Лента: Политика

Во Франции отмечено 40-летие майских волнений 1968 года. В преддверии юбилея многие телеканалы показали документальные фильмы на эту тему, на прилавках магазинов появилось более сотни книг, посвященных маю-68.

Юбилей стал поводом для осмысления событий, которые до сих пор вызывают в стране и за рубежом ожесточенные споры. Одни называют май-68 "красным периодом", другие – эпицентром позитивной социальной и культурной мутации общества.

События во Франции были лишь одним из аспектов мирового явления – волна протестов прокатилась от Европы до Азии, от Праги до Мексики. Повсюду это движение вдохновлялось одними и теми же темами – пацифизмом и антиамериканизмом, оспариванием авторитетов в семье, на предприятии, в университете.

Во Франции события, в которых соединились университетский, социальный и политический кризисы, привели к значительному обновлению страны, но сопровождались и многочисленными крайностями. Вспоминая о них, одни вновь переживают упоение безграничной свободой, другие осуждают анархизм и вседозволенность.

Строго говоря, события продолжались с 3 по 30 мая 1968 года. Старт волнениям дал митинг солидарности со студентами, протестовавшими против войны во Вьетнаме, который проходил в университете Нантера 3 мая. После задержания организаторов студенты заняли Сорбонну, которая и сегодня остается для студентов "их" Бастилией. Именно поэтому и в 2005 году протестовавшие против введения нового контракта для молодежи студенты вновь оккупировали этот основанный семь столетий назад университет.

Манифестанты во главе с лидером – студентом из Германии Даниэлем Кон- Бендитом выдвинули тогда романтически-анархистские лозунги: "Нет буржуазному университету!", "Профессора, вы устарели и ваша наука тоже!", "Дайте нам жить!"

"В студенческие организации стекались троцкисты, анархисты, маоисты, критиковавшие марксизм и коммунизм, что привело к разрыву между студентами и рабочими, – вспоминает в еженедельнике "Экспресс" бывший лидер Всеобщей конфедерации труда Жорж Сеги. – Профсоюзы испугались лозунгов типа "Разрушим средства производства!", не поняв, что речь идет о чисто парижском движении".

С 10 на 11 мая студенты в приподнятом настроении строили баррикады вокруг Сорбонны и участвовали в ожесточенных столкновениях с силами охраны порядка. Именно эта ночь считается точкой, откуда возврат к исходным позициям стал невозможен. С этого момента, отмечают некоторые историки, движение "обрело черты революции". Итог "ночи баррикад": 63 сожженных и 123 поврежденных автомобиля, 247 раненых полицейских. Число раненых демонстрантов неизвестно. Хотя официально считается, что погибших не было, отдельные источники все же сообщают о жертвах.

Уже 13 мая президент Жорж Помпиду приказал открыть Сорбонну для свободного доступа, и в течение месяца в ее стенах студенты и все желающие обсуждали насущные проблемы страны. Историки сравнивают старинный университет в этот период с "пьяным кораблем" Рембо, предпочитая не упоминать о нанесенном историческому зданию ущербе.

14 мая по инициативе анархо-синдикалистского ядра профсоюза завода "Сюд-Авиасьон" близ Нанта началась национальная забастовка. Акция протеста быстро охватила всю страну и вошла в историю как крупнейшая забастовка в истории рабочего движения Франции.

22 мая Даниэлю Кон-Бендиту, временно выехавшему в Амстердам, был запрещен въезд во Францию. По стране прокатилась волна массовых студенческих манифестаций под лозунгом: "Мы все – германские евреи".

25 мая в министерстве труда на парижской улице Гренель начались переговоры между представителями профсоюзов и правительства. С тех пор слово "Гренель" стало во Франции обозначением для согласования общих позиций и конкретных мер между представителями различных социальных групп. Профсоюзы практически диктовали свои условия правительству, постоянно повышая ставки, и пошли на компромисс, лишь когда прошел слух о готовящейся манифестации ультралевых сил.

"Вырванные у правительства уступки превосходили компромисс 1936 года, – подчеркивает Жорж Сеги. – Межотраслевая минимальная зарплата была повышена на 37 проц., на предприятиях разрешена деятельность профсоюзов, рабочая неделя сокращена до 40 часов".

