Холст, масло. 81x109 см
Харьковский государственный музей изобразительных искусств, Харьков
Осенью 1910 года открылась выставка русской живописи в Лондоне, организованная К.Е. Маковским. На выставке было представлено тринадцать работ Крыжицкого, среди них – только что законченная большая картина "Повеяло весной". Этим полотном художник с полным основанием гордился. Даже затребовал его из Лондона пораньше, чтобы успеть показать в Академии на Весенней выставке 1911 года.
О создании картины ученица художника С. Кислинская вспоминает так: "Бывало, идешь на урок и знаешь, что увидишь что-нибудь новое. Северная природа во все лучшие моменты, серые дни, розовые облачка на вечернем небе – все проходило перед нами, с момента зарождения в душе до исполнения. Вчера еще мы видели чистое полотно с пометками углем, а сегодня ярью сияли стволы, засверкал снег от яркого солнца, тени протянулись по снегу... "Повеяло весной"!..
– Но еще работы много, – говорит он, – еще снег недостаточно рыхл, может быть, уберу часть стволов, еще не уловил тень, ложащуюся в канаву, там должен быть отраженный свет, нужно бы съездить посмотреть природу.
– Никогда, кажется, не был я так доволен своей работой, – продолжает он и смотрит на нас, таких неопытных, пытливо и вопросительно, желая уловить наши непосредственные впечатления. Мы поражены силой солнца, оно, положительно, освещает всю мастерскую, стоим очарованные, и ему приятно наше молчание, оно лучше слов. Ни он, ни мы не предчувствовали, конечно, что эту самую картину, в которую вложено столько души, столько мощи художника, которая так его бодрила и радовала, назовут копией и обольют грязью клеветы и злобы".
Члены жюри Весенних выставок аплодировали, принимая картину для экспонирования. Сразу было решено купить ее для академического музея.
И вдруг…
Да нет, конечно, не "вдруг". Крыжицкий своим активным миротворчеством, упрямым стремлением высоко нести звание художника многим, что называется, намозолил глаза. Он ведь был видной фигурой: председатель, член жюри и правлений целого ряда художественных организаций и комиссий. Его вкус был безупречен, критерии высоки. Признавая за художниками право работать в разных направлениях, подделок под искусство он не терпел.
И вот зависть породила клевету.
...Большое раздвоенное дерево, изображенное в картине "Весной повеяло", Крыжицкий впервые увидел на снимке фотографа Вишнякова. Тот именно с такой целью: дать материал для творчества – распространял свои работы среди художников. Эта же фотография, видимо, попала в руки и Я. Бровара, который воспользовался ею для картины "Вид в Беловежской пуще".
Картины получились совершенно разные. У Крыжицкого – светлое предвесеннее утро, у Бровара – зубры на фоне яркого заката. Мастерство исполнения тоже, признаться, было разным. Но вот дерево… Дерево, конечно, одно и то же.
Резонно спросить: ну и что? Это же самое дерево художники могли увидеть и, так сказать, живьем, придя на этюды в уголок леса, где оно произрастало. Да и пусть даже фотография – в чем преступление?!
Преступление, оказывается, состояло в том, что Крыжицкий свою картину не придумал сам, а просто-напросто списал у Бровара! Совершил, короче говоря, плагиат.
Первым на сей счет высказался некто Ф. Райлян, поместивший в одной из газет снимки с обеих картин. Идея понравилась. Вскоре в газете "Новое время" появилась статья упомянутого Н.И. Кравченко "Весенняя выставка". Надо сказать, что "Новое время" вообще с подозрением относилось к Крыжицкому – из-за фамилии: то ли поляк, то ли украинец, в общем – не наш.
Кравченко писал: "Пейзажей здесь очень много... Есть и хорошие... Академия художеств отдала первенство произведениям К. Крыжицкого и купила его "Повеяло весной", где много света, снега и мастерства. Картина эта теперь в кругу художников возбуждает оживленные толки. Дело в том, что точно такую же уже дважды писал и выставлял другой художник, Я. Бровар, но, конечно, выполнил ее слабее. Нет сомнения, что все они написаны по фотографиям с натуры... Как прекрасный рисовальщик, К. Крыжицкий не очень-то нуждался в фотографии, но... враг силен, увидел человек красивый мотив, который напомнил ему нечто знакомое, он взял да и написал. Да еще как написал-то!"
Статья завершается недвусмысленным выводом: "Недовольным во всей этой истории может быть один только Я. Бровар. Все-таки мотив-то, выходит, будто и его".
Вот так. Крыжицкому нетрудно было объяснить, что с картинами Бровара он не знаком, вообще никогда их не видел, – да кто его слушал. К тому же скандал пошел глубже. Был поднят абсурдный, на современный взгляд, вопрос: имеет ли право художник вообще в своей работе использовать фотоматериалы? Тема очень благодарная для тех, кто был склонен обвинять всех без исключения художников-реалистов в бездушном, ремесленническом копировании действительности. Мол, таким и натура не нужна: взял фотографию – и пеки шедевры!
Знакомое обвинение, не так ли? Теперь "принципиальным" критикам было чем его подтвердить: не просто с фотографии списал, а еще и ограбил своего же товарища, которому, может, копировать снимки и простительно… но Крыжицкий-то ведь мастером считается!..
