147,3х114,3 cm.
Metropolitan Museum of Art. New York.
"...Мане так нуждается в одобрении. Ему двадцать восемь лет, он жаждет похвал, хочет услышать ропот восхищения, каким встречают обычно знаменитого художника. Завоевать известность, ловить завистливые взгляды, слышать свое имя на устах тысячной толпы, иметь право сказать: "Я – Мане" – ах, какое это наслаждение! Молодой живописец верит в себя, в свое будущее, в триумф, который придет к нему в следующем Салоне. Там увидят портрет его родителей, но это еще не все. Он понравился своим близким; теперь он хочет понравиться Бодлеру, "сыграть" на интересе к Испании, захватившем не только поэта, но и публику; парный портрет четы Мане не успел окончательно просохнуть, как художник принимается за другое и при этом огромное полотно. В то время концерты андалузского гитариста Уэрта производят в Париже фурор. Его "Гимн Риего" распевают повсюду. Почему бы не написать "Испанского гитариста" – "Гитарреро"?
Наняв натурщика-испанца, он пишет с него задуманную картину. Пишет быстро, очень быстро. И вот на холсте возникает изображение музыканта – он поет, перебирая струны, голова повязана розовым фуляром, сверху черная войлочная шляпа, на ногах холщовые туфли на веровочной подошве. "Ну, что ты скажешь? – спрашивает Мане Антонена Пруста. Ему самому очень нравится эта живопись – она выполнена широко и свободно, сверкающими красками. "Вообрази, – доверительно говорит он, – я написал голову одним махом. После двух часов работы поглядел в мое маленькое зеркальце, чтобы проверить сделанное, – живопись смотрелась. И больше я к ней не прикасался". Единственная досадная деталь: работая, Мане так торопился, что совершил промашку: написал гитариста-левшу! Он заметил это позже.
Вот так-то! Неужели господа из жюри подымут руку на "Гитарреро" и "Портрет г-на и г-жи Мане"? Ну, разумеется, нет. Мане отправляет обе картины в Салон. Обжегшись на первой неудаче, он не может быть спокоен и сейчас. Его тревожат слухи, а их день ото дня становится все больше. Поговаривают, будто жюри – на этот раз оно состоит из людей, славящихся предельной непримиримостью, – поведет себя крайне жестко и запретит выставляться многим кандидатам. Число кандидатов и впрямь велико.
Но хотя жюри ведет себя сурово, как и предполагал кое-кто заранее информированный, безжалостно отстраняя множество присланных работ, оба полотна Мане приняты. Г-н и г-жа Мане ликуют. Сюзанна тоже. Радость захлестывает и молодого живописца. Наконец-то он достиг цели!
Салон открывается 1 мая. Избранная публика сразу же заполняет Дворец промышленности, где после Всемирной выставки устраивают экспозиции такого рода. В этом году появилось нововведение – картины повешены в алфавитном порядке, по имени авторов. Войдя в зал "М", Мане с неудовольствием констатирует, что его картины загнали на самый верх. Но, невзирая на плохую развеску, его произведения привлекают всеобщее внимание, особенно "Гитарреро"; картина встречена единодушным одобрением. Живописность этой блестящей работы влечет и чарует публику.
"Испанский гитарист", – говорит Антонен Пруст, – убивает все, что его окружает. Он настолько все убивает, что отдано распоряжение перевесить его пониже. Так публике удобнее будет им любоваться.
Решительно это успех, успех, о каком всегда мечтал Мане. Его обступают. Поздравляют. Жмут руку. Прелестные губки шлют ему улыбки. Он в восторге, он раскланивается и, опьяненный успехом, упивается похвалами. Не за горами то время, когда к нему придет слава, богатство, великолепная мастерская и к ее дверям каждую пятницу – а по пятницам принимают все "великосветские" художники – будут тянуться вереницы экипажей. "Мане", "Эдуард Мане". Отныне он может распрощаться с неизвестностью. В его ушах уже звучит гул будущей славы. Перед ним открывается жизнь, о которой он мечтал.
Успех растет, крепнет. Дело доходит даже до того, что однажды в мастерскую на улице Дуэ приходит делегация молодых художников. Отправившись в Салон вместе с Феликсом Бракмоном и Фантен-Латуром – последний в этом году дебютировал во Дворце промышленности, – молодые художники Альфонс Легро, Каролюс Дюран и еще два или три человека остановились перед "Гитарреро" как вкопанные. Им показалось, что испанский музыкант "написан в необычной, новой манере", и они решили незамедлительно "всем вместе отправиться к г-ну Мане". Мане польщен, он принимает делегацию чрезвычайно любезно, подробно отвечает на любой вопрос, касающийся и его самого, и "Гитарреро". Затем эти художники, в свою очередь, привели на улицу Дуэ тех критиков, кто так или иначе защищает реализм Курбе, – Шанфлери, Закари Астрюка, Кастаньяри, Фернана Денуайе и Дюранти.
