Лента: Политика

"Foreign Affairs"

Стивен Сестанович – специалист по международной дипломатии, профессор Колумбийского университета, старший научный сотрудник Совета по международным отношениям (Council on Foreign Relations). В 1997-2001 г. он занимал пост посла по особым поручениям в постсоветском регионе

Краткое содержание: следующему президенту США необходимо будет еще раз проанализировать ситуацию в американо-российских отношениях и выработать нужный баланс между противодействием и сотрудничеством.

По своему шоковому воздействию на американо-российские отношения война в Грузии летом этого года не может сравниться ни с одним другим событием после окончания 'холодной войны'. В результате Россия превратилась в 'острую тему' в рамках американской президентской гонки, и возможно, станет первым пунктом в повестке дня следующего президента. Однако это далеко не первый случай за последние два десятка лет, когда Вашингтон гудел, словно растревоженный улей, обсуждая очередные зловещие события, происходящие в этой стране. Как правило, шум вскоре стихал. Будет ли на этот раз по-другому? Действительно ли отношение Вашингтона к России изменилось, и если да, то в какой степени?

На первый взгляд кажется, что изменения носят фундаментальный характер. Пять лет назад посол США в Москве Александр Вершбоу (Alexander Vershbow) отмечал: основные трудности в американо-российских отношениях связаны с 'несовпадением ценностей'. Стороны успешно сотрудничают по практическим вопросам, утверждал он, но расходятся по проблемам общего порядка – таким как верховенство закона и укрепление демократических институтов. Сегодня – и даже полгода назад – услышать подобное заявление от любого американского чиновника было бы невозможно. Задолго до августа, когда российские танки вошли в Грузию, список вопросов, вызывающих разногласия между Россией и США, сильно увеличился, и, самое главное, дело уже далеко не ограничивалось 'несовпадением ценностей'. Хотя многие считают, что проблемы безопасности перестали занимать центральное место в отношениях между великими державами, именно они сегодня больше всего осложняют контакты между Москвой и Вашингтоном. Все выглядело достаточно плохо еще в те времена, когда американские власти обвиняли тогдашнего российского президента Владимира Путина в подрыве российской демократии. Но с тех пор как Путин, переместившийся в кресло премьера, но, очевидно, остающийся у руля, заговорил о том, что США подрывают российский ядерный потенциал сдерживания, напряженность вышла на совершенно новый уровень.

На этом фоне вторжение России в малую соседнюю страну могло быть воспринято как окончательное подтверждение того факта, что она превратилась, по выражению британского экономиста Роберта Скидельского (Robert Skidelsky), в 'ревизионистскую державу номер один'. И все же, хоть в последнее время мы слышали немало упоминаний о Судетах и удушении 'Пражской весны', правительства западных стран четко дают понять, что их реакция на произошедшее не будет определяться подобными параллелями. Государственные чиновники и эксперты сочетают слова осуждения в адрес Москвы с заверениями о желании и дальше взаимодействовать с ней в сферах общих интересов – таких как нераспространение ядерного оружия, борьба с терроризмом, наркотрафиком, проблемы энергетической безопасности и изменения климата. Чем чаще об этом говорится, тем меньше следует ожидать изменения курса США по отношению к России. В конце концов, что-то не припоминаю, чтобы Гарри Трумэн постоянно заявлял о готовности сотрудничать с Иосифом Сталиным.

Два десятка лет идея о том, что США нуждаются в сотрудничестве с Россией по практическим соображениям, побуждала Вашингтон, даже в те моменты, когда действия Москвы вызывали у него шок или растерянность, стремиться не допускать чрезмерного ухудшения отношений с этой страной. Хотя политическое руководство США считает Россию очень непростым партнером, договоренность с которым требует массы усилий, а порой почти невозможна, попросту 'опустить руки' оно никогда не было готово. Даже война России с Грузией не привела к пересмотру этого подхода, и в обозримом будущем вряд ли может произойти нечто, способное его изменить.

Война, однако, выявила необходимость коренной ревизии важных, но вызывающих сегодня разочарование отношений с Москвой – по сути их первой реальной переоценки со времен 'холодной войны'. Формулировка 'Вашингтону следует сотрудничать с Москвой там, где это возможно и давать ей энергичный отпор там, где это необходимо' вдруг перестала выглядеть полностью удовлетворительной. Главной задачей при выработке американской политики в отношении России становится поиск нужного баланса между сотрудничеством и отпором – между выборочным взаимодействием и выборочным сдерживанием. Эти усилия, несомненно продолжатся и при следующей администрации, станут одной из главных задач для нового президента и его советников в процессе переосмысления роли США в мире.

Настал час реалистов?

