Холст, масло. 199,5x254 см.
Государственная Третьяковская галерея, Москва.
Из монографии Г.В.Ельшевской.
В "Иване Грозном" кипение страстей достигло опасного предела: финал без возможности катарсиса, высшая точка сцены, за которой должен упасть занавес. "Чувства были перегружены ужасами современности", – глухо замечает Репин, и современники безусловно видели в перекличке дат (1581 – 1881) намек на казнь народовольцев. В данном контексте вольно трактованный сюжет (по источникам, царевич умирал долго и мучительно) переводился из собственно исторического плана в план нравственной проповеди, превращаясь в прямую иллюстрацию заповеди "не убий"; именно за внятность "вечного смысла" композиция заслужила одобрение Толстого. Вместе с тем подчеркнутая вещественность живописи отчасти нивелировала этот смысл – вполне гиньольные подробности убийства (Крамской назвал кровь на лице Ивана Грозного "подробностью шекспировского комизма") становились самодостаточным предметом для разговора. В результате дебаты по поводу картины с очевидными евангельскими аллюзиями вышли на весьма прагматический уровень: обсуждалось (с участием врачей) количество пролитой крови и, в связи с этим, степень бытового правдоподобия изображенной сцены. Мог ли царевич после подобной кровопотери оказаться еще живым настолько, чтобы, согласно словесной реконструкции Крамского, утешать своего нечаянного убийцу ("ничего, дескать, папа, не бойся")? Или, как заметил Суриков, "вон у Репина на "Иоанне Грозном" сгусток крови, черный, липкий... Ведь это он только для страху. Она ведь широкой струей течет – алой, светлой. Это только через час она так застыть может"? Эхо этих споров отозвалось в 1913 году, когда маньяк Балашов изрезал картину, и общество "Бубновый валет" организовало по этому поводу диспут в Политехническом музее: выступивший с лекцией Максимилиан Волошин, говоря о саморазрушающей силе кровавых живописных зрелищ, обвинил художника (здесь же присутствующего) в том, что именно его искусство спровоцировало приступ душевной болезни у несчастного "вандала".
Деморализованный событием Репин возражал новым критикам не по существу дела, скорее, по частностям: например, что идея картины зародилась вовсе не на представлении "Риголетто", а на концерте Римского-Корсакова, где исполнялась фантазия "Месть". Трудно, конечно, в подобной ситуации ждать от человека хладнокровной логики, но вряд ли и в спокойном расположении духа автор готов был сформулировать природу собственного замысла. Разве что – столь легкомысленно, как в "Далеком близком": "В то время на всех выставках Европы в большом количестве выставлялись кровавые картины. И я, заразившись, вероятно, этой кровавостью, по приезде домой сейчас же принялся за кровавую сцену "Иван Грозный с сыном". И картина крови имела большой успех". Но ведь не бессмысленны ссылки на европейскую "моду" — в выборе сюжетов Репин и вправду бывал весьма внушаем. При всем его индивидуальном интересе к моментам "пребывания на краю" (во времени "Continuous") сам этот интерес вписывался в некое тотальное мелодраматическое "поветрие", о котором свидетельствуют даже названия создающихся в ту пору исторических картин – "Последние минуты Григория Отрепьева" (Карл Вениг), "Сократ в темнице перед смертью" (Яков Гольдблат), "Последние минуты митрополита Филиппа" (Александр Новоскольцев), "Последние минуты Робеспьера" (Валерий Якоби). Да и сюжет с Иваном Грозным, убивающим сына, был уже открыт Вячеславом Шварцем (1861), а затем использован Николаем Шустовым (1864) и Иваном Пелевиным (1877); репинская новизна заключалась лишь в масштабе "душераздирающего зрелища", в его сугубой и убедительной пластической натуральности. Пространство истории у Репина не заповедно для людей иного времени – оно открыто и тактильно осязаемо. Как в "Крестном ходе", где толпа сама шла на зрителя и вместе с тем вовлекала его в свое "чрево" – так же и здесь: если не отпугнет энергия гнева царевны Софьи и кровавый ужас сыноубийства, можно ощутить себя внутри топологически внятных интерьеров, свидетелем инсценировки некогда бывшего эпизода. Ни пространственно, ни вещественно, ни психологически репинская история не содержит в себе "иного" — оттого так легко она постигается и так легко нагружается любыми актуальными ассоциациями.
www.art-catalog.ru
|
|
