Лента: Политика

Избранный президент США Барак Обама считает, что американо-российские отношения необходимо подобно компьютерной программе "перезагрузить". Что конкретно он имеет в виду и к какой исходной точке хочет вернуть эту действительно "зависшую" в последнее время "программу", пока скорее всего точно не знает даже он сам. У него еще до инаугурации образовалось столько неотложных забот, прежде всего домашних, что ему сейчас заведомо не до международных отношений, включая и их российское направление.

В этих условиях предположения и прогнозы относительно будущего внешнеполитического курса администрации строятся главным образом на основании уже принятых им ключевых кадровых решений, прежде всего решения о выдвижении бывшей первой леди страны Хиллари Клинтон на пост госсекретаря США, а отставного генерала Джеймса Джонса, бывшего главкома НАТО в Европе, — на должность помощника президента по национальной безопасности. По общему мнению наблюдателей, эти и другие планируемые назначения подтверждают, что при подборе членов своей команды Обама ставит во главу угла не личную лояльность, а профессиональную компетентность и лидерские качества; главными идеологическими ориентирами ему служат не традиционные партийные лозунги, а такие внепартийные понятия, как реализм и прагматизм.

Этими же установками руководствуется и один из ведущих вашингтонских исследовательских институтов — Никсоновский центр. Как видно даже из названия, он тяготеет к республиканской партии США, но официально позиционирует себя как общий "голос реалистично настроенной Америки". Президент центра Димитри Саймс — признанный авторитет во всем, что касается отношений США и России. В отличие от людей, входящих в кадровую обойму будущей демократической администрации Обамы или рассчитывающих в нее попасть, он не связан обетом молчания до официальной смены власти.

Ниже следует интервью Димитри Саймса корреспонденту ИТАР-ТАСС, которое он дал в штаб-квартире центра в Вашингтоне.

— У меня несколько традиционных российских вопросов: кто виноват, что делать и т.п. Виноват, разумеется, о том, что в наших двусторонних отношениях произошел заметный откат назад...

— Ну, во-первых, есть системная проблема, в которой не виноват никто. США при администрации Буша /думаю, в какой- то мере это скорее всего сохранится и при Обаме/ хотят быть системообразующей державой мира, те есть не диктатором, не абсолютным гегемоном, но державой, которая определяет характер современной международной системы. Россия хочет многополярности и сохранения тех принципов и тех организаций, которые позволят ей играть реальную роль, особенно в ее собственном регионе. Это приводит к объективному столкновению перспектив.

Второе. "Холодная война" закончилась и полностью повториться не может, так как сейчас совершенно другие обстоятельства, но мышление "холодной войны" и ее багаж сохраняются. Это объективная реальность.

Смотрите: когда Япония совершает какой-то жест, который представляется ее соседям как возврат к стереотипам имперского мышления, какую жесткую реакцию это немедленно вызывает в Южной Корее и Китае! И это 60 лет спустя /после окончания Второй мировой войны. — Прим. ИТАР-ТАСС/ и притом, что современные Южная Корея и Китай серьезных конфликтов с Японией не имеют и бояться Японии у них, прямо скажем, нет оснований...

Между Советским Союзом и Соединенными Штатами реальной войны никогда не было, но было много локальных конфликтов. И в этих условиях естественно и неизбежно, что действия России в какой-то мере воспринимаются через призму времен "холодной войны".

— Кондолиза Райс любит повторять, что, мол, современная Россия — не вчерашний СССР. В связи с этим вопрос: а сама- то Америка изменилась? Она свое поведение поменяла после "холодной войны"? Если поменяла, то как?

— В худшую сторону... Поменяла в худшую сторону, потому что, знаете ли, Америка...

— Почувствовала безнаказанность...

— Совершенно верно. Америка, я уверен, не стремилась реально к уничтожению Советского Союза. И уж тем более на это никак не рассчитывала. Это вызывало в Америке озабоченность, особенно пока не было ясно, что произойдет с ядерным оружием на постсоветской территории, пока не стало ясно, что не будет тотальной гражданской войны, как в Югославии. Только после этого Америка по-настоящему начала радоваться распаду Советского Союза.