Всякий раз, когда во внешней политике США постигает крупная неудача, на авансцене появляются так называемые 'реалисты' – предлагаемый ими выход из ситуации как правило представляет собой перенастройку целей и средств и пересмотр приоритетов в сфере национальных интересов. Еще задолго до войны в Грузии ухудшение американо-российских отношений удостоилось пристального внимания ряда таких аналитиков. (Среди примеров можно назвать исследование Николаса Гвоздева (Nikolas Gvosdev) 'Расставание с иллюзиями: нужен реалистичный подход к отношениям с Россией' ("Parting With Illusions: Developing a Realistic Approach to Relations With Russia"), опубликованное в феврале 2008 г. Институтом Катона [сокращенный вариант, опубликованный International Herald Tribune, переведен ИноСМИ – прим. перев.], статью Роберта Блэкуилла (Robert Blackwill) в номере National Interest за январь-февраль этого года под названием 'Три Р: сопеРничество, Россия, иРан' ("The Three Rs: Rivalry, Russia, 'Ran") и публикацию Дмитрия Саймса (Dimitri Simes) в номере Foreign Affairs за ноябрь-декабрь 2007 г. 'Мы можем потерять Россию' ("Losing Russia")). Аргументы этих 'реалистов', к которым после войны стали прислушиваться внимательнее, заключаются в следующем: Вашингтон довел дело до того, что второстепенные интересы стали заслоном на пути к взаимопониманию с Москвой по вопросам, имеющим важнейшее значение для безопасности США. Если Америка хочет, чтобы Россия помогала ей на действительно важных направлениях, продолжают они, необходимо отказаться от шагов, без нужды провоцирующих Москву.

По мнению этих 'реалистов', действия США, вызывавшие раздражение Москвы в последние годы – регулярные нотации по вопросам демократии, опрометчивое поощрение Грузии и Украины в плане присоединения к НАТО, попытки разместить объекты ПРО в Восточной Европе, борьба против российской 'энергетической гегемонии' в Центральной Азии, признание независимости Косово – по большей части не дают стране преимуществ, оправдывающих враждебность, которую они вызвали со стороны России, и уж тем более кровь, недавно пролившуюся на Кавказе. Интересам США куда больше отвечала бы серия договоренностей по принципу 'баш на баш', которые позволили бы Вашингтону добиться от России того, что ему действительно необходимо. Детали подобных предлагаемых договоренностей у разных авторов, естественно, варьируются, но чаще всего речь идет о том, чтобы Вашингтон отказался от 'покушений' на российскую сферу влияния в 'ближнем зарубежье' в обмен на помощь Москвы в усилиях, призванных не допустить превращение Ирана в ядерную державу.

Подобное восприятие дипломатии по принципу 'ты мне, я тебе' соблазнителен своей простотой. Кроме того (поскольку именно такую роль обычно играют 'реалисты' во внешнеполитических дискуссиях в США), эти предложения несомненно вынудят политическое руководство страны поглубже задуматься о целях, к которым оно стремится, а также о средствах и издержках их достижения. Тем не менее вряд ли следующая вашингтонская администрация возьмет на вооружение именно такую стратегию. Хотя считается, что такого рода сделки дипломаты заключают постоянно, на деле великие державы очень редко решают серьезные проблемы путем 'обмена уступками' по абсолютно не связанным друг с другом вопросам. 'Грандиозные сделки', о которых с таким энтузиазмом говорят любители, в реальности не заключаются почти никогда.

Более того, конкретные предложения некоторых 'реалистов' о таких договоренностях основываются на неподтвержденных гипотезах относительно гибкости российской политики и имеющихся у Москвы рычагов влияния. К примеру, Россия вряд ли поддержит радикальное усиление давления Вашингтона на Тегеран; ведь накануне войны 2003 г. она не поддерживала аналогичную линию в отношении Ирака. (Тогда некоторые аналитики тоже говорили о возможной 'мини-сделке' между Соединенными Штатами и Россией по этому вопросу, но обе стороны не проявили заинтересованности). А предположение о том, что российские лидеры могут заставить Иран отказаться от стремления создать ядерное оружие, вызывает сомнения в том, можно ли вообще называть подобные концепции 'реалистичными'. Некоторые 'реалисты' утверждают, что Москва пользуется в Тегеране огромным влиянием, но не объясняют, в чем именно это выражается. На деле куда более мощными рычагами влияния на политику Ирана – военными, экономическими, дипломатическими – располагают США.