Жорж Сеги утверждает, что компартия "полностью осталась в стороне от событий, практически до их конца занимая выжидательную позицию". "Если бы до начала гренельских переговоров социалистам и коммунистам удалось достигнуть соглашения, можно было бы добиться левого большинства", – считает он. Другие источники однако утверждают, что профсоюзы находились под влиянием компартии и действовали по ее указаниям.

29 мая Всеобщая конфедерация труда организовала огромную манифестацию, выведя на улицы многие тысячи людей. "Демонстрация ВКТ, к которой присоединились и коммунисты, считалась очень опасной, – рассказывает Эдуар Балладюр, который был тогда советником президента Жоржа Помпиду. – Премьер мобилизовал парашютистов, морских пехотинцев и танковые части на подступах к Парижу, так как не исключалась возможность нападения на правительственные учреждения. Были предложения раздать в Матиньонском дворце личное оружие". "После того, как "пропал" генерал де Голль, в стране появились признаки паники, – продолжает он. – Резко возрос спрос на аренду частных самолетов, люди были готовы покинуть страну".

"Больше всего меня поразил моральный крах элит, – отмечает Балладюр. – Многие высокие чиновники утратили самообладание, потеряли лояльность к государству, ораторы замолчали, а голлисты бросились к социалисту Мендес- Франсу, который, как предполагалось, возглавит новое правительство. Расцвел оппортунизм, пропало всякое достоинство".

В ходе переговоров на улице Гренель премьер-министр Жорж Помпиду в кулуарах предупредил лидера Всеобщей конфедерации труда Жоржа Сеги, что волнения во Франции рискуют спровоцировать резкую реакцию США, и внешняя политика генерала де Голля, в частности, построенные им отношения с СССР, подвергается опасности. "Я предпочитаю быть простым чиновником при коммунистическом режиме, чем премьером в правительстве, которым управляют американцы", – сказал Помпиду.

В момент кульминации событий, когда Париж бушевал, а большинство министров были охвачены паникой в связи с ожидаемым коммунистическим переворотом, неожиданно "исчез" глава государства – генерал де Голль. В полном секрете 29-30 мая он вылетел на вертолете в Баден-Баден, где размещалась миссия командующего французскими вооруженными силами в Германии генерала Жака Массю.

До сих пор высказываются различные предположения об истинной цели этой однодневной поездки генерала. "Одни думали, что де Голль бежал, – говорит Эдуар Балладюр, – другие, – что он вернется с армией. Сила генерала была в том, что его считали способным на все". Некоторые свидетели приводят слова де Голля, который, как будто, сказал: "Я хочу узнать, что думает армия".

Журнал "Экспресс" сообщает, что де Голль опасался американского вторжения во Францию и оккупации страны. Поэтому перед отъездом в Германию он отдал приказ начать операцию "Банк Франции", которая предусматривала создание "золотого запаса" на случай войны.

Бывший адъютант де Голля, ныне адмирал Франсуа Флоик сообщает, что в Баден-Бадене была и вся семья генерала, так как после путча 1962 года он боялся, что его близких могут взять в заложники. "Если бы Массю выразил сомнение в лояльности армии, генерал остался бы в Германии, – утверждает "Экспресс". – Он говорил Флоику, что провел бы некоторое время в Германии, а затем отправился бы в Ирландию – землю его предков по материнской линии".

В канун юбилея майских событий во Франции вышла книга Анри-Кристиана Жиро "Секретное соглашение в Баден-Бадене", в которой представлена авторская версия поездки генерала в этот германский город, получившая во французской прессе название "русский след".

Согласно автору, в ходе поездки генерал хотел заручиться поддержкой Москвы, чтобы оказать давление на рвавшуюся к власти французскую компартию. С этой же целью 28 марта голлист Лео Амон посетил советского посла Юрия Дубинина в Париже, пишет он, а 29 марта советский маршал Петр Кошевой – генерала Жака Массю в Баден-Бадене.

Визит Кошевого, утверждает Анри-Кристиан Жиро, был позитивным сигналом де Голлю и предупреждением коммунистам, чтобы они не заходили за "красную линию". Таким образом, по его мнению, генерал получил "добро" из Москвы, которая не была заинтересована в крахе главы враждебного США государства и не желала, чтобы Франция возвратилась в орбиту американской политики. Поэтому, возвратившись в Париж 30 мая, де Голль немедленно выступил по радио к решительной речью, в которой резко обрушился на "тоталитарный коммунизм", а компартия и Москва в ответ промолчали.