Но уж тогда-то — именно потому, что никакой концепции мира после "холодной войны" не было — у многих появилось ощущение полного триумфа, "конца истории", как написал Фрэнк Фукуяма /современный американский политолог, автор доктрины якобы полного и окончательного торжества либеральной демократии в мире. — Прим. ИТАР-ТАСС/... У многих, как говорил Иосиф Виссарионович, возникло головокружение от успехов.

Хотя сначала все-таки действовали относительно осторожно,.. но аппетит возникает во время еды. Оказалось, что с Советским Союзом в его последние месяцы можно было не посчитаться в Персидском заливе, что позже с Россией можно было не посчитаться в Боснии, что и по поводу Косово покричали-покричали, но ничего так и не произошло. И поэтому у людей, которые до этого были умеренными прагматиками, изменилась система отсчета, возникло ощущение, что теперь все можно.

Ну а ощущение безнаказанности и вседозволенности во внешней политике — такое же, а иногда и более опасное, чем в личной жизни или политике внутренней. И именно этот подход унаследовала и дальше развила нынешняя администрация Буша.

— Она обычно ссылается на теракты 11 сентября 2001 года...

— Естественно. Этот шок создал ощущение комбинации: вседозволенности и острой необходимости что-то делать.

Причем опять-таки не было никакой концепции — что делать с этой новой угрозой исламского экстремизма. И ничего другого не могли придумать, как вот идти по всему миру и как бы распространять американские идеалы, в том числе с помощью крылатых ракет. И это казалось настолько самоочевидным, разумным и благородным, что когда вдруг Россия стала против этого возражать, то в Америке, причем не только в администрации, но и вне ее, вскипела "ярость благородная" против "российского империализма".

Ну а дальше возник вопрос российской внутриполитической ситуации. То, что российская демократия сегодня — это не та демократия, которая существует в Евросоюзе и США, я думаю, доказывать не нужно.

Ни у кого нет монополии на демократию, и в Америке демократия существовала одновременно с рабовладением. Но в 90-е годы здесь было ощущение, что Россия шла по пути демократии. Потому что был фасад демократических институтов, без реальной демократии.

Самое же главное — слабая Россия иногда протестовала "пискливым голосом", но дальше этого не шло. А раз нравился продукт, то устраивал и процесс, в котором этот продукт производился. А вот когда в России появились одновременно и другие лидеры, и другие возможности, то на внутриполитический процесс там у нас стали смотреть совершенно иными глазами. И то, что увидели, очень не понравилось...

Тут еще известную роль сыграли российские диссиденты. Я имею в виду людей, которые в 1990-е годы опять-таки были часто светочами того, что выдавалось за демократию, а потом оказалось, что они в оппозиции... Вот в Америке люди очень часто недовольны тем, что делает государство. Я был резко не согласен с тем, что делала администрация Буша во внешней политике, в первую очередь в отношении России. Но мне трудно представить себе, чтобы я приехал в Москву и начал поносить все американское и, главное, начал призывать к санкциям против Америки, к каким-то акциям против нее. А российские диссиденты — они как в советский период это делали, так стали это делать и сейчас...

— "Поражение своего правительства" — это вообще большевизм...

— Абсолютно! Абсолютно! И это, конечно, тоже помогло создать новый образ авторитарной, угрожающей миру России.

Ну и наконец российские соседи — это очень большая проблема. Потому что, например, для Китая соседи — это либо актив, либо нейтралы. А у большинства соседей России с ней сложные отношения. На это много причин,... включая историю.

Ведь и Тбилиси очень многое мог бы по-другому сделать в отношении Абхазии и Южной Осетии, но иметь полную гармонию с ними было бы трудно кому угодно. Потому что история такая. И чтобы преодолеть объективные проблемы между Россией и многими новыми соседями, требуется много времени.

А у этих соседей здесь — свои этнические общины. В России вот многие удивлялись — зачем Обама, сначала заняв сбалансированную позицию по Грузии, потом как бы полностью идентифицировался фактически с позицией Маккейна /сенатор- республиканец Джон Маккейн был соперником Обамы на президентских выборах. — Прим. ИТАР-ТАСС/, весьма критичной в отношении России? Почему поддерживается идея членства Украины и Грузии в НАТО, хотя и не с той степенью убежденности и срочности, как это делала администрация Буша? На это много разных причин, но одна из них — в американской электоральной карте. Если взглянуть на штаты, где Обаме было очень важно выиграть — Пенсильванию, Огайо, Флориду, Нью-Джерси и наконец Иллинойс, — там везде сильны этнические группы, находящиеся под влиянием взглядов, оставшихся в наследство от "холодной войны".