При всей важности этих аргументов, не они служат главным основанием для того, чтобы поставить под вопрос концепцию американо-российских отношений в варианте 'реалистов'. Они утверждают, что хорошие отношения между Вашингтоном и Москвой невозможны, если одна из сторон чрезмерно раздражает другую, однако не так давно, при Путине, эти отношения носили именно такой характер, оставаясь хорошими при периодических трениях. В середине 2002 г., ожидая визита своего друга, – американского президента Джорджа У. Буша – Владимир Путин, наверно, вспоминал последние три года, в ходе которых США бомбили Сербию и оккупировали Косово, обвиняли Россию в военных преступлениях в Чечне, вышли из Договора по ПРО, приступили к оснащению и подготовке вооруженных сил Грузии, и довели до конца самую масштабную волну расширения НАТО: среди прочих государств к блоку тогда присоединились три бывшие советские республики – Латвия, Литва и Эстония. Чиновники из администрации Буша, естественно, твердили на все лады, что отношения между двумя странами хороши как никогда. И, самое интересное, Путин был с этим согласен. Некоторые из действий США, которые, как может показаться, создают проблемы для России, на самом деле таковыми не являются, подчеркивал он: в конце концов, усиление возможностей соседей России по борьбе с терроризмом способствует и безопасности самой России. Да, на некоторые вопросы стороны смотрят не совсем одинаково, но это не угрожает углублению их стратегического партнерства. После одной из предыдущих встреч с Путиным Буш выразил ту же мысль с помощью своих фирменных 'семейных' аналогий: 'Наверно, вы не всегда соглашаетесь со своей матерью. Но вы все равно ее любите, так ведь?'

И теперь, когда американо-российские отношения резко ухудшились, очень важно вспомнить – и понять – их более благополучный период. Почему в 2002 г. Путин говорил вещи, которые в 2008 г. даже не пришли бы ему в голову? Было ли это, как утверждают 'реалисты', продиктовано слабостью России? Возможно. Но, хотя шесть лет назад российская экономика выглядела не столь мощной, как сегодня, она тем не менее уже находилась на подъеме. И в любом случае, в 1990-х гг. тогдашний российский президент Борис Ельцин гораздо энергичнее, чем Путин, возражал против тех политических шагов США, которые его не устраивали, хотя в тот период страна была куда слабее, чем в 2002 г.

Может быть, Путин в ответ ожидал от Вашингтона большего, чем получил, и изменил курс, когда осознал, что его расчеты не оправдались? Эта версия куда менее обоснованна, чем утверждают российские чиновники и сочувствующие ей вашингтонские аналитики. В течение первого года после терактов 11 сентября Буш предложил Путину новый договор по стратегическим вооружениям (необходимый российскому президенту, как он сам говорил, по политическим причинам), изменил негативную позицию США по Чечне (теперь Вашингтон начал относиться к действиям Москвы с пониманием), признал Россию страной с рыночной экономикой (это стало важным шагом для урегулирования споров в двусторонней торговле), поддержал ее вступление во Всемирную торговую организацию, согласился впервые предоставить России председательское кресло в 'большой восьмерке' промышленно развитых стран, стал инициатором международного варианта программы Нанна-Лугара (осуществлявшейся американской стороной с 1992 г. для демонтажа ядерного оружия на территории бывшего СССР), предусматривавший многомиллиардную финансовую помощь, и пошел на повышение уровня контактов между Россией и НАТО с тем, чтобы ее представители могли на равноправной основе принимать участие в дискуссиях о европейской безопасности.

В плане ответных шагов это совсем неплохо, и в то время обе стороны подчеркивали: президент США Билл Клинтон Ельцину подобного никогда не предлагал. Но подлинной основой американо-российских отношений в период их расцвета после 11 сентября были не сделки и 'вознаграждения', а убежденность обеих сторон в том, что их основные цели и точки зрения по важнейшим проблемам в целом совместимы – и что как никогда ранее они могут взаимодействовать на равных. Вашингтон и Москва разрешали разногласия не путем 'взаимовыгодного обмена', а благодаря тому, что не считали их проявлениями глубинного конфликта между двумя странами. Поставки российского оружия в Китай не служили препятствием для сотрудничества двух государств, и доклады Госдепартамента по правам человека – тоже. Генри Киссинджер (Henry Kissinger) называет такое взаимопонимание между великими державами 'моральным консенсусом'. И хотя подобное определение звучит немного напыщенно, оно служит полезным напоминанием о том, что долгосрочное стратегическое сотрудничество не сводится к торгу по принципу 'ты мне, я тебе'.

Сегодня американо-российский 'моральный консенсус' образца 2002 г. превратился в смутные воспоминания, и 'реалисты' справедливо акцентируют внимание на разногласиях, которыми отмечено развитие двусторонних отношений по нисходящей. Однако куда больше, чем сами разногласия как таковые, на эти отношения повлияло изменившееся восприятие таких споров российским руководством. В этом сыграли свою роль многие события – в том числе война в Ираке, 'оранжевая революция' на Украине, и резкое повышение цен на энергоносители. Судя по всему, из них Путин и его коллеги извлекли совершенно иные выводы, чем в 2002 г. – они сочли, что отношения России с США и Западом в целом по определению носят неравноправный и конфликтный характер, и интересам страны больше отвечает, если она пойдет собственным путем.