В этом же выступлении генерал решительно заявил, что не намерен подавать в отставку, а "сильный человек" режима Шарль Паскуа, возглавлявший тогда "Службу гражданских действий" /голлистское силовое ведомство/, организовал в тот же день большую контрдемонстрацию правых сил. Проходившие мимо Елисейского дворца колонны скандировали: "Де Голль не один!" После этого в общественном мнении произошел перелом, позволивший властям вновь укрепить свои позиции.

На следующий день назначенный госсекретарем по строительству Филипп Дешартр был вызван на беседу к генералу в Елисейский дворец, рассказывает "Экспресс". Новоиспеченный министр в панике всю ночь готовил проект восстановления дорог, мостов, портов, однако в ходе продолжавшейся несколько часов аудиенции де Голль беседовал с ним о... творчестве драматурга Пьера Корнеля.

Каковы были причины, приведшие к взрыву? "Во Франции все было более или менее хорошо в экономической жизни, но гораздо хуже – в частной, – считает социолог Ален Турэн. – Поэтому суть мая 1968 года – в самоутверждении молодежи... . До 1962 года во Франции вообще не говорили о молодежи, а только о ее неподчинении".

"Главным правом студентов в 1968 году было право молчать, – пишет участник событий, ныне кинорежиссер Патрик Ротман в книге "Май 1968 года, рассказанный теми, кто его не пережил". – Отношения и нравы подчинялись суровым, удушающим правилам, исключающим любую фантазию. Ничто не отвечало чаяниям молодежи, которая оказалась в корсете условностей предыдущих поколений. В университетах царила диктатура престарелых профессоров- "мандаринов", для которых студенты были подчиненными, от которых они требовали послушания и пассивности".

Получила распространение идея, что волнения вспыхнули из-за запрета студентам заходить в общежития студенток, а один из лозунгов движения, в котором заметную роль играли анархисты, гласил: "За оргазм без препятствий!" "Как бы там ни было, если не учитывать стремления избавиться от затхлого, окостенелого, мертвящего существования, – комментирует Ротман, – невозможно понять, почему десятки тысяч студентов вышли на улицы".

"Майские волнения 1968 года вспыхнули в результате противоречия между экономической и технологической модернизацией страны, с одной стороны, и архаичными социальными отношениями и нравами, – с другой", – утверждает бывший сенатор-социалист, ныне евродепутат Анри Вебер, который также был одним из активных участников движения. "Например, де Голль,– вспоминает он, – никогда не приглашал главу Конституционного совета Гастона Палевски в Елисейский дворец потому что тот... был разведен".

Согласно французской прессе, социально-экономический контекст в канун мая 1968 года был отнюдь не безоблачным. После 50-х годов рабочие привыкли к полной занятости и регулярному повышению зарплаты. К 1968 году однако экономический рост замедлился, и появились первые ростки безработицы. Предприятия были организованы по-военному, существовало сильное социальное неравенство. Минимальная зарплата имела значительно меньшую покупательную способность, чем сегодня.

Вопиющей была дискриминация женщин. До 1965 года француженки не имели права открыть счет в банке или работать без разрешения супруга. Им не разрешалось носить брюки на работе, а в 1964 году телеведущую Ноэль Ноблькур уволили с работы за то, что она осмелилась поднять юбку выше колен. В продаже не было противозачаточных средств, не было ни разводов, ни всеобщих оплачиваемых отпусков.

"До 1968 года Франция представляла собой консервативное, мещанское общество, напичканное всевозможными сексуальными, католическими и пуританскими табу с послушной прессой, вездесущей Службой гражданских действий, ежедневно унижаемыми женщинами и патернализмом в духе Марселя Дассо", – резюмирует один из читателей журнала "Экспресс".

"Сутью мая-68 был антиавторитаризм, – пишет Патрик Ротман. – Это был протест против жесткости всех вертикальных аппаратов, которые традиционно организуют общество: политическая власть, школа, предприятие, церковь".

"Главной целью участников движения было признание права на индивидуальную свободу во всех сферах жизни, права не подчиняться правилам предыдущего поколения", – считает экономист и политолог Жак Аттали.

"Это было движение освобождения, – утверждает историк Мишель Винок, – а его общий знаменатель – антиавторитаризм. Старая – консервативная, традиционная, авторитарная – Франция взлетела на воздух, и на ее обломках утвердилась личность".