Теперь сильный, популярный президент может эти настроения игнорировать. Для большинства избирателей этого происхождения американская политика в отношении России все же не так важна, как то, будет у них завтра работа или нет или какой в стране уровень инфляции. Но все же в целом электоральная карта показывает, что быть критичным в отношении России — это плюс для национального политика. А понимать легитимность российских интересов и особенно говорить об этом — это минус. Контролируемый, преодолеваемый, но все же минус. И с этим приходится считаться.

— Влияние Америки в мире снижается. Теперь еще и экономический кризис грянул. Как Вы считаете, можно утверждать, что это тоже запоздалый результат прекращения "холодной войны"? Что бились две системы — одна рухнула, а теперь, образно говоря, рушится вторая башня, потому что нет первой и нет каких-то незримых опор?

— Ну, насчет того, что рушится, наверняка мы заходим слишком далеко... Но очевидно, что одна причина, по которой многие страны терпели США, как международного гегемона, — это то, что альтернативой был другой гегемон, Советский Союз. И в отсутствие этой угрозы альтернативного гегемона необходимость в Америке, играющей вот такую системоорганизующую роль, пропадает...

Американская идея, что хорошо работать можно только с теми, у кого та же система управления, — эта идея, кроме Европейского союза, очень мало кем разделяется. И в Евросоюзе она не доходит, как правило /за исключением, пожалуй, Англии, и так называемой "новой Европы"/, так далеко, как в США.

Финансово-экономический кризис, думаю, показал две вещи в отношении глобальной роли Америки. Во-первых, он подтвердил, что Америка во многом остается центральной страной, что когда в Америке насморк, то во многих местах начинается воспаление легких. И это, конечно, уникально и несправедливо, но тем не менее факт, что трудности американской финансовой системы привели к укреплению доллара в отношении рубля, а не наоборот.

С другой стороны, желание не допустить, чтобы Америка могла принимать односторонние решения, которые бы фундаментальным образом затрагивали всех остальных и определяли их будущее, — это желание растет абсолютно независимо от чьей-то даже субъективной воли. Государства не любят, когда у них может возникнуть страшный внутренний кризис в силу решений, принятых кем-то другим, совсем далеко, причем по своим внутренним причинам — даже не потому что вот хотели кого-то наказать там или подставить, а просто на эту тему даже и не думали...

Америке повезло, что Буш уходит. Что приходит новый президент, с другим цветом кожи, с абсолютно другим по стилю подходом к международной политике. Но вообще-то, честно говоря, это будет иметь значение весьма на короткий срок, а дальше все будут судить по делам. Появится новая американская внешняя политика — личность Обамы, обаяние Обамы будут помогать людям ее увидеть. Но если новой внешней политики не будет, то вряд ли через год будет иметь значение, какой цвет кожи у американского президента.

— Что делать? То есть что можно и нужно делать обеим сторонам — и Вашингтону, и Москве, — чтобы как-то нормализовать, а потом, даст Бог, и улучшить отношения?

— Наш центр совместно с Белферским центром Гарвардского университета создал комиссию по выработке новой политики в отношении России. Мы бы ее не создавали, если бы считали, что в российско-американских отношениях все благополучно. Все очень неблагополучно. И хотя "холодной войны" не будет, невозможно исключить какое-то локальное военное столкновение с непредсказуемыми последствиями.

И особенно потому, что у нас — и у той, и у другой державы — есть новые "заклятые друзья" — такие, как Чавес, как Саакашвили, в какой-то мере Ахмадинежад, которые как бы только и хотят стравить Вашингтон и Москву в своих собственных интересах. Поэтому, если очень внимательно не следить за тем, что происходит, нами легко могут сманипулировать самым опаснейшим образом.