Защищаясь, Крыжицкий направил в газеты открытое письмо, в котором четко изложил свою точку зрения на этот вопрос. Да, он признает, что использовал для своих вещей сюжеты и детали с фотографий, но считает, что написанные им сотни картин дают ему право отвергнуть обвинение в том, что он якобы "спокойненько списывает по фотографиям для продажи". Пользоваться фотоматериалами, по его мнению, "простительно" как раз не ремесленникам-копиистам, а только настоящим художникам. "Неужели, – писал он, – схема в линиях, без эрудиции в рисунке и живописи, без своего материала даст вам возможность написать картину, и картину хорошую? Когда мы хулим произведение, мы говорим – "фотографичность"!"
Для истинного же художника фотография – помощник. Потому что на ней "только лишний раз изучаешь, углубляешься невольно в то, что не только подчас, но часто ускользает, и если вы по чудесному снимку ствола в природе проштудируете кору, характер ее, листья и сучья и, имея свой материал, живописно или в рисунках передадите природу предмета, одухотворив его вашим духовным Я, а не только глазами и рукою, то какое же и перед кем вы совершаете преступление?".
Разумеется, никакого. Нелепость обвинений – и в плагиате, и в "списывании" – была абсолютно понятна тем, кто хоть сколько-нибудь знал Крыжицкого. Родные же и друзья и вовсе не придали этой истории серьезного значения.
И напрасно.
В ночь на четвертое апреля 1911 года Крыжицкий повесился на ручке высокого окна в гостиной своей петербургской квартиры, возле мастерской, в которой проработал столько лет.
Вспоминает сын художника:
"За несколько дней до этого в кругу старых друзей он очень нервничал, говорил о самоубийстве, со слезами на глазах воскликнул: "Мои бедные дети!" Никто из домашних не придавал инциденту большого значения. Все воскресенье 3 апреля Крыжицкий провел дома с томиком Толстого "Что такое искусство". Против слов, где Толстой говорит, что искусство сближает людей, он на полях написал: "И разъединяет их"... За обедом, вечером, всегда оживленный и веселый, он не шутил, как обычно. Когда его сыновья уже лежали в постелях, дверь отворилась и на пороге показался отец. Он никогда не заходил к ним об эту пору. Постояв в дверях, он почему-то низко поклонился им. Сыновья удивились, но ничего не поняли и тоже не обратили на это внимания. Эти подробности они вспомнили уже позже.
В гостиной допоздна сидела дочь с женихом. Они слышали, как отец возился в мастерской, слышали, как он зачем-то большими ножницами резал веревку, на которой подвешивались картины. Разошлись в первом часу ночи. В понедельник утром горничная, как обычно, пришла убирать гостиную. Под окном, без пиджака, в одной рубашке стоял "барин". На ее приветствие он не откликнулся. Тогда, подойдя ближе, она увидела веревку...
Старший сын вынул отца из петли. Пробовали делать искусственное дыхание. Вскоре прибыл доктор, но никакими средствами уже нельзя было вернуть Крыжицкого к жизни. Смерть, видимо, наступила мгновенно. Лицо было совершенно спокойно. На ночном столике лежала записка на клочке бумаги, вот отрывки из нее: "...Я написал по фотографии и ни у кого не похитил! Но этот суд, этот переспрос... предстать перед Райляном и подобными ему – более не могу! Я уже без сознания и сил!.. Простите все, прощайте все, все... дорогие, хорошие... Был ваш и ухожу с мукой о вас..." И приписка: "Убийцам моим да простит Господь! Прощай, Россия, родная природа, всё и все, кого любил... Райлян судит Крыжицкого!.."".
Почему он это сделал? Слишком спокойная жизнь на протяжении долгих лет? Непривычка к житейским невзгодам? Череда жестоких разочарований, с которыми не сумел справиться? Болезненное самолюбие? Сомнения в правильности выбранного пути?..
Нет, вот последнего, пожалуй, не было. Н. Брешко-Брешковский писал:
"К.Я. больно задевали нападки "модернистской критики". Он говорил: "Знаете, у меня такой в голове хаос! Самые разноречивые мысли... Иногда мелькает, а вдруг они в самом деле правы, эти господа? И я действительно ничтожество. И все мои картины, вся работа – мыльные пузыри... В такие минуты хочется уехать куда-нибудь в деревню, зарыться в глушь и жить, как миллионы людей, не прикасаясь к кисти. А с другой стороны, меня утешает сознание: ведь нужен же я! Есть же те, кому я нужен! Они покупают мои картины, ходят смотреть меня на выставках..." Успех в Мюнхене его очень ободрил. "Вот видите, вот видите! – повторял он своей обычной отрывистой скороговоркой. – Значит, стою же я чего-нибудь! Ведь нельзя же отказать в понимании этим людям..."".
Да, он верил в ценность того, что уже сделано. Но боялся будущего. "Самое страшное для артиста, – говорил он, – это пережить себя. Художник должен уметь уйти вовремя". Если б в те тяжелые дни кто-то сумел – или хоть попробовал! – убедить его в том, что он вовсе не устарел, не исписался, что его последние вещи не хуже, а лучше ранних…
www.art-catalog.ru
|
|