"Дух мая – это желание свободы, – резюмирует лидер движения Кон- Бендит. – Это – тоска поколения, которое задавалось вопросом о своем будущем".

Вскоре после 30 мая порядок был восстановлен. В июне де Голль без труда победил на парламентских выборах. Возвращение к работе было тягостным для тех, кто поверил в иллюзию, заложенную в лозунге: "Будем реалистами, станем требовать невозможного".

И все же май-68 кардинально изменил в стране отношения между расами, полами, поколениями. Впрочем, авторитарные отношения не исчезли, а лишь видоизменились, констатируют обозреватели. Власть предержащие стали меньше навязывать и больше дискутировать, информировать, договариваться в семье, в школе, на предприятии. "В мае 1968 года были расшатаны символические опоры власти, которая решила стать незаметной, – отмечает социолог Жан- Пьер Ле Гофф. – Власть осталась на месте, но стала действовать в другой манере".

Значение потрясших Францию событий неоднозначно и противоречиво. "Они смели последнее архаичное моральное и интеллектуальное сопротивление на пути развития либерального общества", – писала "Либерасьон". "Май-68 мало создал, но много ликвидировал", – писала, в свою очередь, "Фигаро". Жак Аттали считает, что май-68 – это "освобождение частной жизни, оспаривание власти, а затем – ледяное возвращение прежних порядков".

Многие аналитики отмечают, что хотя внешне движение было антикапиталистическим, именно оно заложило основы для развития современного, финансового капитализма со всеми его издержками. Фактически, утверждают они, отбросив традиционные ценности, май-68 открыл путь к абсолютной коммерциализации общества. Поэтому майские события многие называют "прологом глобализации".

Май-68 оказал положительное воздействие на эволюцию нравов и образование, считает все же большинство французов. В университетах он положил конец абсолютной власти профессуры, женщины и молодежь стали пользоваться большим уважением и вниманием, даже если многие молодые люди утратили ориентиры. Были окончательно узаконены противозачаточные средства, появились такие понятия, как "свободный союз" и "пробный брак", заявили о своих правах гомосексуалисты, зародилось феминистское движение. Согласно проведенному в канун 40-летия опросу, 74 проц. жителей страны считают, что май-68 оказал позитивное воздействие на французское общество.

Между тем, другие комментаторы ставят акцент на негативных элементах событий. "Майское движение способствовало экзальтации насилия, что вело к скептицизму по отношению к демократическим формам политической жизни, – писал Анри Вебер. – Оно реактивизировало культуру конфронтации и конфликта, которая глубоко укоренилась во французском обществе и сегодня является одним из серьезных препятствий на пути к его обновлению".

"Политическая жизнь Франции зародилась в революции 1789 года, – напоминает Мишель Винок. – Поэтому в ее основе лежат структурный конфликт и модель конфронтации. Это не всегда приводит к баррикадам, но проявляется в том, что французам с трудом дается ведение переговоров и достижение согласия. Во Франции – культ революции, а французы побили мировой рекорд по демонстрациям: только в Париже их проходит более тысячи в год. Такой страны больше нет. Дух противоречия у Франции в генах, это – ее историческое наследие".

Философ Режи Дебре называет развитие событий мая-68 "нарциссической, индивидуалистской спиралью", которая "привела к полному растворению чувства принадлежности к обществу".

"В мае 1968 года была определена повестка дня на предстоящие 40 лет, – писал Жак Аттали. – Сегодня однако Запад страдает от ее выполнения, от исчерпания идеала. Нелегко найти себе место в мире, где каждый свободен, а значит, – одинок, где больше никто не обязан быть солидарным и даже лояльным к чему бы то ни было".

Бывший министр образования Люк Ферри считает, что после мая-68 "расцвет индивидуализма ускорил кризис школы, подняв новаторство в ущерб традиции, непосредственность в ущерб заслугам, развлечение в ущерб труду и безграничную свободу в ущерб свободе, регулируемой законом".

"Если в 70-е годы в результате принятия ряда либеральных законов возник новый сексуальный и семейный порядок, то с 1975 года начался новый откат, – утверждает известная феминистка, социолог Марчела Якуб. – Никогда частная жизнь не была под таким строгим надзором со стороны государства, как сегодня".

