братья-мусульмане» стали формой прямой политической реакции на распад мусульманского мира на отдельные нации после дезинтеграции Османской империи.