Анализируя отдельные направления американо-российских отношений, где дела идут не лучшим образом, чиновники из следующей администрации США найдут немало оснований, чтобы задуматься о конкретных изменениях в политическом курсе. По целому ряду проблем – от баланса военных сил до распространения демократии и отношений России с соседними странами – новое политическое руководство в Вашингтоне вновь оценит вопрос о том, какие политические шаги следует признать эффективными, а какие не срабатывают, и попытается заново наладить более продуктивное взаимодействие с Россией. Однако основным препятствием, с которым оно столкнется, станет не сложность конкретных спорных вопросов – со многими из них как раз все обстоит чрезвычайно просто. Главное состоит в том, что российские лидеры во многом по иному оценивают общий характер взаимоотношений с США. По мнению Кремля общность интересов и совместимость стратегий уже не составляет их основу.

Контроль над вооружениями снова на первом плане

Последствия новой стратегической концепции Москвы станут особенно очевидны, когда новая администрация начнет анализировать американскую политику в сфере контроля над вооружениями. Соглашения по ядерным и обычным вооружениям, заключенные между Востоком и Западом в момент завершения 'холодной войны', привели к более масштабной и резкой перестройке вооруженных сил, чем это обычно осознается. С 1990 г. без особой помпы и какого-либо противодействия количество ядерных боеголовок на российских межконтинентальных баллистических ракетах, составляющих самый большой компонент ядерных сил страны, было сокращено на 70%. Также без каких-либо конфликтов крупнейший компонент стратегических ядерных сил США – вооружения, размещенные на подводных лодках – был урезан почти вдвое. Сокращения обычных вооружений носили не менее радикальный характер: количество американских танков в Европе уменьшилось с пяти с лишним тысяч до 130, Германия отправила на слом 5000 танков, Россия – более 4000, а Чешская Республика, Венгрия, Польша и Украина – в совокупности почти 8000. В свете подобного демонтажа вооружений проблема баланса военных сил США и России стали одной из самых бесконфликтных сфер двусторонних отношений.

Сегодня, однако, вопросы контроля над вооружениями снова выдвигаются на первый план. Одна из причин носит 'календарный' характер: срок действия двух российско-американских договоров по сокращению стратегических вооружений истекает именно в период пребывания у власти следующей администрации. Но куда большее значение имеют изменившиеся представления Москвы о том, каковы ставки в игре. Бывший начальник российского Генштаба Юрий Балуевский в начале этого года заявил, что в политике США по ядерным вопросам проявляется 'стремление к стратегической гегемонии'. Путин, игнорируя тот факт, что сокращение вооруженных сил по всей Европе продолжается, обвинил другие государства в том, что они, пользуясь миролюбием России, развязывают 'гонку вооружений' (на основе этих утверждений он в декабре 2007 г. приостановил участие России в Договоре по обычным вооруженным силам в Европе). Российские чиновники также настаивают, что американская система противоракетной обороны (ее развертывание в Восточной Европе планируется после 2012 г.) призвана, несмотря на утверждения Вашингтона об обратном, нейтрализовать российские стратегические силы сдерживания. Чтобы сорвать эти планы, утверждают они, Москва должна увеличить свои ядерные силы до уровня примерного равенства с американскими. Национальная безопасность, любят теперь повторять Путин и его преемник на посту президента Дмитрий Медведев, не может основываться на обещаниях.

Многие американские специалисты по внешнеполитическим проблемам относятся к возвращению на авансцену темы контроля над вооружениями со смесью скуки и сожаления. Большинство из них уже несколько лет не считают Россию интересной проблемой с точки зрения безопасности. В вооруженных силах США специализация на России больше не ведет к быстрому продвижению по службе. Если же вопрос о сокращении стратегических вооружений поднимают гражданские эксперты, то как правило не потому, что они считают важным проблему стратегического баланса сил между Россией и США. Обычно это делается, чтобы вновь привлечь внимание к каким-либо связанным с этим проблемам, – например вопросу о 'бесхозных' ядерных вооружениях и материалах или необходимости резко сократить ядерные арсеналы США и России, чтобы укрепить тем самым режим нераспространения. Вот весьма красноречивый факт: наиболее серьезная идея в плане контроля над вооружениями, озвученная за последние годы, – она принадлежит ветеранам 'холодной войны' Киссинджеру, Сэму Нанну (Sam Nunn), Уильяму Перри (William Perry) и Джорджу Шульцу (George P. Shultz) – заключается в полной ликвидации ядерного оружия. Видимо и им простой ядерный паритет уже кажется скучным.

