Вспоминал ли Дюрер, создавая «Св. Иеронима в келье», свою гравюру к «Письмам св. Иеронима», рисунок для которой сделал больше двух десятков лет назад в Базеле? Если положить эти листы рядом, покажется, что прошли не десятилетия, а вечность. Там отвага начинающего, который борется с трудностями, трогательное юношеское косноязычие. Здесь полнейшая свобода мастера. Этой гравюрой Дюрер запечатлел свою духовную близость с немецкими гуманистами. Именно в эти годы образ Иеронима, ученого, знатока древних языков, переводчика Библии, приобрел особое значение. Еще сравнительно недавно греческий язык был даже для образованных людей книгой за семью печатями, о древнееврейском и говорить нечего. Но без знания этих языков серьезное изучение Библии невозможно. А изучение Библии стало важнейшей задачей приближающейся Реформации. И вот ценой многолетних трудов Эразм Роттердамский сделался знатоком греческого языка, а Иоганн Рейхлин — древнееврейского.
Здесь надо вспомнить одно из важнейших событий тогдашней умственной жизни, в котором приняли деятельное участие многие друзья Дюрера. Некий Иоганн Пфефферкорн, перешедший из иудейской религии в католическую, печатно и с яростной одержимостью требовал уничтожения всех древнееврейских богословских книг. Его поддержали университеты Эрфурта, Гейдельберга, Кёльна, Майнца, доминиканские богословы, кёльнский инквизитор. И только Иоганн Рейхлин решительно выступил против Пфефферкорна, сказав, что уничтожение книг — мракобесие, доказав, что это требование лишено правовых оснований, что Пфефферкорном движут личные мотивы. В ответ на это Рейхлин подвергся грубым поношениям и клевете. Пфефферкорн и его сторонники утверждали, что он подкуплен. Рейхлин не стал отмалчиваться или оправдываться. Кабинетный ученый ответил своим хулителям непримиримо, резко, остроумно. С обеих сторон стали появляться памфлет за памфлетом. Университеты Кёльна, Майнца, Лувена, Парижа высказались против Рейхлина. Кёльнский инквизитор пригрозил ему. Однако тот не дал себя запугать. Выдержать все нападки, прейти через долгий, затянувшийся на годы процесс, который закончился запретом одного из его важнейших полемических сочинений и приговором об уплате судебных издержек, Рейхлину помогли друзья-гуманисты. Его поддержали такие светлые умы, как Ульрих фон Гуттен, Меланхтон, Пиркгеймер. Друг Дюрера даже написал пламенную «Апологию Рейхлину». Дюрер был посвящен в эту историю. Она волновала весь круг близких ему людей. И он не остался простым свидетелем этой полемики, но и сам высказал свое мнение. В набросках к «Книге о живописи», над которыми он трудился уже давно, именно во время этого спора он написал, что книги, даже если это книги языческие, даже если они не согласны с учением христианства, надо сохранять. Написал он и о том, сколь пагубен всяческий фанатизм, явно имея в виду Пфефферкорна и его сторонников. Рейхлинисты, которым была отвратительна мысль об уничтожении книг, писали Рейхлину прочувствованные письма, рассчитанные не только на одного адресата. Рейхлин собрал их и с согласия авторов издал книгой под названием «Письма знаменитых людей». Но гуманисты не ограничивались серьезной полемикой. Они знали — смех убивает и сделали своих противников посмешищем всей читающей Европы. Для этого они издали книгу «Письма темных людей» — собрание писем, будто бы написанных одному кёльнскому богослову — покровителю Пфефферкорна — от имени его сторонников. В этой блистательной пародии «темные люди» на ужасающей латыни рассуждали на нелепые схоластические темы, выбалтывали скандальные подробности своей жизни, давали всяческие доказательства своего невежества и, конечно, злобно поносили всех, кто принадлежал к лагерю Рейхлина. Тупость, самоуверенность, невежество, лизоблюдство, лицемерие пригвождены в книге «Письма темных людей» к позорному столбу. Так лучшие из немецких гуманистов доказали, что они способны в тиши своих кабинетов превращать перо в острое оружие. В ту пору, когда Дюрер работал над «Мастерскими гравюрами», сражение рейхлинистов с антирейхлинистами было в разгаре.
