Холст, масло. 150х115 см.
Музей искусств, Турне.
"... Лето 1874 года Мане присоединяется к Клоду Моне, работающему на берегах Сены.
Моне внушает Мане уважение. Сын лавочника из Гавра, отмеченный отнюдь не благосклонной судьбой, но твердо, не сгибаясь, встречающий ее удары и движущийся к своей цели упорно, настойчиво, полный мужественной стойкости, Моне принадлежит к той благородной породе честолюбцев, для кого общественный успех не имеет значения, если он не подкреплен уважением. Будучи очень требовательными к себе, эти художники считают, что теперь они достойны такого уважения. После войны Моне вместе с женой и маленьким сыном обосновался в Аржантейе. Недавно из-за осложнений с хозяином он оказался на грани того, чтобы вообще остаться без крова. Мане выступал тогда в роли посредника и устроил ему жилище в уютном домике с садом неподалеку от ворот Сен-Дени, где прежде жил философ Теодуль Рибо. Чтобы добраться до Моне из Женвилье, Мане достаточно пересечь Сену.
Работы Моне приводят его в восхищение. Моне пишет главным образом на берегах Сены. По воскресеньям тут яблоку негде упасть; повсюду шумные группы гребцов с их не слишком добродетельными подружками, женщины в длинных юбках с турнюрами, мужчины во фланелевых панталонах, грудь обтянута майкой, на головах – соломенные шляпы с широкой голубой или красной лентой, панамы или канотье. Десятки легких лодок скользят по воде, состязаясь в скорости или мирно двигаясь по течению. Ветерок надувает паруса, белыми пятнами отражающиеся в сверкающей голубизне Сены. Над празднично оживленной рекой разносятся песни и смех. Берега до поздней ночи оглашаются веселым шумом молодежи – она гуляет, танцует в небольших ресторанчиках, уплетает жаркое, запивая его красным вином.
У Моне тоже есть лодка с кабиной – он управляет ею с помощью весла и пишет, сидя в ней, все, что пожелает, обращая особенное внимание на "эффекты света от восхода до заката". "Лодка – вот его мастерская!" – говорит Мане. Он называет его "Рафаэлем воды и подтрунивает над ним: "Послушайте, да оставьте хоть что-нибудь другим". Очарованный изысканным колоритом Моне, его тенями – не битюмными, черными, но пронизанными рефлексами богатейших тонов, он решительно следует примеру его опытов на пленэре и устанавливает мольберт прямо перед голубизной реки. Он сам проникается царящей вокруг радостью и хочет перенести ее на полотно. Его палитра расцвечивается чистыми тонами, которые так любит его младший товарищ. Он пишет лодки, купальщиц, Моне за работой в его плавучей мастерской ("Лодка-мастерская К.Моне"), делает композиции с изображением гребцов и их подруг. Особенно интересны два больших полотна – "В лодке" и "Аржантей", где для "персонажа из "лягушатника" позирует брат Сюзанны Рудольф, сидящий рядом с неизвестной натурщицей. Фигуры вырисовываются на фоне лазурной воды. Картины блещут светом.
Однако пусть импрессионисты не торопятся праздновать победу. Вопреки тому, что можно предположить, обращение Мане в новую веру куда менее глубоко, чем кажется. Мане приемлет далеко не все теории своих друзей. Если он принимает светонасыщенные краски Моне, то вовсе не разделяет его приверженности чистому зрительному ощущению. Мане предпочитает нечто основательное. Ему претит неопределенность, незаконченность, неясность. В противоположность Моне он не позволяет переливам света всецело околдовать, покорить себя. Он четко строит свои картины берегов Сены, точно обозначая этим границу, за которую не рискнет переступить. В этих картинах он, в сущности, хочет уяснить для себя, как далеко может продвигаться по новому пути. Как и "Кружка пива", они своего рода предельные вехи определенного направления, полностью "Кружке пива" противоположного.
Мане намечает вехи собственного пути...