Неприязнь к контролю над вооружениями в его традиционном понимании и невнимание к усиливающемуся несовпадению в восприятии США и Россией проблем национальной безопасности привели к тому, что в этой сфере администрация Буша избрала неверную линию в отношении Москвы. Попросту отвергая обвинения России в том, что планы по развертыванию системы ПРО угрожают ее безопасности, мы не снимаем возражений Москвы и не мешаем ей завоевывать сочувствие у некоторых союзников США. Вашингтон предложил допустить на американские объекты ПРО в Чешской Республике и Польше российских военных наблюдателей, но с этим не согласились Прага и Варшава, давая России еще один повод для упреков.

Чтобы военные вопросы не стали постоянным источником разногласий между США и Россией, следующему президенту понадобится иной подход к проблеме. Он несомненно откажется от упорного нежелания своего предшественника заключать официальные и юридически обязывающие соглашения по контролю над вооружениями. Тем не менее, и Вашингтону, и Москве пойдет только на пользу сохранение некоторых элементов подхода администрации Буша – прежде всего признание того факта, что наиболее эффективно работают договоры, предоставляющие каждой их сторон максимальную гибкость в вопросах реализации их положений. Если к тому же Россия и США согласятся в том, что их вооруженные силы не угрожают друг другу, им не надо будет до бесконечности ломать копья из-за мелких деталей ограничения вооружений.

При наличии такой основы контроль над вооружениями может вновь стать наименее конфликтным элементом двусторонней повестки дня. Ни у Вашингтона, ни у Москвы не будет реальных препятствий на пути к быстрой разработке нового договора по стратегическим вооружениям, не только сохраняющего существующие механизмы, но и предусматривающего дальнейшие сокращения (хотя, вероятнее всего, и небольшие). Нынешний тупик по вопросу об обычных вооруженных силах тоже можно преодолеть; результатом этого станет подключение к договору новых государств, дальнейшее снижение количественных показателей по важнейшим видам вооружений, и ослабление ограничений на их дислокацию в пределах национальной территории (именно последний пункт русские давно и громко осуждают, называя 'проявлением колониализма'). По ПРО можно будет легко достичь договоренностей, содержащих конкретные и безоговорочные обязательства США не осуществлять в полном объеме планы по развертыванию системы, если угроза со стороны Ирана не будет усиливаться; Россия, в свою очередь, не должна будет пытаться блокировать ее размещение, если иранская угроза возрастет.

Этот прогноз не следует считать чисто гипотетическим. Путин без лишнего шума заложил основу для такой договоренности по системе ПРО в совместном заявлении с Бушем по итоге встречи в черноморском порту Сочи этой весной. В нем Путин объявил, что предлагаемые Вашингтоном условия размещения своих радаров и ракет-перехватчиков в Восточной Европе при полном и искреннем практическом воплощении могли бы 'снять' озабоченность России. Хотя подобная формулировка не помешает Путину попытаться добиться от новой вашингтонской администрации еще более выгодных условий, его подход позволяет предположить: возможно, российские лидеры не слишком верят в собственные обвинения в адрес США. Разрешение существующих разногласий по ядерному и иным вопросам безопасности не снимет всех противоречий в американо-российских отношениях, не говоря уже о возврате к консенсусу 2002 г. Однако оно позволит достичь того, к чему, как утверждают сторонники контроля над вооружениями, они стремились на заключительном этапе 'холодной войны': придаст двусторонним отношениям определенную предсказуемость и повысит взаимное доверие. И в данный момент это уже можно считать немалым прогрессом.

Почему же тогда так трудно представить себе новую серию соглашений в этой области? Многим крупным игрокам на российской внутриполитической арене выгодна новая атмосфера, порожденная возмущенной конфронтационной риторикой Москвы. Речь идет о руководстве военного ведомства, чей бюджет с 2000 г. вырос на 500 %, о тех политических лидерах, для которых подозрительность в отношении внешнего мира стала своеобразной эрзац-идеологией, о чиновниках и бизнесменах, утверждающих, что для возрождения военной промышленности необходимы новые вливания государственных средств. Все эти группы могут сменить курс лишь с явной неохотой. Возможно, военный баланс сил между США и Россией для них действительно важен, но еще важнее – баланс сил на российской политической арене. Военные вопросы станут одной из 'спокойных' сфер американо-российских отношений лишь тогда, когда изменится внутриполитическая ситуация в стране, а это, возможно, займет немало времени.

Проблема демократии после Буша

Следующему президенту США неизбежно придется проанализировать и другой вопрос, сыгравший свою роль в ухудшении американо-российских отношений – вопрос о демократических реформах. Подобно контролю над вооружениями, он занял важное место в процессе преобразований на международной арене после окончания 'холодной войны'. В этот период правительства стран Восточной Европы, включая и Россию, рассматривали переход к западной идеологии и институтам как путь к признанию со стороны международного сообщества и даже к самоуважению. Мало кто подвергал сомнению идею о том, что демократические нормы и практика, например, критерии, позволяющие судить о том, можно ли признать те или иные выборы свободными и честными, должны определяться на международных форумах. Для этих правительств просто не существовало иного способа продемонстрировать, что они порвали с прошлым.