Мне кажется, что нужна новая американская политика в отношении России. Она должна строиться на двух простых принципах. США должны жестко и последовательно отстаивать американские национальные интересы, но при этом помнить, что у других стран тоже есть свои интересы и что другие страны, особенно великие державы, как Россия, предпочитают формировать свои отношения самостоятельно, без подсказки из- за любого бугра. А раз так, то в отличие от того, что делала все время госсекретарь Райс, может быть, нужно меньше объяснять Москве, какие у нее интересы, особенно на постсоветском пространстве, и немножко больше стараться понять российскую перспективу. Этого в администрации Буша, как мне кажется, было мало — по крайней мере на самом верху.

— Они обычно говорят, что противоречия между крупными державами были, есть и будут...

— Если попытаться понять российские интересы, то нетрудно прийти к выводу, что основные российско- американские противоречия не касаются того, чтобы США оставались ведущей мировой державой... Противоречия касаются того, как будет организовано то пространство, в центре которого находится Россия.

А если это так, то мне кажется, что США могут найти формулу, которая позволит поддерживать независимость новых российских соседей. Конечно, практически все они хотят сохранять свою независимость, и — давайте называть вещи своими именами, — если бы была захвачена Украина, то во всей Западной Европе возникла бы страшная паника. Мировые финансы понесли бы большой урон, российская экономика полностью лишилась бы инвестиций. Мы бы этому новому миру не обрадовались.

В общем, какие-то резкие шаги по ликвидации независимости постсоветских государств противоречили бы национальным интересам США, и, думаю, из этого исходила бы любая американская администрация. С другой стороны, надо тоже понимать, что не может

Россия без серьезного сопротивления допустить, чтобы союз /НАТО/, в котором Россия не имеет реального права голоса и в котором все больший вес имеют откровенные противники России, бесконтрольно продвигался все ближе и ближе к Москве и в том числе создавал военную инфраструктуру, которая хотя бы потенциально может использоваться против России.

Дальше возникает вопрос, могут ли США в своей политике примирить эти перспективы. С моей точки зрения — несомненно. На мой взгляд, нет для США и для НАТО в целом никакой необходимости вводить Украину и Грузию в союз в ближнесрочной перспективе. Как это повысит безопасность США, до сих пор никто адекватно не объяснил. Это только создает новые источники напряжения, в том числе новые опасности для союза и в первую очередь для самих этих стран, которые в результате оказываются на искусственно созданной передовой новой, абсолютно никому не нужной конфронтации.

Исходя из этого, я и считаю, что нужен новый подход, новый диалог — с инициативой с американской стороны. О том, как найти баланс между необходимостью сохранять территориальную целостность современной Европы и, с другой стороны, учитывать законные интересы России, чтобы у нее не было комплекса окружения.

— А разве такое впечатление необоснованно? И не только в военно-политической сфере, но и в экономике...

— Да, то же самое касается трубопроводов. На мой взгляд, для США и Европы нормально стремиться к тому, чтобы трубопроводы, которые идут, допустим, из Средней Азии, шли не только через Россию, но и в обход нее. Никому не нужна полная зависимость от кого угодно, какие бы с ним ни были отношения, пусть даже и хорошие.

Но ведь администрация Буша пошла дальше! Она не только пыталась поощрять строительство новых трубопроводов, ведущих в обход России, но и пыталась блокировать трубопроводы, которые идут через территорию России, если даже на это были вполне согласны российские соседи. И, самое главное, поощряла блокаду трубопроводов, которые Россия хотела построить в обход некоторых из своих соседей. Эта позиция, с моей точки зрения, на грани экстремальной.

Россия не могла не считать ее враждебной. Мне кажется, что эти вещи можно изменить, никак не поступаясь американскими интересами. Дать понять России, что Америка снова вернулась к нормальному принципу международных отношений: что, когда ты хочешь быть с кем-то партнером, ты считаешься с его интересами и перспективами, ты определяешь свои приоритеты, но уважаешь приоритеты другой страны. А не прешь на рожон в расчете на то, что она это стерпит и будет продолжать сотрудничать с тобой там, где тебе выгодно, хотя при этом ты абсолютно не считаешь необходимым сотрудничать с ней в том, что для нее является центральным. Вот такие перемены мне бы показались оптимальными в американской политике.