Все эти люди хотели бы, чтобы Мане присоединился к ним, чтобы он принимал участие в их встречах, происходящих в пивной Мучеников на улице того же названия – там собираются вокруг Курбе художники, критики и литераторы антиконформистского толка.
Полноте! У Мане на этот счет иное мнение. Он, конечно же, ни за что не променяет кафе Тортони и кафе Бад на прокуренные залы пивной Мучеников, где представители парижской богемы, эти "странствующие рыцари кисти и пера, искатели бесконечного, торговцы химерами, строители башен вавилонских" горланят и жестикулируют, а вокруг снуют простоволосые девицы. Да, разумеется, все они очень славные парни, но присоединиться к ним, поставить под удар свою репутацию, только что с таким трудом завоеванную, приобщиться к среде, так несоответствующей его человеческим и художественным устремлениям, – ну нет, слуга покорный! Ему вовсе не хочется, чтобы его принимали за кого-то вроде таких вот "революционеров", которые, между прочим, "почти открыто требуют поджечь Лувр", чтобы впоследствии и на него обрушился гнев представителей официального искусства, критики и публики.
К тому же и сам Курбе не принадлежит к числу тех, кем Мане восхищается. Грубые, просто мужицкие манеры, громкие крики этого тщеславного уроженца Франш-Конте: "Гарсон, кружку пива мастеру из Орнана!" – чувствуется, что он "от земли" – все это Мане шокирует.
Вождь реализма, несомненно, прослышал и об отказе Мане, и о мотивах этого отказа. Курбе внимательнейшим образом изучил "Гитарреро" и сразу же углядел здесь влияние испанцев, Веласкеса. Похвалы, расточаемые Мане посетителями пивной Мучеников, пресекаются им с решительностью категоричной; громко, тоном угрожающим и безапелляционным, с ярко выраженным тяжеловесным акцентом уроженца Юры Курбе заявляет: "Не хватало только того, чтобы этот молодой человек разделывал нас под Веласкеса!" Это злое замечание завистники – а они немедленно появляются рядом с тем, кому сопутствует успех, – будут повторять направо и налево.
Третьего июля критик официальной газеты империи "Moniteur universel" Теофиль Готье, великий Тео, в восторге хвалит "Гитарреро": "Карамба! – восклицает он. – Вот "Гитарреро" – такого не увидишь в Опера Комик, таким не украсишь виньеточку на обложке сборника романсов; зато Веласкес дружески ему подмигнул бы, а Гойя попросил бы огонька, чтобы раскурить свою "papelito". Как он бренчит на гитаре, как распевает во все горло! Кажется, что мы и вправду слышим все это. На этом славном испанце – "sombrero calanes", марсельская куртка и панталоны. Но увы! Короткие штаны Фигаро носят только тореадоры и бандерильеры. Но эту уступку цивилизованной моде искупают альпаргеты. В этой фигуре, взятой в натуральную величину, написанной свободной кистью, сочной по фактуре и переданной в бесконечно правдивом колорите, чувствуется бездна таланта".
Эстетические оценки Готье особой цены в общем-то не имели, его отзывы о живописи грешили просто плохим вкусом (слепо повинуясь авторитетам, он мог славословить самые ничтожные академические произведения, прославлял Мейссонье и ругал Коро, превозносил Бугро и бранил Милле, но, так как славный Тео действительно страстно любил Испанию, любил ее местный колорит, он наше в "Гитарреро" повод для громких фраз, изобилующих самыми экзотическими выражениями. "Гитарреро" был для Готье всего лишь занимательной картинкой. Но в состоянии ли художник не переоценивать того, кто его хвалит? Мане не хочет доискиваться истинных причин этих похвал.
К тому же именно в этот день, то есть третьего июля, он получил официальное подтверждение, что не один славный Тео оценил достоинства художника. В самом деле, третьего июля во Дворце промышленности начинают торжественную раздачу наград. Мане идет туда, не питая ни малейшей надежды; это было бы слишком прекрасно – попасть в число избранных.
Но вот подымается граф де Ньюверкерке и называет имена лауреатов Салона 1861 года. Неожиданно Мане вздрагивает: г-н де Ньюверкерке только что произнес его имя – "Гитарреро" удостоен награды.
Полный триумф. Мане ликует. Итак, он может теперь следовать своим собственным путем. Он выиграл. Как сладостен успех!
С сияющими от удовольствия глазами г-н Мане повторяет: "Ага! Как бы мне хотелось поглядеть, какую мину состроит этот вьючный осел Тома Кутюр!"
По материалам книги А.Перрюшо "Эдуард Мане"./ Пер. с фр., послесл. М.Прокофьевой. – М.: ТЕРРА – Книжный клуб. 2000. – 400 с., 16 с. ил.
http://impressionnisme.narod.ru/MANE/mane38_about.htm
|
|