Образ св. Иеронима, созданный Дюрером, косвенный, но красноречивый отклик на этот спор. Его гравюра прославляет труд такого ученого, каким был Рейхлин, труд ученого, любовно сопоставляющего и сверяющего древние тексты, неторопливо заносящего на бумагу свои мысли. Поэзия умственного труда пронизывает гравюру, как теплый солнечный свет, который льется сквозь окна изображенной на ней кельи. Дюрер с любовью создает келью св. Иеронима: рабочий стол с пюпитрами — меньшим для рукописей, большим для книги. Простой чернильный прибор. За ремень, прибитый к стене, заткнуты ножницы и выписки на листочках. Где подсмотрел Дюрер такую живую подробность? Его Иероним делает вырезки и работает с карточками для выписок! На лавке около окна несколько толстых фолиантов, под лавкой окованный сундук. В таком и Дюрер хранил свои рукописи. Келья св. Иеронима — скромный кабинет ученого. Он стоял перед глазами Дюрера во всех подробностях — вплоть до веника для сметания пыли с книжек, до домашних туфель под лавкой. В таких кабинетах Дюрер был своим человеком. Кажется, он только что сидел на этом тонконогом диване с подушкой, что стоит подле стола.
Глубина архитектурного пространства, давно занимавшая Дюрера, передана здесь с великой убедительностью. Дюрер так владеет обязательными правилами, что может позволить себе свободу по отношению к ним. Если проверить его гравюру линейкой и циркулем, легко обнаружить небольшие, но явные отступления от жесткого перспективного каркаса. И это прекрасно! Дюрер открыл для себя то, что за много веков до него уже понимали греки: чтобы архитектурная линия жила, она ни в коем случае не должна быть отбита по линейке.
Дюрер смолоду знал, какие атрибуты полагаются св. Иерониму: кардинальская шляпа, распятие, череп и, как спутник, лев. Он ввел эти обязательные атрибуты в гравюру, но с какой естественностью! Круглая кардинальская шляпа небрежно повешена на стене, как простой головной убор, череп лежит на подоконнике, крошечное распятие украшает угол письменного стола. Под потолком причудливым украшением висит огромная высушенная тыква — символ преходящей земной жизни. Лев, благодушно прищурившись, растянулся на полу, как огромная домашняя кошка. Рядом с ним, подчеркивая его миролюбие, спит, свернувшись клубком, дворняжка. Здесь все дышит покоем, тишиной, мудростью. Дюрер наслаждался, когда строил эту комнату, когда показывал узор прожилок на досках потолка, тень от круглых толстых стекол на амбразуре окна, солнечные пятна на полу. А хозяину кабинета Дюрер изобразил не величественным кардиналом, не канонизированным святым, а скромным ученым, поглощенным своим трудом.
Иногда говорят: келья Иеронима на этой гравюре — символ бегства от жизни, символ ухода в мир отвлеченных умственных занятий. Лев лежит на страже, мешая действительности ворваться сюда. Можно прочитать эту гравюру и так. Если не помнить, какую роль обретали уединенные занятия ученых в яростных схватках эпохи, как часто их слово готовило действие. Пройдет несколько лет, и Лютер, подобно св. Иерониму, спрячется от мира в келье замка Вартбург. Уединится, чтобы по-новому повторить деяние св. Иеронима: тот перевел Библию на латынь, Лютер переведет ее на немецкий. И его умственный подвиг, совершенный в четырех стенах, станет одним из важнейших событий эпохи, развяжет многие политические события, ожесточенные сражения, общественные перемены. Свет, который заполняет келью св. Иеронима, собирается ярким венцом вокруг его головы. Дюрер изобразил это свечение непохожим на круглые ореолы вокруг голов святых. Это напряженное и чистое сияние кажется материализованным излучением мысли. Оно сильнее и ярче света, что вливается через окна...
|
|