В 1875 году Мане готовится выступить в Салоне со своим "Аржантейем" (он представит жюри одно-единственное полотно, дабы избежать полумер, имевших место в 1874 году, пусть его либо целиком принимают, либо целиком отвергают).
Жюри с презрительным высокомерием принимает присланный Мане "Аржантей" – огромное полотно с его пленэрностью и сияющим колоритом, воспринимающимся как своеобразный манифест. Восторженное состояние, переживаемое Мане во время работы в Аржантейе, лишь отчасти позволило ему осознать смелость совершаемого. Что бы он ни писал – "Кружку пива" или "Аржантей", – он сам поглощен только одним: как ему, Мане, которого бранят или хвалят по непонятным для него причинам, в данный момент пишется. Кто хочет спасти свое произведение, непременно его погубит; к счастью, работая над новыми картинами, Мане был достаточно простодушен. Изображая Сену, он ни на секунду не задумывался о "традиционном зеленоватом цвете воды". В солнечных переливах аржантейского лета его глаза увидели воду синей: он ее и написал синей. Какая наглость!
И ему не замедлят указать на это. На следующий же день после вернисажа Салона, 2 мая "Фигаро" отчитывает его, упрекая в изображении "реки цвета индиго, плотной, как металл, прямой, как стена". Обвинение охотно подхватывается десятками критиков. "Даже Средиземному морю, – заявляет Жюль Кларети, – никогда не доводилось быть таким совершенно синим, как Сена под кистью г-на Мане. Только одни импрессионисты способны так обращаться с истиной. И когда думаешь, что г-н Мане все-таки робок в своих поползновениях по сравнению с г-ном Клодом Моне, то возникает вопрос – где же, наконец, остановится эта живопись на пленэре и на что еще осмелятся эти художники, которые вообще хотят изгнать из природы тени и черный цвет!"
Но на сегодня у Мане есть и защитники, такие же твердо и непоколебимо убежденные в своих суждениях, как и его хулители. Вокруг "Аржантейя" разыгрывается баталия, и его пресловутая синева становится вскоре знаменитой не менее кота из "Олимпии".
" – Боже, да что же это?
– Это Мане и Манетта.
– А что они делают?
– Если я правильно понимаю, они... в лодке.
– А что это за синяя стена?
– Это Сена.
– Вы уверены?
– Черт возьми, мне так сказали".
Этот синий цвет ошеломляет публику, выводит ее из себя. Он для нее "как красный цвет для быков". Он причиняет ей "что-то вроде физического страдания". Стоит кому-нибудь в толпе, теснящейся перед "Аржантейем", сказать словечко в защиту Мане, ему уже кричат: "Но этот синий цвет!" Он "невыносим", он "шокирует". "От него мутит". "Мирный договор, подписанный публикой и г-ном Мане после "Кружки пива", теперь разорван, – приходит к заключению Филипп Бюрти. – Враждебность против этого цельного, верного себе художника возобновилась с прежней силой".
Прошлой зимой Мане без всяких задних мыслей избрал для экслибриса, награвированного для него Бракмоном, девиз, специально придуманный по этому случаю бывшим издателем Бодлера Пуле-Маласси. Тот обыграл по-латыни имя художника: "Manet et manebit" ("он таков и таким останется"). Враги живописца издеваются над тем, что представляется им наглой фанфаронадой. О вы, составляющие славу Института! Посудите сами: Manet et manebit. Этот мистификатор на миг ввел всех в заблуждение, но на самом деле все равно остался тем, кем был всегда: маньяком рекламы и шумихи. Ему поверили, поверили, что он начал исправляться, но в этом году он не нашел ничего лучшего, как устроить очередной скандал. "Со времени своего дебюта Мане не продвинулся ни на шаг. Простимся же с несостоявшимся мастером"....
По материалам книги А.Перрюшо "Эдуард Мане"./ Пер. с фр., послесл. М.Прокофьевой. – М.: ТЕРРА – Книжный клуб. 2000. – 400 с., 16 с. ил.
http://impressionnisme.narod.ru/MANE/mane59_about.htm
|
|