"Конечно, прежним жестоким нравам пришел конец, – признает она, – однако самые интересные потенциальные возможности мая-68 были упущены, а развитие получили наименее интересные. Поэтому эта революция успешно провалена".

"Экономически либеральные страны по традиции являются культурно репрессивными, – полагает Ален Турэн. – Поэтому во Франции начался репрессивный процесс, который в настоящее время набрал полную силу. Конечно, нравы изменились, но в конечном итоге можно сказать, что идеи мая-68 во Франции не прижились".

"В отличие от революции 1789 года, которая юридически изменила французское общество, май-68 был лишь событием, "революционным карнавалом", по выражению Раймона Арона", – писала "Фигаро". По мнению газеты, последовавшие реформы вызревали давно и в любом случае были бы проведены в жизнь. Более важную роль в эволюции общества, считает "Фигаро", сыграло послевоенное "славное тридцатилетие" /1940-1970 годы/, когда страна пережила бурный экономический рост.

Любопытны критические мнения о мае-68, высказываемые далекими от интеллигентско-студенческой среды французами, подборку которых опубликовал "Экспресс". "Родившись в "медвежьем углу", я с ранних лет работал в промышленности, а долгими вечерами учился, чтобы получить диплом инженера, – пишет один из читателей журнала. – Я не очень понимал смысла происходящих событий, так как оргазм не входил в число моих приоритетов. Тем более, что я был счастлив в моей маленькой семье. Эх, простые удовольствия!"

"Лучше всего май 1968 года характеризует выражение де Голля: "бардак", – пишет другой. – Безработица во Франции была на самом низком уровне, не было ни одной из сегодняшних проблем – глобализация, потепление климата, СПИД, и эта студенческая горячка, возглавляемая будущими "бобо" /богемными буржуа/, совершенно не интересовала рабочих, которые не томились от скуки, как студенты, поскольку они работали. А у студентов, видимо, было много свободного времени, с которым они не знали, что делать".

Распространено мнение, что многие лидеры мая-68 сегодня занимают высокие посты, превратившись из революционеров в респектабельных буржуа. Ведь даже экс-лидер парижских студентов "Дани-красный" /Даниэль Кон- Бендит/ стал "Дани-зеленым" – сопредседателем фракции экологического движения в Европарламенте. В дни юбилея он был принят президентом Николя Саркози, которому преподнес свою книгу о мае-68 с дарственной надписью: "Для Николя. Когда у власти появится воображение? Салют, Дани". Поэтому бывшие лидеры движения, как правило, не вызывают в стране симпатий.

"Сегодня Франция живет по правилам, которые были установлены в мае 1968 года, – пишет "Фигаро-магазин". – Наша страна – рай двойного языка. Можно говорить все, но только если вас хотят слышать. Раньше каждый отвечал за свое мнение. Теперь это невозможно. Почему? Потому что все руководящие должности в интеллектуальной сфере находятся в руках у экс- лидеров мая 1968 года, пришедших к власти и взявших на вооружение поведение, которое они сами гневно обличали 40 лет назад".

"Лидеры 68-го ненавидели де Голля, но обожали Троцкого и Мао, – продолжает журнал. – Они клеймили французских полицейских как "эсэсовцев", но не замечали "эскадронов смерти" Че Гевары. Они называли выборы "ловушками для дураков" и издевались над буржуазными свободами, но восхищались свободой в Китае".

"Все это было фарсом, – заключает "Фигаро-магазин". – Лидеры мая-68 приписывают себе заслугу раскрепощения нравов во Франции, хотя она принадлежит Элвису Пресли, Брижит Бардо и Джонни Холлидею. Они же мечтали о режиме, как в Пхеньяне, где однако располагали бы местом на официальной трибуне. Они дисквалифицировали всех и все, провозгласив намерение изменить общество, но на самом деле лишь сменили обои в занятых ими кабинетах".

"Многие лидеры движения обратились к рыночной экономике и стали вести себя с беспрецедентной жесткостью и надменностью, – вторит газета "Фигаро". – Технику революции бывшие троцкисты и маоисты успешно применили для того, чтобы подняться по ступеням социальной лестницы". "Взяв в руки дубинку, чтобы смести прежние элиты, они остаются сегодня хозяевами жизни", которые, по словам газеты, продолжают умело манипулировать ею.