Буш и Путин фундаментальным образом изменили роль этой проблематики в американо-российских отношениях. Из-за действий Буша его собственную 'программу распространения свободы' очень легко можно преподнести как лицемерную ширму, прикрывающую продвижение узкокорыстных американских интересов. Путин же отчасти построил свою популярность на тезисе о том, что иностранцы не вправе судить о характере российской политической системы. Его лозунг "суверенной демократии" представляет собой националистическое прикрытие централизованной системы управления, основанной на административном произволе. Критика со стороны Запада, возможно, лишь усиливает популярность Путина и позволяет ему изображать своих оппонентов антипатриотической 'пятой колонной'.

Как бы негативно наш следующий президент ни относился к популярности Путина, игнорировать ее он не может. Превращая критику российской демократии в одну из центральных тем нашей политики по отношению к этой стране, мы уже не способствуем уважению ни к демократии, ни к Соединенным Штатам со стороны россиян. На заключительном этапе своей деятельности даже сама администрация Буша поднимает эту проблему лишь периодически и поверхностно, ограничиваясь заявлениями чиновников невысокого ранга. Следующий президент, стремящийся дать новый импульс отношениям с Москвой, наверняка получит немало советов из разных кругов о необходимости избегать жесткой идеологизированной риторики. Собственные подчиненные – дипломаты и аналитики – несомненно будут говорить ему, что Медведев, какой бы ограниченной ни была его власть, является убежденным и последовательным сторонником верховенства закона и либеральных реформ, что временами он, пусть мягко, но критикует деятельность Путина. От представителей российской демократической оппозиции он услышит: развитие демократии в их стране – не дело Вашингтона или любого иностранного правительства. (Все что они просят – это чтобы американцы не подрывали их позиции, утверждая, или, хуже того, веря, что Россия – демократическая страна). Что же касается европейских правительств, то они наверняка постараются внушить ему: успех распространения демократии возможен лишь при условии 'деамериканизации брэнда'.

Таким образом, у следующей администрации США будет немало оснований, чтобы не превращать вопрос о демократии в камень преткновения в отношениях с Москвой. В этом нет ничего удивительного: прежний подход результатов не дал. Но если мы будем вести себя с Россией примерно как с Казахстаном, – т.е. как с недемократическим государством, готовым на сотрудничество по практическим вопросам – позволит ли это реально улучшить наши отношения? Хотя устранение раздражителя должно смягчить ситуацию, стоит отметить, что трения по этому вопросу возникли не только из-за политики США. Если американцы и европейцы сегодня уделяют меньше внимания демократической проблематике, то российские лидеры, начиная с Путина, продолжают делать акцент на идеологической отстраненности от Запада. Причина проста. Конфронтация по этому вопросу приносит им гигантские политические дивиденды. И русские, считающие, что и дальше смогут наживать на этом политический капитал, не захотят отказываться от конфронтационного подхода только потому, что у новой американской администрации возникнет соблазн положить проблему демократии под сукно.

Чья это сфера влияния?

Этим летом, когда российские танки пересекли границу соседнего государства, перед американским политическим руководством встал новый вынужденный выбор: каким образом, и до какой степени следует поддержать небольшую западную страну, не имеющую шансов дать отпор российскому вторжению. Но если сам этот выбор можно назвать новым, общий политический курс, лежащий в его основе, остался прежним. С момента распада СССР позиция Соединенных Штатов и их западных союзников состояла в том, что соседям России, как и другим посткоммунистическим государствам, необходимо дать возможность для интеграции в состав Запада. В 1990-х гг. государства бывшего СССР – в отличие от Венгрии и Польши, или даже Болгарии с Румынией – не считались подходящими кандидатами на главный приз: полноценное членство в Евросоюзе и НАТО. Однако они пользовались поддержкой со стороны Запада в ряде других форм: в виде спонсирования строительства нефте- и газопроводов, обеспечивающих доступ на международный рынок, поощрения прямых иностранных инвестиций, посредничества при разрешении конфликтов с сепаратистами, технических рекомендаций для ускорения вступления во Всемирную торговую организацию, подготовки и оснащения сил безопасности для борьбы с терроризмом и наркоторговлей, и финансирования неправительственных организаций, осуществляющих мониторинг выборов. Те же самые инструменты Соединенные Штаты использовали и в отношениях с Россией, преследуя при этом аналогичные цели: способствовать построению на развалинах СССР относительно современной, относительно 'европейской' политико-экономической системы.