— А в российской? Может, что-то Россия сделать, чтобы отношения улучшились?

— Премьер-министр Путин в своем недавнем теледиалоге говорил о том, что Россия внимательно следит за сигналами от президента Обамы и его команды. Будет внимательно смотреть — что /США/ делают, что говорят, и отвечать соответствующим позитивным образом. Я эту позицию разделяю. Но, мне кажется, ее недостаточно, потому что она как бы оставляет отношения на милость того, что решат в Вашингтоне.

— То есть это позиция реагирования, а не инициирования...

— Совершенно верно. Вот что-то тут сделают в Вашингтоне правильно, Россия на это ответит правильным и достойным образом. Но, Вы знаете, ведь сейчас в команде Обамы много людей с разными подходами в отношении России. Есть разные интерпретации российских действий. Сам вновь избранный президент, давайте называть вещи своими именами, во внешней политике человек неопытный. Хотя он был больше двух лет председателем того сенатского подкомитета, который должен заниматься Европой и в том числе Россией, они не организовали ни одних слушаний по существу.

Он побывал один раз в России с сенатором Лугаром, и у них даже какой-то там инцидент возник в аэропорту. Но его знакомство с российской позицией, с российскими лидерами минимально. И он слышит разные вещи от разных людей, ему дают разные факты и уж тем более разные интерпретации.

Мне кажется, что с точки зрения российских интересов в этот период целесообразно работать на долгосрочную перспективу улучшения отношений и, главное, говорить таким образом, чтобы тебя правильно поняли. Не просто сказать то, что ты имеешь в виду, но чтобы это дошло. Мне кажется, сейчас как раз тот период, когда Россия могла бы что-то сказать США, например, что она признает право всех своих соседей определять свою политическую систему в своих собственных границах и вступать в любые союзы по своему желанию — постольку, поскольку эти союзы не направлены против России, а стремление быть в них реализуется не за счет российских интересов. Сказать очень четко — речь не об угрозе в отношении кого-либо, не о праве вето, а о фундаментальном решении: строим мы безопасность каждый по- своему или пытаемся делать это вместе, учитывая интересы друг друга. Это уже сказал президент Медведев...

— Да, и Медведев говорил, и Лавров говорил, и вообще много говорили...

— Да, но сейчас, при появлении новой администрации, я бы сказал это предельно ясно и предельно четко.

Второе: я бы был очень осторожен в выражениях. Например, насчет привилегированных интересов России, о которых говорил президент Медведев, находясь здесь. Я понимаю, что имеют в виду в Москве /особенно после того, как г-н Медведев это объяснил, выступая в Совете по международным отношениям/ и что, с точки зрения Москвы, это не означает право диктовать российскую волю соседям. Но, я думаю, не нужно цепляться за выражения, которые только дают амуницию противникам России.

Ну и последнее, третье. Вы, наверное, знаете из прессы, как обращаются с правами частных компаний в российской экономике. Я думаю, тут многое можно было бы сделать быстро и решительно. И речь не о том, чтобы разом поломать века традиционного доминирования государства в экономике, одним волевым решением покончить с коррупцией и одним указом сделать судей действительно независимыми. Но мне кажется, было бы очень важно показать, что Россия действительно хочет идти по этому пути, в том числе и что она по- настоящему хочет работать с иностранными инвесторами, воспринимает их не как каких-то назойливых, хотя и временно необходимых иностранных эксплуататоров, а как ключевую пружину дальнейшего развития российской экономики.

Это было бы также очень важно политически, потому что в американской политике далеко не все определяется рациональными стратегическими подсчетами. Очень многое зависит от групп давления, от настроения избирателей.

У России здесь нет естественной энергичной группы поддержки — за одним важным исключением. Это, во-первых, американское деловое сообщество и, во-вторых, те, кто от него зависит, — рабочие, потребители и т.д. Вы посмотрите, сколько было попыток совершать наезды на Китай. Но это наталкивается на реакцию американского бизнеса. И это очень важно: прокитайское лобби в Америке — это не американские этнические китайцы, которые на самом деле, как правило, политически неактивны, хотят ассимилироваться, а свои политические симпатии делят между Пекином и Тайванем. Прокитайское лобби в Америке — это американский бизнес, и я это говорю не цинично, а именно в очень позитивном смысле.