Другие, впрочем, отмечают, что устроить свою жизнь удалось лишь парижским лидерам движения, тогда как большинству его участников было трудно спуститься с облаков на землю. Многие не сумели вновь приспособиться к реальному миру, и среди них были самоубийства, зависимость от наркотиков, вспышки насилия... Так, АФП отмечало, что "из лидеров движения не вышло ни одного по-настоящему крупного бизнесмена, финансиста, политика, кроме Бернара Кушнера. Когда говорят о мнимом буржуазном успехе лидеров мая-68, то всегда повторяют десяток одних и тех же имен. Многие из них однако проявляют себя в культурной сфере – издательства, пресса, кино".

Наследие мая-68 очевидно, однако, и в сегодняшней жизни Франции. Многие его видные участники активны до сих пор. Поэтому отношение к событиям 40-летней давности в стране остается весьма эмоциональным. У мая- 68 по-прежнему есть друзья /левые/ и враги /правые/. Именно поэтому идеология движения стала "площадкой", на которой проходило одно из сражений недавней президентской кампании. Ее победитель Николя Саркози, будучи лицеистом, пытался принять участие в голлистской манифестации 30 мая, но по просьбе матери был заперт классным наставником в классе.

Еще в 2002 году будущий президент говорил: "Нужно повернуться спиной к этим годам, когда ценности потеряли смысл, когда были только права и никаких обязанностей, когда больше никто никого не уважал и было запрещено запрещать". На последнем предвыборном митинге 29 апреля 2007 года Саркози вновь яростно обрушился на "наследие 1968 года", обвинив его носителей в "моральном и интеллектуальном релятивизме" и пообещав ликвидировать его "раз и навсегда".

"После мая 1968 года больше нельзя говорить о морали, – гремел он. – Это слово исчезло из политического словаря. /.../ Наследники 1968 года стерли разницу между добром и злом, между правдой и ложью, между красотой и уродством. Они пытались внушить нам, что ученик равен профессору, что жертва равна преступнику. Больше нет ценностей, нет иерархий. /.../ Я хочу перевернуть страницу мая 1968 года. Я предлагаю французам порвать с духом, с привычками, с идеями мая 1968 года. Идеология 1968 года будет мертва, когда общество осмелится призвать каждого к его долгу".

Нападки на "наследие 1968 года" вызвали резкий отпор слева. "Саркози готовит нам общество не завтрашнего, а вчерашнего и позавчерашнего дня", – контратаковал лидер Социалистической партии Франсуа Олланд.

"Май 1968 года был крупным демократическим и освободительным движением, – протестовал и Анри Вебер. – Это была также крупнейшая в истории Франции мобилизация рабочих. Кампания правых сил против мая 1968 года ставит две цели: покончить с французской социальной моделью и возвратиться к репрессивному моральному порядку и авторитарной власти, которые преобладали до мая 1968 года".

"Да, действительно, мы выдвинули лозунг: "Полицейские – эсэсовцы!" Но разве правый лозунг: "Кон-Бендита в Дахау!" был лучше?" – спрашивал в "Либерасьон" Даниэль Кон-Бендит. "Да, мы виновны в том, что хотели равенства, солидарности и свободы, – иронически восклицал он. – Поэтому мы просим, чтобы главный мыслитель саркозистской культурной революции Андре Глюксман взял нас на перевоспитание и публично и коллективно высек перед штаб-квартирой правящей партии Союз в поддержку народного движения".

Идея ликвидировать май 1968 года родилась в мае 1968 года, отмечают многие комментаторы. Ведь для правых сил это движение было символом анархии и уничтожения моральных ценностей, тогда как левый лагерь видел в нем триумф либерализма. Можно ли покончить с наследием мая 1968 года? "Это невозможно и нежелательно, – убежден Эдуар Балладюр. – До этих событий французы жили практически в обществе XIX века с точки зрения моральных, политических, экономических понятий. Май-68 стал потрясением для общества, семьи, школы, предприятия, нравов. Но нельзя вернуть реку к истокам. Существует наследие 1968 года, которое невозможно вычеркнуть из истории, это – апология индивидуальной свободы. Конечно, мы зашли по этому пути слишком далеко и пережили возвратный шок. Так однако всегда происходит в истории, прежде чем будет достигнута точка равновесия, к которой Франция тоже пока еще не пришла".


Николай Морозов, корр. ИТАР-ТАСС в Париже
Источник: "Компас" ИТАР-ТАСС