Поначалу эти действия Вашингтона не угрожали американо-российским отношениям. Но затем произошло нечто неожиданное: соседи России стали добиваться успехов. За последние пять лет по темпам экономического роста многие постсоветские государства обогнали саму Россию. И если Россия становилась все менее демократической, то несколько соседних стран, напротив, сделали большой шаг вперед в политической сфере. Все они начали налаживать контакты с Западом, способные вывести их из-под влияния Москвы, а два государства – Грузия и Украина – сделали ставку на членство в ЕС и НАТО.

Отчасти из-за того, что американская политика долгое время оставалась неизменной, Вашингтон, вероятно, недооценил последствия поощрения подобных стремлений. Он несомненно не учел в должной мере целенаправленности противодействия России. В условиях оживления российской экономики Москва старалась блокировать западные трубопроводные проекты и покончить с военным присутствием Запада на авиабазах в Центральной Азии. Она обвиняла западные неправительственные организации в попытках дестабилизировать обстановку в соседних государствах. А в апреле этого года Путин назвал дальнейшее расширение НАТО 'прямой угрозой безопасности нашей страны'.

В этой обстановке США и Европа переоценили свою способность помочь соседям России перейти в орбиту Запада без серьезных международных кризисов. Теперь, когда проба сил состоялась, и Россия победила в этом состязании, многим инструментам политики Запада нанесен сильнейший урон. Среди стран НАТО, прежде считавших, что в конечном итоге Грузия и Украина должны стать членами альянса, теперь возник раскол по этому вопросу. Те постсоветские государства, что рассматривали тесное сотрудничество с Атлантическим альянсом (пусть и без присоединения к нему) как жизненно важный 'мостик' во внешний мир, теперь задумываются – так ли целесообразна эта идея в новой ситуации. Добывающие страны Центральной Азии, рассматривавшие вопрос о строительстве новых трубопроводов, не связанных с российской сетью, теперь могут счесть такие проекты чересчур рискованными. Посреднические усилия Запада по всей российской периферии заморожены; в Грузии же с ними покончено навсегда.

Тем не менее, чего бы ни добился Путин, устроив 'избиение' Грузии, в самом главном он потерпел неудачу. Российские лидеры сегодня открыто говорят о своем стремлении создать сферу влияния Москвы, но их собственные действия сделали реализацию этой идеи менее, а не более приемлемой для США и Европы. Сейчас необходимо проанализировать вопрос о том, означает ли российское вторжение начало скоординированной акции Москвы по восстановлению своего влияния на страны бывшего СССР. В прошлом подобную акцию Запад счел бы нежелательной по причинам 'эмоционального' характера. Теперь для этого есть более серьезные основания. Без сомнения, если гегемония России распространится на такую 'мастерскую', как Украина, на такую энергетическую 'кладовую', как Казахстан, и другие составляющие бывшего СССР, буквально всем ведущим государствам мира придется пересмотреть свои расчеты в сфере национальной безопасности.

Поскольку ставки в игре высоки, простое благоразумие вынудит следующую американскую администрацию действовать осмотрительно. Теперь любая задача, которую поставит перед собой Вашингтон, должна быть гарантированно выполнена, а это исключает переоценки собственных сил. Чтобы иметь в будущем более широкий спектр возможностей, в краткосрочной перспективе руководство США должно предоставить Грузии эффективную гуманитарную помощь; после этого – оказать содействие в стабилизации и восстановлении экономики, а затем и в возрождении вооруженных сил. По мере того, как эти шаги начнут приносить плоды, снова встанет вопрос о членстве Грузии в НАТО. Эта страна заслуживает места в западном альянсе, но ничто не нанесет большего ущерба безопасности Грузии, чем постановка этого вопроса раньше, чем НАТО будет готова дать на него ответ.

Восстановление Грузии – и политики, позволяющей постсоветским государствам присоединиться к западному миру – должно стать первоочередной задачей для следующей администрации. Другого способа всерьез расчистить завалы, образовавшиеся в результате российской агрессии, не существует. Однако в ходе этих усилий Соединенным Штатам и их союзникам придется иметь дело с парадоксальной ситуацией: в прошлом Вашингтон мог делать больше для соседей Москвы, когда его собственные отношения с Россией складывались благоприятно (а отношения самих этих соседей с Москвой носили хотя бы корректный характер). В обозримом будущем американо-российские отношения благоприятными не станут, и это превратится в дополнительное бремя для политики США. Преодолеть подобное противоречие без затруднений невозможно, но, чтобы это вообще удалось, Соединенным Штатам необходимо вернуть себе дипломатическую инициативу. Вашингтону нужны идеи и предложения, способные поставить заслон новой стратегии России, и одновременно показать Москве иной путь к обретению влияния на международной арене.