— Хорошая мысль...

— А вот с Россией пока так не произошло. И в Москве, мне кажется, иногда, особенно до кризиса, не до конца понимали менталитет американского бизнеса. Там наблюдали, как приезжают главы крупнейших компаний на различные форумы, как они стучатся в высшие кабинеты и кабинеты министров. Как они все и всегда говорят, что, мол, мы из России уходить не хотим, мы с Россией хотим работать.

И вот в Москве многим официальным лицам, похоже, казалось, что этого и достаточно: что раз эти люди приезжают, стоят в очереди на прием, говорят публично о своем интересе, то в диалоге с американским бизнесом все обстоит более или менее благополучно. Но это не так.

Компании, естественно, заинтересованы в рынке, в ресурсах.

И, скажем, американские автомобильные компании в их нынешнем положении, конечно, не захотят уходить из России. И многонациональные энергетические компании — тоже. Этого не будет. Но речь о том, насколько они считают Россию центральной для своих интересов. Насколько они готовы отстаивать диалог, сотрудничество с Россией с той же энергией и готовностью затрачивать политические капиталы, как, например, в случае с Китаем.

Контраст в этом плане серьезен и реален. И мне кажется, что финансово-экономический кризис может послужить сигналом Москве — особенно своевременным, когда в Вашингтоне меняется администрация, — начать, если хотите, новый процесс сотрудничества с американским бизнесом, который будет строиться не только на словах, но и на делах.

Для этого достаточна серьезная демонстрация, что начался реальный процесс тех перемен, о которых говорили и президент, и премьер-министр России, — убирать правовой нигилизм, серьезно работать с иностранными инвесторами, с уважением их прав.

Не позволять использовать государственные органы против иностранных компаний.

Сейчас иностранная компания, идущая в Россию, чтобы быть успешной, должна иметь российского партнера. Но этот партнер в нынешних условиях всегда, при большом желании, может, так сказать, слегка потеснить своего иностранного партнера. И это в долгосрочной перспективе против интересов самой России. Думаю, твердое заявление о понимании этого и желании это менять было бы очень конструктивно воспринято американским бизнесом и создало бы волну новой благожелательности в отношении России.

— Чего обеим сторонам не делать, вы как бы уже сказали, — американцам не вытеснять Россию из СНГ, россиянам не вытеснять американцев из совместных бизнес-проектов...

— Ну, и как бы не бряцать оружием, не говорить вещей, которые в Москве могут восприниматься по-одному, а здесь — совсем по-другому.

— Еще один традиционный вопрос — о роли личности. Вы вскользь касались того, что значит Барак Обама как новый лидер для отношений между нашими странами. А что значит Хиллари Клинтон как новый госсекретарь?

— Никто на самом деле не знает ее настоящих взглядов. Когда она еще боролась за выдвижение кандидатом в президенты, один из ее ближайших советников сказал мне, что Клинтон будет хорошим президентом, потому что у нее нет никаких принципов, кроме того что хорошо для нее самой. Человек она умный и опытный и будет, дескать, вести себя разумно, не создавать ненужных конфликтов, в том числе и с Россией.

Так ли это на самом деле — мы не знаем. Мы не знаем, кого она приведет на ключевые посты в департаменте, не знаем, какие у нее будут отношения с новым президентом. Когда вот говорят, что она будет только частью команды, я вам скажу — это будет интересная динамика.

Боб Гейтс /действующий министр обороны США Роберт Гейтс, которому Обама предложил остаться на этом посту. — Прим. ИТАР-ТАСС/ — человек, которого я глубоко уважаю и знаю много лет, — не будет большим игроком в этой команде. Он уже сказал, что уйдет.

И по определению, если люди знают, что их жизнь, их карьера, продвижение их инициатив от тебя не будет зависеть, это влияет на твою эффективность.

