В своих алжирских и марокканских полотнах Делакруа искал не педантичную точность этнографии, не мелочное правдоподобие типов, одежды, обычаев, пейзажей— подлинной художественной правдой была для него та атмосфера свободолюбия, яркости и полноты жизни, которая поразила его в Африке после тусклой прозаичности буржуазной Франции. Чтобы передать красоту жизни мужественных и гордых людей среди суровой вольной природы, художник не стремился к занимательности повествования — самый простой эпизод он умел наполнить высокой значительностью мысли.
Именно таков «Марокканец, седлающий коня». Энергичные созвучия контрастных цветов, сложные ритмы извилистых линий, напряженность движения и пластики, цельность силуэта, строгая простота пейзажного фона создают настроение волевой и романтически приподнятой динамики. Эта сила чувства, свободная и порывистая живопись соединятся с уравновешенной ясностью построения. Может показаться странным, что Делакруа, с его неукротимым живописным темпераментом, особенно любил те из своих произведений, в которые ему удавалось внести больше внутреннего спокойствия и законченной логичности форм. Вероятно, этим и объяснялась его любовь к композиционному мотиву «Марокканца», который он повторял и разрабатывал на протяжении долгих лет. Уже в юности, в 1820-е годы, Делакруа нашел в своей акватинте «Турок, седлающий коня» точный прообраз этой композиции. Впоследствии он не раз возвращался к ней: в каталогах XIX и начала XX века встречаются упоминания о картинах и рисунках Делакруа, повторяющих композицию юношеской акватинты, а следовательно, и эрмитажного полотна. Такие картины появлялись в собраниях Э. Араго, Ф. Чумакова, на посмертном аукционе мастерской Делакруа и других распродажах.
Постоянные варианты одного и того же мотива — необычное явление в творчестве Делакруа, импульсивного и страстного художника с огромной композиционной фантазией. Эрмитажная картина — единственное известное нам звено этой длинной цепи — подводит к тем неясным сторонам творческой лаборатории художника, которые до сих пор остаются почти не исследованными.
Картина поступила в Эрмитаж из Музея Академии художеств в 1922 году.