Так случилось, что сами русские выдвинули наиболее 'годную к употреблению' идею такого плана. Перед войной с Грузией, в рамках самого значительного на сегодняшний день 'вторжения' во внешнеполитическую сферу, президент Медведев призвал к организации новой конференции по вопросам европейской безопасности, делая прямую отсылку к дипломатическим инициативам середины 1970-х гг., результатом которых стал хельсинкский Заключительный акт. Конечно, его цели весьма напоминают те, что ставил перед собой советский лидер Леонид Брежнев, надеявшийся, что конференция по 'безопасности и сотрудничеству' завершится признанием со стороны Запада разделительных линий в Европе. Медведев, в свою очередь, хочет добиться признания Содружества независимых государств, Организации договора о коллективной безопасности и других структур, связывающих Москву с рядом постсоветских государств. Однако подобно Брежневу, увидевшему, как Хельсинкские соглашения превратились в знамя для его оппонентов, Медведев может обнаружить, что подобный форум, какова бы ни была его краткосрочная пропагандистская ценность, даст другим государствам возможность привлечь внимание к действиям России и выработать принципы, затрудняющие реализацию ее попыток создать новую империю.

Сегодня, когда Грузия еще истекает кровью после понесенного поражения, идея о серьезном анализе предложений, явно ставящих целью консолидацию успехов Москвы, девальвацию и ограничение свободы действий НАТО, и закрытие соседям России путей во внешний мир, может показаться несвоевременной, а то и пораженческой. Тем не менее, Соединенным Штатам и их союзникам не стоит забывать, что прежде за счет подобных дипломатических демаршей они добивались устойчивых преимуществ. Трудно представить себе общеевропейскую конференцию по вопросам безопасности, сейчас или в будущем, на которой Россия не оказалась бы в изоляции из-за своего поведения. Будет ли кто-нибудь, кроме России, возражать против принципа, согласно которому все государства вправе свободно выбирать, к какому альянсу присоединяться? Какие страны откажутся поддержать суверенитет и территориальную целостность Грузии? Кто одобрит предложение России о том, чтобы после войны против Грузии именно ее войскам должны быть поручены миротворческие функции? Кто согласится с точкой зрения Путина, которую он в открытую высказал Бушу, о том, что 'Украина – это даже не государство'?

Политические лидеры в Москве утверждают: Россия просто хочет занять место в 'президиуме' международной дипломатии, участвовать в разработке правил и норм международного устройства. Они, похоже, считают, что конференция по европейской безопасности и даже договор о европейской безопасности позволят им закрепить за собой сферу влияния. Они хотят показать, что к их словам прислушиваются. Подобные цели и ожидания могут обернуться лишь тупиком. Тем не менее, можно считать, что время на весь этот процесс потрачено не зря, если он хотя бы продемонстрирует: идеи и поведение России полностью противоречат точке зрения других участников. Поэтому новой американской администрации следует тщательно изучить предложения России, проконсультироваться с друзьями и союзниками, добиться прояснения нечетко сформулированных пунктов, отбраковать идеи, которые ее не устраивают, и т.д. Затем она должна с удовольствием принять предложение Медведева.

Конфликт интересов

'Одна из трагедий нашей жизни – в том, что парни, особенно заслуживающие трепки, всегда такие здоровяки!', – замечает один из персонажей старого фильма Престона Стерджеса (Preston Sturges) 'Приключение в Палм-Бич' (The Palm Beach Story). То же самое можно сказать и о нынешней затруднительной ситуации, в которой оказалась американская дипломатия. Россия, судя по всему, идет все более конфронтационным курсом, подпитываемым самым воинственным со времен окончания 'холодной войны' восприятием собственных национальных интересов, внутриполитическими соображениями, 'завязанными' на международную напряженность, и возросшими возможностями отстаивать свои позиции. Ни могущество, ни решимость России не следует преувеличивать. Ее новообретенная сила покоится на узком, даже непрочном фундаменте, а ее новые цели могут быть пересмотрены, если издержки, связанные с их достижением, окажутся чересчур высоки. Однако сегодня, после войны в Грузии, возникает впечатление, что у этого развития событий будет иной, более тревожный итог. Могущество России, возможно, и дальше будет расти – а с ним и ее амбиции.

Сейчас, когда присутствие США в Ираке близится к завершению, американское политическое руководство и экспертное сообщество начинают задумываться о многочисленных проблемах, с которыми Вашингтону придется иметь дело на следующем этапе. Будет ли Америка преодолевать новые и унаследованные от прошлого трудности в условиях сотрудничества с другими великими державами, или отношения с ними станут более конфликтными? Если конфликты превратятся в новую 'норму жизни', насколько трудно будет 'управлять' этой ситуацией с тем, чтобы она служила американским интересам? И Россия – раньше, чем ожидалось – дает Америке импульс для поиска ответов.


Источник: "ИноСМИ"