Генерал Джонс. Все, что я знаю о нем, внушает глубокое уважение, но у него нет ни своей команды, ни своей, если хотите, национальной политической машины. У Хиллари Клинтон все это есть, и она, конечно, имеет право считать, что ей будет предоставлена ключевая роль. Иначе зачем ее уговаривали отказаться от своего видного положения в сенате? Раз она оттуда уходит, неизвестно — сможет ли снова прийти. Да и Биллу Клинтону придется тоже существенно менять свой образ работы и, главное, сбора средств в международном масштабе.

Я думаю, что Хиллари Клинтон будет ожидать лидирующего положения во внешнеполитической команде Обамы. Согласится ли на это Обама, какая там будет у них внутренняя динамика, никто не знает. Это весьма рискованный шаг для Обамы, и он, кстати, пока ни с кем не поделился, зачем он это сделал. Если он с ней все это обсудил и у них существует понимание, как это будет работать, то тогда Клинтон может быть действительно очень сильным госсекретарем с международным авторитетом. Будет принята где угодно, на самом высоком уровне. Но вот если окажется, что тут лебедь, рак и щука...

К тому же неясно, кого она приведет на ключевые посты. Если, допустим, остается Билл Бернс и играет важную роль в их политике в отношении России, то это одно, а если появится Дик Холбрук, то это может быть совсем-совсем другое /Уильям Бернс — действующий заместитель госсекретаря по политическим делам, бывший посол в Москве; Ричард Холбрук — бывший помощник госсекретаря, считается в США автором Дейтонских соглашений по урегулированию в Боснии. — Прим. ИТАР-ТАСС/.

— Вопрос о роли личностей можно рассматривать и с российской, и с американской стороны. Для США есть какая-то проблема с тем, кто формирует сейчас внешнюю политику России?

— Вы знаете, с моей точки зрения, самое опасное, что может сделать сейчас американская дипломатия, — это искать политических фаворитов в Москве. Пытаться подрывать чьи-то позиции, кого-то поднимать.

Во-первых, я не думаю, что у США есть такое влияние, чтобы те, кого они предпочитают, выигрывали в Москве. Это можно было делать какое-то время в ельцинскую эпоху, да и то, на мой взгляд, не всегда с хорошими результатами. А сейчас и вообще было бы крайне контрпродуктивно — даже если бы у нас была полная информация о том, кто и как принимает внешнеполитические решения в Москве. В отсутствие же такой информации вообще очень легко наломать дров.

Для примера приведу случай, который был несколько лет назад не с Россией, а с Ираном. Министром иностранных дел у них тогда был Камаль Харрази. И он рассказывал, будто американская администрация последовательно якобы посылала сигналы Ирану о том, чтобы установить новые отношения /разговор был в 2000 году/. И он сказал: "Вот, госсекретарь Мадлен Олбрайт несколько раз давала нам понять, что хотела бы строить новые отношения с Ираном. Но одновременно она говорила, что не считает легитимной роль верховного лидера аятоллы Хаменеи. А на этих условиях разговор был невозможен, даже если президент и министр иностранных дел Ирана хотели бы других отношений с Америкой..."

Так что лезть в эти сугубо внутренние вопросы без понимания, как работает политический процесс в другой стране, без рычагов влияния, с моей точки зрения, это рецепт только для недоразумений и потенциальных конфронтаций.


Источник: "ИТАР-ТАСС"
При полном или частичном использовании данного материала ссылка на rodon.org обязательна.

---

КОММЕНТАРИЙ

С большой долей вероятности можно говорить, что значительную роль в команде госсекретаря Х. Клинтон получит Марк Бжезинский(при президенте Клинтоне – директор по России и Евразии в Совете национальной безопасности) – сын Збигнева Бжезинского , продолжатель антироссийских планов своего отца и главный специалист по России в администрации президента США. Таким образом, политика США в отношении России сохранит свой антироссийский вектор, но, вероятно, несколько видоизменит свои формы. Вместо цинично-откровенных высказываний Бжезинского старшего о необходимости расчленения России на ряд "демократических" бантустанов, будут инициированы попытки оторвать от России ее союзников, прежде всего Китай и Иран, изолировать Россию, провоцируя напряженность и конфликты вдоль всех ее границ, истощить Россию экономически. Таковы намерения, о которых можно судить по публичным высказываниям и работам Бжезинского старшего, политически реализовывать которые будет Бжезинский младший.